Произведение «Молочная утроба.» автора Инзир Фасхутдинов

Туман пришел не как гость, а как завоеватель в предрассветной тишине. Не опустился, не накрыл – сожрал. Здания, заборы, фонари – все, что дерзко поднималось к небу, растворилось в его молочной, безвкусной утробе. Город стал невидимым намеком, сонным пятном на холсте мира.

Я стоял у окна, став пленником этого внезапного белого царства. Мир сузился до размеров мокрой паутины на стекле. Одна капля, тяжелая, как ртуть, медленно ползла вниз, увлекая за собой частички пыли – целые миры в микрокосме конденсата. За стеклом – ничто. Или все. Белая бесконечность, лишенная горизонта, глубины, перспективы. Только белизна, густая, как сметана, холодная на ощупь даже сквозь стекло.

Звуки – вот что осталось от города. Но и они были искажены, съедены частично. Гул мусоровоза в соседнем переулке превратился в отдаленное урчание неведомого зверя. Чей-то шаг на тротуаре – в хлюпающий звук, будто кто-то идет по дну океана. Где-то капнула вода в водосточной трубе – звонкое, одинокое плюк, как сигнал из иного измерения. Мир звучал приглушенно, будто завернутый в вату.

Фонарь под окном, обычно дерзкий желтый глаз ночи, теперь был лишь тусклым, расплывчатым сиянием, похожим на светлячка, заточенного в банку с молоком. Его свет не пробивал, а лишь обозначал место, где должен был быть свет. Он был маяком в море без берегов, указывающим лишь на собственную беспомощность.

И в этом белом небытии время потеряло свою власть. Минуты растягивались, как карамель. Не было "до" и "после", только "сейчас" – густое, влажное, белое мгновение. Ощущение было не страшным, а глубоко странным. Как будто привычный мир отодвинули, а на его место поставили декорацию из ваты и пара, и заставили в ней жить. Дерево за окном, чьи ветви я знал как свои вены, стало призраком, силуэтом, нарисованным бледной тушью на белом листе.

Птица – внезапный всплеск жизни! – пронеслась сквозь белую пелену, невидимая, но слышимая. Резкий, тревожный крик, рвущий вату тишины. След от ее полета на секунду прочертил в тумане темный извилистый канал, который тут же захлебнулся и сомкнулся. Миг движения в океане статики. Миг доказательства, что жизнь – где-то там, внутри этого молока.

Туман дышал. Он не был статичен. Легкие волны, почти незаметные, пробегали по его поверхности. Он колыхался, как живое существо, переваривающее свою добычу – кирпичи, асфальт, стекло. В нем была своя тихая, влажная динамика, своя беззвучная музыка растворения.

И вдруг, где-то в высоте, над этим белым морем, слабый, размытый желтый блик. Солнце. Не свет, а лишь намек на него. Теплая тень за белой завесой. Оно не рассеивало туман, а лишь подсвечивало его изнутри, превращая в гигантский, светящийся аквариум, где я был рыбой у самого стекла. Это было не обещание конца, а лишь еще одно измерение белизны – светящееся.

Я прижал лоб к холодному стеклу. Туман за окном казался осязаемым. Возникло дикое, первобытное желание – высунуть руку, попробовать эту белую массу на зуб. Узнать ее вкус. Погрузиться в это молчаливое чрево мира, раствориться в его безвременье, стать частью этого пронзительного, съевшего город мгновения. Просто – исчезнуть в белизне.