Нетрадиционный метод

и морщились.

— Приступаем, братья и сёстры. Нынче полнолуние. Венера
остановилась в третьем доме. Меркурий находится в седьмом
градусе Водолея.
— Прошу прощения, – вклинилась Лузгина, — уже как полчаса
Меркурий стои́т в восьмом градусе Стрельца...
— Перескочил, значит. Успел-таки, – раздосадовано произнёс
тучный обладатель лысины в родимых пятнах. — Провозились мы,
братья-сёстры.
— Это делу не помеха! – металлическим голосом отчеканила
маленькая рыжеволосая женщина в фиолетово-синем костюме,
похожем на больничную пижаму, в которой гайдаевский кино-
герой Шурик совершил побег из психиатрической лечебницы.

Мальчик втянул голову в плечи, съёжившись.

— Теперь пробьём ауру пациента, – предложил лысый в пят-
нах, — и взломаем коллективным усилием тайну его недуга.
— Делаем пасы на выдохе, братья-сёстры, – скомандовала
«Шурик».

Люди протянули руки впереди себя, растопырив пальцы рук
и, встав со своих мест, монотонно зажужжали, будто рой
пчёл: «Ом!»

— Стоп, стоп! Минуточку! – опомнилась субтильная дамочка
в серебристом парике. — А в каком месте, собственно, проби-
ваем? В Солнечном сплетении или лупим по голове?
— Спасибо за ценное уточнение, Василиса Фердинандовна, –
одобрительно отозвалась Лузгина. — Вскрывайте голову, господа.
Бейте по черепу, товарищи!
— А я зашёл с пяток!.. – рассердилось существо в кожаном
малиновом пиджаке.

На улице повторно прозвенел смех. И всем присутствующим
показалось, что громче хлопнула весёлая музыка за за-
навешенным окном.

***

Прошли годы, а в больнице, как положено, в определённое
время в отделениях стихают детские голоса. В коридорах
бесследно исчезают пациенты, и в игровых комнатах, —
где наступает тишина, — игрушки и куклы до поры остаются
брошенными. До четырёх часов дня по устоявшейся традиции
здесь царит тихий час. Кажется, что и медперсонал спит.

В кабинете заведующей отделением — Жанны Валерьевны Опря-
хиной, прямо напротив врача в кресле у журнального столика
сидит печальная старушка — бабушка веснушчатой семиклассни-
цы, проходящей лечение в неврологическом отделении. Пожилая
женщина томно вздыхает, расспрашивая о дозировке лекарств.
Она, далёкая от медицины, хоть по слогам, но с ошибками
записывает их названия в свою записную книжку.

В одной из ординаторских «восьмёрки», как и сегодня
называют это отделение местные врачи, находятся двое:
молодая докторша и пожилая врач-невролог. Тридцатилетнюю
Оксану Владимировну здесь со спины примечают по сероватой
длинной косе «Рыбий хвост». Лоснящиеся щёки её в мелком
просе прыщей. А немолодая Ольга Николаевна свою плешивую
голову скрывает под белой косынкой. Желтушное лицо стару-
шки испещрено глубокими морщинами. Беспрестанная дрожь
её головы и рук заметны всем. Доктору несколько лет назад
всей больницей отпраздновали восьмидесятилетний юбилей,
но, давно уйдя на пенсию, она здесь продолжает служить
науке, получая жалкую зарплату.

— С внуками не усидишь, – обыкновенно она отвечает кол-
легам на надоевший вопрос, касающийся того, почему про-
должает работать. — Что мне до́ма делать? С невесткой
ругаться?! Да, к тому же я не персональный пенсионер и не
герой-космонавт. Пенсия у меня маленькая, а внуков подни-
мать нужно, – «падымать» произносит она. — Приходится
бедствовать, но с бо́льшим размахом. Нет уж, я лучше
поработаю. Да и память пока что меня не подводит.
— Правильно, Ольга Николаевна, – в очередной раз её под-
бадривает молодая врач. — Не́чего дома околевать. Трудиться
никому не вредно!
— Да и с вами, мои дорогие, не состаришься, – приободряется
старушка, шамкая. — У нас в отделении, не считая меня, только
молодые врачи. Светлый праздник молодости, – говорит врач едва
разборчиво. — И начальница наша совсем молоденькая. Да, больница
преобразилась: сплошь юные лица. А какие мужчины работают в
нашей больнице!.. – мечтательно произносит старушка.
— А прежде, ещё до меня, здесь работала Лузина? Лузгова? –
силится вспомнить Оксана Владимировна.
— Да, в мои лета́ проще всего быть целомудренной...
— Кто до Опряхиной заведовал отделением?
— ...Эх, где моя молодость!
— Лузгова?
— Лузгина, – отвечает Немова. — Макароновна, как мы её
звали. Валентина Макаровна. Ведь грамотным врачом была,
но только приохотилась в своё время, стыдно сказать к чему:
к экстрасенсорике. Любила приглашать к нам разношёрстных
спецов, асов в этой сфере, – стучит вставными челюстями
пожилая врач.
— Да ну! А чуть подробнее!
— Да, было такое. Вот здесь, до вас ещё, работал со мной
Константин Витальевич. Молодой в ту пору — ваших лет, Ок-
саночка, доктор. А наблюдала я одного сложного мальчика Са-
шеньку... забыла, как бишь его фамилия... Пинь... Пин... Пин-
кертон, что ли. У любого из нас своя стезя к склерозу, Окса-
ночка... Зато мамашу его я очень хорошо запомнила — высо-
кую такую худющую блондинку!.. Мы её мальчишке никак
диагноз поставить не могли. Он как-то ходил затейливо: то
хромал и приплясывал, как хоббит, – старушка произносит
слово «хобот», — будто ему мышцы ног сводило. То опускал
правую ногу целиком на стопу, как все нормальные детишки.
Каких только обследований здесь у нас мы ему не провели!..
И Макароновна — ну, Лузгина, значит, — решила в очередной раз
устроить консилиум с участием этих… экстрасенсов.
— Интересно! И что? – любопытничает Оксана Владимировна
и прыскает со́ смеху так, что кажется, её родинка вот-вот
отпадёт с крючковатого птичьего носа под высоким лбом.
— Мы тут с Константином Витальевичем удивлялись. И смеялись,
как вы. И возмущались, милая моя. А их диагноз был такой:
формирующееся поражение левой передней центральной извилины...
— Ну да, ну да! Мальчик же, с ваших слов, на правую ногу
хромал. Понимаю...
— Эти, с позволения сказать, эксперты, Оксаночка, читали
медицинскую литературу. И глубоко зарывались в темы топи-
ческой диагностики нервной системы, приобретя лишь самые
поверхностные представления о ней.
— Ага, как сапёры — копали глубоко, но высоко взлетели!
— О-очень высоко. Внушили нашей Валентине доверие.
— А каким был медицинский диагноз у мальчика?
— Об этом мне и поведал сам Константин Витальевич, в своё
время проходивший обучение в ординатуре. В Тушинской
больнице он и встретил Сашу Пин… как его, ёлки-палки, Саш-
ку моего, — вымахавшего под потолок парня. Маму его хорошо
помню — невысокую, кривую на один глаз толстуху…
— И с каким диагнозом он там находился?
— В последний раз он мог пребывать в отделении детской боль-
ницы в таком-то возрасте. Сашке тогда, — в 2004-м, что ли, —
исполнилось шестнадцать годочков, вот... Там-то ему и был
поставлен окончательный диагноз.
— Какой?
— Бедный Саша…
— Диагноз, Ольга Николаевна!
— Я не сказала? Всё тот же, о котором я сама Константину
Витальевичу прежде говорила, когда он вот прямо на вашем
месте за столом у окна сидел… Любила я с ним поговорить,
помню! Милый Константин Витальевич. Славный был доктор.
Однажды он мне помог...
— Диагноз!
— Ах, извините, Оксаночка. Торсионная дистония или синдром
Сега́вы. С ним-то Сашка и был госпитализирован в довольно
плачевном состоянии. Упустили мы Сашеньку... Прозевали
мальчика.
— Нет слов.

Немова задумчиво вздыхает и произносит: — Да, Оксаночка,
всем нам стоило уделять больше внимания научным книгам.
Опираться на приобретённые знания, основанные на клини-
ческой практике… И сами знания приобретать вовремя, а не
журналы мод листать, – встрепенувшись, она заводит любимую
песню: — Правда, Оксаночка, пока вы молодая, шли бы, милочка,
в ординатуру. Учиться — это такое удовольствие...
— Мне бы пойти двумя годами раньше. Не в тридцать же!
— Подумаешь, тридцать... И в сорок пять можно. Молодость...
— В этой истории чем всё закончилось?
— Молодость — это удивительная пора...
— Чем всё закончилось?
— ...Молодость — это сила.
— Алло, вам звонят!
— Кого?
— Чем всё закончилось? — спрашиваю.
— Что?
— Мальчик Саша...
— А-а! Чем? Ничем хорошим для Макароновны. Валентина наша
поплатилась своим местом; её уволили за такое творчество!
Говорят, что жалобу в Горздрав на неё написала мать мальчика.
Как бишь её звали… Хорошо запомнила её внешность: огненно-рыжая
ведьма с раскосыми зелёными глазами.