гнева стала захлестывать. Какого черта. Он что, с дуба упал. Не один, Советский Союз, там был. Немцы, венгры, поляки, румыны – не туристами Чехословакию тогда посетили. Они значит цивилизованные добрые европейцы, а мы незнамо кто. Мужики молчали и не перебивали. Владислав, принимая это за скрытое одобрение, продолжал. Но я-то знал, что они стараются быть тактичными и гостеприимными. В Москве уж точно образованные женщины вытирали бы Владиславу его скупые мужские слезы, украдкой промачивая платочком собственные глаза. А интеллигентные мужчины гладили его по голове и согласно кивали ему в ответ: «Да, конечно, тогда мы поступили очень плохо. Мы такие бяки…». Не хотел я быть плохим парнем. Ну, не хотел. Когда в тебя кидают бутылки с бензином и гранаты, а с чердаков и из окон стреляют вовсе не из детских игрушечных ружей – реверансы что ли отвешивать. Переворачиваюсь на бок, приподнимаюсь на локте и осматриваюсь. Иван раскуривает «Приму» от дымящегося уголька из костра, Альберт очень сосредоточенно потягивает чай, Александр невозмутимо и спокойно глядит на говорившего – он всегда такой, даже может показаться со стороны, что он слегка «тормозной». Сергей смотрит через стол куда-то в ночь, в темноту. Собираю в свою трезвеющую голову остатки, дремлющей во мне, цивилизованности. Не очень интеллигентно перебиваю некстати разболтавшегося: «Владислав, послушай. Кончай ты это. То, что в тридцать восьмом вы Гитлеру без единого выстрела сдались – понимаю, шкуру свою спасали. Потом всем народом радостно приняли присягу на верность фюреру германской нации и до самого сорок пятого, по-стахановски, клепали рейху оружие. А сколько чехов и словаков за немцев против нас воевало? После войны мы помогли вернуть вам ту самую землю, которую немцы, поляки и венгры у вас же и отобрали. Вот скажи мне, что делал твой дед здесь, у нас в Сибири в восемнадцатом и девятнадцатом годах?». Владислав запальчиво запротестовал: «Мой дед никогда в Сибири не был». «Откуда ты знаешь, что не был? Может потому ты сюда поехал, что дед завещал посетить заветные места его бурной молодости. По московскому тракту на запад от Иркутска в музеях районных центров есть фотографии тех лет. Во всяком случае, в городе, где я родился и вырос, уж точно есть. И я их видел. На них твой дед и, какие-нибудь там Гашеки, Гавелы и Пашеки, вместе с ним такое выделывали, что твои росказни о тех чехословацких событиях – детские песенки. Наверно, цивилизованно загнать в два вагона зимой арестованных заложников. Запереть их там и выгнать на полустанок замерзать. На тех фотографиях расстрелянные, повешенные и потопленные в прорубях несчастные люди. Кто и зачем это снимал? Конечно, не только белочехи это выделывали. То, что мы тогда насмерть друг друга резали – это наши дела. А твой дед зачем в наши разборки влез? Валил бы к себе домой. Ты по земле идешь, ну или сидишь, политой кровью, как ты говоришь, ни в чем не повинных мирных людей. Они в чем были виноваты?». Следовало бы прикусить язык и заткнуться, но меня понесло. Чудились тени, загубленных в то лихое время, людей. Кто их считал, до сих пор неизвестно, сколько кануло в вечность. Они двигались в темноте и обступали наш костер. «Какого черта они на моей земле такое вытворяли - расстреливали, вешали и как каратели жгли деревни. Лидицу свою вы очень хорошо помните? А сколько эшелонов награбленного добра, здесь, у нас, твой дед со своими дружками вывезли к себе, в эту самую Чехословакию. Не вагонов, а эшелонов. Как гордилась Чехословакия тогда – крона одна из самых устойчивых валют в Европе. Не на нашем ли золоте?». Сразу вспомнилась история, рассказанная бабой Дашей – моей нянькой. Баба Даша – маленькая, сухонькая, добрая старушка. Пережила и гражданскую, и интервенцию. Рассказывала, что когда белочехи, уходившие по Московскому тракту на восток, вошли в город, то начались грабежи. Не с поклонами и просьбами разрешить войти вламывались в дома. Тащили все, что приглянется. Показывала на соседский дом и вспоминала. Соседка попыталась отобрать у такого вот грабителя икону с позолоченным окладом, а тот ударил ее штыком в бок. Женщина промучилась несколько дней и умерла. Иван, нахмурясь, курил сигарету. Остальные мужики как-то встревожились. Альберт передвинулся ко мне и толкнул в бок. Но у меня уже отказали тормоза и несло, а в горле от возмущения клокотало. Владислав почувствовал перемену настроения и замолчал. Ну и слава богу, а то варежку разинул. Я отстранил руку Альберта и сказал ему: «Неси лопату. Сейчас мы его здесь закопаем за подвиги его деда». Это был перебор. Владислав затих. Иван закурил новую сигарету. Чувствую, что разозлился. «Где фляжка?» - я плеснул немного в свою кружку и кружку Владиславу. «Ладно, извини. Давай выпьем за мир и дружбу». Чокнулись с ним кружками. Быстро выпил спирт, догнал чаем из альбертовой посудины. Встал и похлопал Владислава по плечу, мол, все в порядке, все нормально. Взял свою кружку, налил в нее чай и отошел ближе к костру. Горящие поленья потрескивали. Тепло от огня нагревало штаны и сапоги. Чай был еще горячий. Металлическая кружка сильно нагрелась, и я поставил ее на траву. Прилег у костра на бок. Разговор у стола, через некоторое время молчания, возобновился и становился все более оживленным. По тому, как открывали тушенку, а может рыбные консервы, по стуку кружек понятно, что спирт допьют. В разговор мужиков у стола постепенно стали вплетаться и реплики Владислава. Значит, все в порядке. Только у меня на душе было как-то не очень. Подошел Альберт и присел рядом. Толкнул в плечо и протянул пачку сигарет. «Закурим?» -спросил он. «Давай» - вынул одну и прикурил от горящей щепки. «Ты чего завелся? Пусть бы себе болтал». «А, а …» - махнул я рукой с дымящей сигаретой. «Пойдешь туда? Нет?» - на вопрос Альберта отрицательно качнул головой. «Ну ладно. А я пойду, а то мужики без меня быстро управятся» - пошутил он. Окурок полетел в костер. Неторопливо допиваю чай. Оставляю пустую кружку возле костра. Завтра утречком помою и кружку, и миску, и ложку. И с котлом нужно будет управиться. Иду в будку, быстро раздеваюсь и забираюсь в спальник. По звукам голосов и смеху возле костра ясно, что сабантуй продолжается. Очень рад, что я не испортил мужикам вечер. Все – спать.[/justify]
Сейчас, когда экран выключенного компьютера гаснет, смотрю в окно нашей квартиры на ночной город. В голове крутится то одно, то другое. В документальном фильме о минском гетто Рабинович, один из немногих выживших тогда, на вопрос, почему не ушли в эвакуацию, а многие ведь успели, он ответил: «Кто тогда мог подумать? Немцы – это же культурные и цивилизованные люди. Не то, что …». Не то, что кто …? То же самое говорила мать героя повествования в книге Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок». Быстренько они их потом переубедили. Что уж говорить о Мережковском и Зине Гиппиус и иже с ними, и их таком взволнованном обращении в 1941 году у другу Адольфу. И как теперь быть с днями Зинаиды Гиппиус в Ленинграде? И не где-нибудь, мать твою, а именно в Ленинграде! И пепел Клааса не застучал в груди великого, многострадального города. А что культурно-интелегентный бомонд? «Ну, что-же. С кем не бывает. Да, да. С кем …». На свою тень оглядываются, что ли? Так, на всякий случай. Очень просто, простенько. Быстренько темненькое и черненькое закрасить, забелить. И так-же, быстренько, нарисовать миленькое.
Образованнннные и цивилизованннные европейцы у себя дома пукнуть культурно не дадут. А ввалившись к нам в дом, горшки перебьют, сундуки выворотят и, в придачу, кучу кое-чего посредине комнаты после себя оставят. По-прежнему смотрим на них с раскрытым от восхищения ртом. Как туземцы, перед которыми, белые люди трясут стеклянными бусами. Это наваждение сам испытал на себе в достопамятные времена. Что, герр Питер крепко вколотил в нас это палкой? Парочка блогеров, сверкая ослепительными шварцнегеровскими улыбками, взахлеб рассказывает о Гданьске. «Вау!» - это наша дама зависла в местном супермаркете в восторге, как будто раньше слаще мокровки у себя на родине, в России, не ела. «Вау! Какой супергород! Не то, что …». Не то, где? И все какие-то намеки, намеки, намеки … . Прокручиваю ролик раз, другой, третий. Вот оно, проговорились! Короткая фраза. Они здесь уже живут. Не с 2022 года ли? Наверное, сейчас для них здесь мать родна, ну а там осталась мачеха. У многих ныне три родины. Одна, где родились и выросли, другая - некая мифологическая, кем- то придуманная, а другая - где колбаса дешевле и морковка слаще. «Вау, Прага! Вау, Париж – ну куда без него! Ооо, Лондон – только на черта он!». Ну что ж, туда им и дорога. Теперь немного контраста. Поляк, приехавший то ли на стажировку, то ли еще для чего в один из наших институтов в Иркутске, в те перестроичные времена «Даду, даду», ходил по городу с фотоаппаратом и делал фотосессии. Не докер, не рабочий, не фермер, не польский бомж, а образованный интелегентный интеллектуал – короче сливки общества. А снимал-то он помойки, свалки, старые и обшарпанные зады зданий, городские дороги в провалах и колдобинах, безобразные очереди-давилки за водкой, магазины с пустыми полками и длинные очереди терпеливо стоящих людей. Лицо, а может зад нашего народа в штанах с заплатами? Не думаю, что когда его за этим занятием застукали и в грубой форме одернули, то перестал этим заниматься. Где-нибудь в Гамбурге или Бирмингеме он стал бы снимать их задворки? Ой! Ну как же! Из-за цивилизованной евросолидарности, ага… . Будет у себя дома, вот с такими же м …. сидеть, уютно устроившись в креслицах, дуть немецкое пиво и, показывая пальцем на отснятые кадры, ржать: «Смотрите, смотрите, что это за быдло, что это за …». Захотелось пойти со снятой шапкой в мир, собрать деньги и нанять в той самой Польше какого-нибудь нашего папарацци. Пусть ходит и снимает на видео их помойки и грязь. Со злорадством и радостью вывернуть это все в интернетсвалку. Только пустое все. Да и бог со всем этим. Достали уже размышлизмы и популизмы. Зеваю. Пора спать. Завтра придет новый день. Солнечным светом постучиться в окно и освЯтит всех нас, здесь живущих. Прозвенит щебетанием птах и топотанием голубей по подоконнику.