Произведение «Первый шёпот зимы.» автора Инзир Фасхутдинов

Он пришел не ночью, когда спят, ожидая перемен, и не утром, чтобы застать врасплох сонные зрачки. Он сполз с неба в тот странный, подернутый свинцовой дымкой час меж днем и вечером, когда тени теряют остроту, а мир замирает в нерешительности – продолжать ли день или уже готовиться ко сну.

Первый снег.

Не буйство метели, не щедрое укрывало. Горсть ледяного пуха, вздох зимы, едва оформившийся. Крупинки, легче птичьего пера, холоднее звездной пыли. Они не падали – растворялись в сыром воздухе, как соль в воде, касаясь земли невесомым поцелуем призрака.

На шершавой коре старого вяза, в трещинах, похожих на древние руны, он задержался на миг – белый узор на черном. На остывшем камне у забора – пятнышко, меньше ногтя. На лужице, еще не сдавшейся морозу, – хрупкая, хрустальная пленка, прожившая меньше вздоха, растаявшая от собственной нереальности. На рыжей щетинке уснувшего репейника – единственная, совершенная снежинка, шестилучевая звезда, выкованная в небесной кузнице холода. Никто не видел ее рождения. Никто не застал ее смерти.

Не было ни зимы вчера, не было ее и сейчас. Был лишь этот миг. Мгновение непризнанной красоты. Природа экспериментировала с белизной, нанося мазки точечно, скупо, почти стыдливо. Не для глаз. Не для восторга. Для тихого ритуала перехода. Для себя.

Камни под ним не дрогнули. Трава не ахнула. Спит еж в своей норе из листьев. Мышь шуршит в сухой стерне, глуха к небесной манне. Окна домов – слепы, отражая только угасающий свет. Человек тороплив, взгляд его приземлен, он ищет суть, а не пыль на рукаве вечности.

Исчезло. Как не было. Сырая темнота сомкнулась. Только ветер, подкравшийся с севера, теперь несет в себе едва уловимый, ледяной отзвук – не запах, а память холода. Память о том, что где-то, между каплей дождя и льдинкой, было это нежное, пронзительное ничто. Первый шепот зимы, услышанный лишь землей, камнем, спящей корой и вечностью, что равнодушно впитывает все мгновения, даже самые невесомые, самые непризнанные. Красота, существовавшая вне свидетелей, лишь для акта своего собственного, мимолетного бытия. И в этой ненужности – ее горькая, абсолютная уникальность.