Больше всего на свете я любила в комнате у Женьки забираться на диван с ногами, и, уютно устроившись в углу, заводить разговор, претендующий на интеллектуальную беседу. Мы могли болтать часами - о политике и литературе, о психологии и Вселенной, о знакомых вещах и тех местах, где скрываются тайны.
Наша дружба началась еще в начальной школе. Женька был толстым заикой, с которым никто не хотел дружить, а я - мелкой задирой, вечно встревающей в истории. Так уж сложились звезды, что на первой школьной линейке мы стояли рядом. И я была недовольна. В первую очередь, своим букетом из гладиолусов. Мне никогда не нравились эти цветы, напоминающие разноцветные шпаги, да ещё и завернутые в газету. Во-вторых, меня конкретно раздражал пухлый сосед, что постоянно толкал меня упитанным боком. Я кинула взгляд в его сторону, чтобы понять, что же ему не дает стоять ровно. И увиденное заставило улыбнуться. За его спиной была мама в голубом шарфике, которая раз за разом поправляла на голове своего чада вязанную шапочку. А пацан, с упорством упертого ослика, сдвигал ее на самую макушку. Эта молчаливая битва, которую мама, в конце – концов, всё-таки проиграла, заставила меня зауважать моего будущего одноклассника. Он же, кинув взгляд на мое кислое лицо, с которым я смотрела на гладиолусы, молча, выдернул из моих рук «шпаги в газетке», одновременно сунув мне свой букет – несколько пушистых астр, упакованных в красивый целлофан. А на мое недоумение просто мотнул головой, предоставив возможность лишь улыбнуться в ответ.
В прочем, так было всегда. Женька без слов понимал, что мне нравится, а что нет, как и понимал, когда пора вмешаться в очередную историю, куда я встревала. Порой он вмешивался советом, а порой и действием. Одного его появления хватало, чтобы любые споры и разборки смолкали. Встав между мной и оппонентами незыблемой глыбой, он смотрел из-под насупленных бровей, словно вопрошал, а кому тут что еще непонятно? А затем в полной тишине уводил меня, чтобы сдать с рук на руки моей маме. Иногда я пыталась возмутиться и требовала дать мне возможность «докачать свои права», и тогда Женька просто закидывал меня на плечо, ибо мою безопасность он считал своим личным делом.
Да, мне с ним было легко и спокойно, а ему со мной нескучно. Ведь я без устали что-то придумывала, вытаскивая Женьку из привычного течения жизни, проще говоря, уводя его от различных проводков и плат, на которых он был помешан, и втягивая его то в походы с переправой через речку на веревках, то в спонтанные прогулки по городу, а то и подбив на ночные купания на городском пляже, или вовсе на хулиганские выходки, типа, обрывание цветов на газонах у здания администрации города. Нет, мы не были с Женькой трудными подростками, скорей даже наоборот, наши портреты, как отличника и спортсменки, украшали школьную Доску почета, но юность хороша тем, что ее вечно тянет словить адреналин, и мы его ловили, как умели.
Кстати, на мой взгляд, это была только дружба, потому на все намеки подружек я лишь отмахивалась. Ведь любой девочке её первая любовь рисуется иной - красавец-принц на белом коне, миллион роз под балконом и лунная серенада. Женька не вписывался в этот образ. Точнее, просто не втискивался. Крупный, с грудной клеткой, напоминающей бронежилет, с коротким ежиком из белобрысых волос и упертым подбородком – он был явно не объектом для романтичных грез. А когда ему удалось справиться с заиканием, то оказалось, что он не только умен, но еще и «та язва». В прочем, к тому времени дружить с ним хотелось всем. Ведь он был гордостью школы, что легко выигрывала по техническим дисциплинам любые Олимпиады. Он же оставался верен нашему общению. И мне это льстило. «Но разве это похоже на любовь?» - в очередной раз отметала я намеки подружек.
Пока однажды не случилось непредвидимое. Я попала в больницу – бесшабашный спуск с горки на лыжах уложил меня на три месяца в гипс. Женька приходил каждый день, чтобы объяснить очередное домашнее задание по физике и математике. Да, он тщательно следил, чтобы я все понимала, ведь впереди выпускные экзамены, потому старательно разжевывал мне всё эти тангенсы и котангенсы. Я же, как истинный гуманитарий, «давилась», но грызла этот гранит науки, лелея мечту о поступлении в институт.
И как-то, уже стоя в дверях, Женька произнес:
- На последнем звонке мы всем классом танцуем вальс. Ты в паре со мной. Не против?
- Ты сошел с ума, - Засмеялась я. - У меня гипс!! От пятки до паха!! Какие танцы???
- Я все продумал. Мы будем танцевать!
В тот день я дошла до школы, опираясь на трость, пару дней назад гипс сменили на лангет, оставляющий стопу свободной. Одета я была в длинное платье, скрывающее сооружение, превратившее мою стройную ножку в античную колонну. Белый воротничок с кружевной оторочкой был единственным намеком на праздничное настроение.
Торжественная часть была трогательной, доведенные до слез и спасающие глаза от потекшей туши, мои одноклассницы по очереди прятались в последнем ряду, чтобы привести лицо в порядок при помощи кремовой шторы, что придавала нарядный вид серым стенам актового зала.
И вот наступил момент вальса. Пары быстро разбрелись, встав в исходную позицию. Женька подошел ко мне и, приподняв, поставил на свои ноги.
- Танцевать буду я. Твое дело - улыбайся и считай.
Наверно, за время существования школы, мы были самой странной парой, напоминающей оживших персонажей сказки про аленький цветочек, где кавалер – огромный неуклюже перетаптывающийся медведь, а она – мелкое недоразумение в его лапах. Даже, стоя на его ногах, я с трудом доставала ему до плеча. Но с моего лица не сходила счастливая улыбка и всем своим телом я пыталась придать нашей паре ту грацию, на которую была только способна.
- Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два-три…
В прочем, какая разница, как мы смотрелись со стороны. В тот момент мы кружились в вихре вальса, слившись в едином движении, строя танцевальные треугольники под идеальный счет. Это был наш танец. Только наш. Танец, где дружба, потеснившись, уступила место любви, такой же сильной, как и Женькины руки. Да, именно на его ногах, я вдруг поняла, что белые кони могут скакать дальше, ведь мой принц уже рядом. И мы танцевали, позабыв обо всем и всех, а мир… он может и подождать, пока Женька делает широкие шаги, а первая любовь тихо отсчитывает такты:
Раз-два-три…
Раз-два-три…
Раз-два-три…