В безымянном граде молчание не было пустотой. О нет, оно было куда более содержательно, нежели любая из шумных европейских столиц. Оно оказалось плотным, осязаемым, словно старинный, выцветший бархат — материал, достаточно роскошный и тяжелый, чтобы скрывать в своих складках все самые интригующие секреты бытия. Слова же были лишь назойливой, пустяковой шелухой, пошлым довеском к реальности, который старуха Ядвига, с выражением почти религиозного, хотя и совершенно неуместного сосредоточения, каждый вечер относила к реке, словно принося в жертву очевидное, дабы возвеличить скрытое.
Истинная красота мира открывалась в этом изысканном безмолвии. Оно было светлым, как солнечный блик на винтажном стекле, и легким, как пушинка, но при этом обладало невероятным весом — весом той самой радости и тихого счастья, которые никогда не снисходят до публичных заявлений. Лишь посредственные люди нуждаются в словах, чтобы выразить себя; человеку глубокому достаточно красноречивого молчания.
Смерть здесь тоже была лишь еще одной частью тщательно продуманного пейзажа, не более драматичной, чем смена времен года. Старик Всеволод, к счастью, избавил город от своего присутствия, но его калитка продолжала пунктуально скрипеть в семь утра, словно метроном, отсчитывающий добро, оставленное им. В этом городе даже покойники обладали безупречными манерами и пунктуальностью, недоступной иным живым.
Тогда еще молодой художник Святослав рисовал не лица, а взгляды. Лица, в конце концов, — это просто маски, которые мы выбираем, а взгляд — единственное, что мы не в силах скрыть, хотя и должны бы. Он видел золотой цвет молчания, когда люди вспоминали о любви и счастье, и нежно-голубой, когда делились теплом и доверием.
Он знал: никто здесь не ищет ответов в речах, потому что ответы давно известны и хранятся под замком в старом амбаре, где покоится вечная истина, сияющая радостью. Вечная истина, сияющая радостью, — это, право, самое вульгарное зрелище, которое только можно себе представить. Искусство начинается там, где заканчивается очевидное.
Он был еще совсем молод, а молодость, как известно, — это единственный недостаток, который проходит с возрастом. Зная, что ищет в глазах людей золотой оттенок любви, эту редкую валюту души. Так и нашел его в Ясне. Она говорила, говорила без умолку — чарующая привычка, которая, впрочем, ничуть не мешала ему видеть ее глубокое и содержательное молчание. Их любовь стала самым прочным мостом в граде, архитектурным триумфом над пустословием и самым изящным парадоксом из всех возможных.
Однажды в град пришел Старик с Посохом. Он выглядел так, словно прочитал все книги мира и не вынес из этого абсолютно никакой пользы, что, несомненно, говорило о его мудрости. Он привез с собой росток дуба — крайне непрактичный подарок, если учесть, что никто в городе не обладал терпением садовника.
"Когда он даст плоды, вы найдете величайшую мудрость", — провозгласил он тоном проповедника, путая прописные истины с оригинальными мыслями. Это было очаровательно наивно. Горожане, конечно, сделали вид, что поняли его: нет ничего более приятного для толпы, чем обещание духовного обогащения без необходимости совершать что-либо, кроме ожидания.
Годы шли. Время, этот величайший из критиков, лишь добавляло пикантности их существованию. Дуб рос, демонстрируя излишнюю и совершенно неинтересную верность идеям Старика о вере и надежде — двух вещах, которые, право слово, куда приличнее смотрятся в стихах, нежели в жизни. К тому времени Святослав и сам уже стал зрелым мастером, убеленным сединой — элегантным доказательством того, что даже возраст может обладать определенным шармом, если носить его с должным достоинством и отсутствием моральных принципов. Рядом с ним всегда была Ясна, чья способность говорить ни о чем была столь же безупречна, как и ее умение хранить молчание.
В ту ночь, когда летнее солнцестояние по прихоти календаря встречалось с именами Святого Иоанна и Ивана Купалу жители, движимые извечной человеческой потребностью верить в небылицы, собирались на берегу реки. Все эти народные забавы — плетение венков, прыжки через огонь — были, безусловно, верхом дурного вкуса, но обладали несомненным шармом провинциального театра.
Купание считалось очистительным ритуалом. Люди верили, что с этого дня вода становится безопасной, словно нечисть, обитавшая в ней ранее, внезапно ушла в отпуск. Поистине, вера в гигиену суеверий поразительна.
Настал вечер, когда старинные предания оживали на берегу реки, и люди, оставив на время суету цивилизации, предавались обрядам, чья логика была столь же призрачна, сколь и очаровательна.
Девушки, чьи лица светились невинным кокетством, сплетали венки из полевых цветов. Несомненно, истинная красота этих обрядов заключалась не в надежде обрести суженого, а в самой грации движений, в игре света на их волосах и в легком аромате трав. В конце концов, искать предзнаменования в потоке воды — занятие, может быть, и бессмысленное, но уж точно более живописное, чем чтение биржевых сводок.
Ах, этот неутомимый поиск цветка папоротника! Самая романтичная из всех человеческих глупостей. Легенды обещали тому, кто его найдет, несметные богатства и умение понимать язык птиц. Поистине, какая скудость воображения! Разве может что-то сравниться с богатством минутного впечатления, с тонкостью едва уловимого жеста? А понимание языка птиц? Достаточно уметь понимать язык комплиментов, и мир покажется куда более приятным местом.
Позже, когда ночь сгустилась, а костры разгорелись ярче, в тени старого дуба укрылись Святослав и Ясна. Прислушаясь к этому густому, осязаемому молчанию, которое обволакивало, как счастливое облако, сотканное из невысказанных обид и, что куда важнее, забытых обещаний. Обещания, в конце концов, созданы для того, чтобы их нарушать, иначе в них нет никакого смысла, как и в любом другом развлечении.
И тут он услышал, как разговаривают между собой камни на дороге, обсуждая наши тайны. Он понял, что камни — единственные собеседники, которые не страдают от желания произвести впечатление или навязать свое мнение. И он постиг сомнительную мудрость Старика. Дерево было символом терпения — добродетели, которая, по сути, является самой скучной формой замаскированного бездействия. Плоды — это ответы, а ответы всегда, увы, разрушают интригу. Но истинная мудрость была не в плодах, а в молчании, которое они научились беречь, в тепле и добре, что жили в их сердцах. Легкое дыхание счастья теперь просто было на крыше каждого дома, доказывая, что счастье — это всего лишь вопрос эстетики фасада и умения вовремя заткнуться.
.
Не слова, а безмолвие — вот мера
Всех сказанных на свете главных фраз.
Мысль, что была, как истинная вера,
Лишь тень теперь в потоке наших фраз.
.