Произведение «Заметки на полях. Достоевский.» автора Екатерина Киппер

Ключевые герои:

«Психологически неуравновешенные индивидуалисты» — Раскольников, Подпольный, Иван и Федор Карамазовы, Свидригайлов...

С ними связан мотив личной свободы, суверенности; отказ от любых самоограничений (Назиров: «кто посмел, тот и прав»), утверждение субъектности через преступление, порок, и здесь «подпольность» — метафора «фаустовости», «хотенья».

В произведениях Достоевского вообще играет важную роль приоритет индивидуальной воли («Человек – это воля, и вне воли нет человека...»).

«Однако всю свою любовь Достоевский отдавал герою-идеологу, который мучается проклятыми проблемами, и широкой натуре, человеку великих страстей (и Рогожин, и Митя Карамазов написаны с исключительной симпатией)».
Р. Назиров.

***

Падшие женщины — как нравственный, духовный центр «метафизической изоляции»: Соня Мармеладова, Лиза из «Записок...», в некоторой степени — Настасья Филипповна.

(Гетевское: Das Ewig-Weibliche Zieht uns hinan...)

Их характеры и сюжетная функция резко контрастируют с героинями схожей профессии из европейских романов: с Молль Флендерс Даниэля Дефо, Фанни Хилл Джона Клеланда, Нана Эмиля Золя.

Соня воспринимает свой способ заработка «как ужас».

«Соня больше прежнего смутилась, и краска ударила ей опять в лицо.

— С Полечкой, наверно, то же самое будет, — сказал он вдруг.

— Нет! нет! Не может быть, нет! — как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг ножом ранили. — Бог, бог такого ужаса не допустит!..

— Других допускает же.

— Нет, нет! Ее бог защитит, бог!.. — повторяла она, не помня себя».

«Ненасытимое сострадание» свойственно ей.

«И тут только понял он вполне, что значили для нее эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, полусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканием об стену головою».(Преступление и наказание. Часть IV, глава IV).

«... — На улицу пойду, Катя, ты слышала, там мне и место, а не то в прачки!» — гиперболизировано сечет себя слишком осознающая Настасья Филипповна.

Легко вообразить, что в веке пятом эта новая Магдалина, подобно раскаявшейся блуднице Марии Египетской, отправилась бы в пустыню «за Иордан», где претерпевала бы и голод, и жару, и жажду, и ночной холод в глубокой жажде очищения. А в прогрессивном столетии исход один — в прачки («окропиши мя иссопом, — очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся...» (Пс. 50:9—10).

Однако упокоил ее рогожинский нож.

Подобные мысли и устремления (избрание Сонечкиного жертвенного пути) не могли бы прийти в голову ни циничной Анне Купо, эмбриональному наброску в духовном отношении, ни великодушной «камелии» Маргарите Готье, ни тем более прагматичной англичанке Молль Флендерс, вся немудреная мораль которой сводится к императиву: «женщины, которые уступают, когда их просят, головой выше тех, которые уступают прежде, чем их просят...».

Достоевский же любой факт, любую деталь, любой сор земной переводит в религиозно-философскую, инобытийную плоскость.

***

Ф.М. утверждает превосходство православной веры («универсального лекарства») над всеми социальными утопиями-рецептами.

Сепарирует «истинную веру» от католичества («Католичество – всё равно что вера нехристианская... Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует» — из монолога князя Мышкина. («Идиот». Часть IV, глава VII).

Выступает против рационально-утопических теорий. «Хрустальных дворцов» Пьера Леру, Шарля Фурье, Анри Сен-Симона. Против Конта, Бентама, Милля (последнего Достоевский со скепсисом упоминает в «Дневнике писателя» как одного «из обожаемых лидеров мнений российского молодого поколения»). Выступает против теорий, базирующихся на псевдологическом каркасе («вместо христианской идеи спасения... наступает материализм и слепая, плотоядная жажда личного материального обеспечения»).

Социализм по мысли Достоевского — есть начало «антихристово, дух приближения ига князя мира сего, воплощенного в иудейских вождях».

«Ведь и социализм (продолжает князь Мышкин) порождение католичества и католической сущности! Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии» («Идиот». Часть IV, глава VII).

«Достоевский знал о нас больше, чем мы сами. В своих романах он как будто описал человека будущего. Человека сомневающегося, мятущегося, потерявшего опору и смысл. Можно сказать, весь двадцатый век прошёл под знаком Достоевского — неслучайно его так часто вспоминали и психологи, и философы. Но что с нашим веком, ещё более шумным и промышленным? Веком нулей и единиц, быстрого потребления...» (И. Л. Волгин).

***

Проповедуя смиренную любовь («Каждый листик, каждый луч божий любите... Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь...»), нарекая социализм-атеизм болезнью века, Достоевский бил в набат, предчувствуя скорые и необратимые перемены (рухнет храм старой веры, однако новый храм истины не построят).

Вопрос же: описал «человека будущего» или создал его — вопрос обоюдоострый.

В эссе «Упадок лжи» Оскар Уайльд размышляет о трех основных тезисах эстетизма.

Первый тезис – «жизнь подражает Искусству куда более, нежели искусство — жизни».

«По мнению писателя, все вечное и всеобщее пришло в мир действительности через субъективность и индивидуальность художника. По мнению О. Уайльда, главная проблема реальной жизни – это поиск возможностей самовыражения. И Искусство предоставляет Жизни целый ряд форм, в которые она может отлиться, наполнив эти формы своей витальной энергией. Иными словами, Жизнь смотрится в Искусство как в зеркало и превращает в факт то, что было художественным вымыслом». (Тезисы эстетизма как литературного направления в теоретических работах Оскара Уайльда. Палагина А.Н.)

Как художник — Достоевский предоставил Жизни формы, а Жизнь уже сделала выбор — какую из форм наполнить своей энергией.
С этой точки зрения мысль о том, что Достоевский «описал человека будущего» — также вполне логична и оправданна.

***

Подпольные (мономаны)

Петр Петрович Лужин. Тип «маленького человека», мелочного и злобного, жадно оберегающего от «расходования» деньги свои и имущество, наделенного имплицитным стремлением управлять людьми. Характер Лужина («благопристойная» и меркантильная буржуазная подлость») получит свое развитие десять лет спустя в Закладчике (из рассказа «Кроткая»).

«Он с упоением помышлял, в глубочайшем секрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной), очень молоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, очень запуганной, чрезвычайно много испытавшей несчастий и вполне перед ним приникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его спасением своим, благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному...» (Лужин. Преступление и наказание. Часть IV, глава III).

«Принимая ее в дом свой, я хотел полного уважения. Я хотел, чтоб она стояла предо мной в мольбе за мои страдания – и я стоил того. О, я всегда был горд, я всегда хотел или всего, или ничего! Вот именно потому, что я не половинщик в счастье, я всего захотел, – именно потому я и вынужден был так поступить тогда: «Дескать, сама догадайся и оцени!». (Закладчик. «Кроткая». Часть I, III).

Н. К. Михайловский: «Достоевский <...> рылся в самой глубокой глубине волчьей души, разыскивая там вещи тонкие, сложные — не просто удовлетворение аппетита, а именно сладострастие злобы и жестокости».

«Позвольте-с, я знал, что женщина, да еще шестнадцати лет, не может не подчиниться мужчине вполне. В женщинах нет оригинальности, это — это аксиома, даже и теперь, даже и теперь для меня аксиома! Что такое, что там в зале лежит: истина есть истина, и тут сам Милль ничего не поделает!<...> Женщин погубила одна лишь неоригинальность. И что ж, повторяю, что вы мне указываете там на столе? Да разве это оригинально, что там на столе?». («Кроткая » /Глава 1/IV)

А на столе лежала мертвая Кроткая...

В финале Закладчик отчетливо напоминает Фредерика Клегга (из романа Дж.Фаулза «Коллекционер»), в характере и поведении Кроткой и Миранды (похищенной Клеггом девушки) также прослеживается общность: смирение, беззащитность при внутренней силе.

Фаулз, переосмысливая традиции Ф.М. Достоевского, не столько интерпретировал «Записки из подполья» (в романе «Коллекционер»), сколько «криминализировал» драматичные отношения Кроткой с мужем.

Логически персонажи близки.

2024г.