Хлеб-соль

                                                                                                            фрагмент книги «Родовод»

Был август.
Провинциальный русский городок, древний, как сама Русь.
Каникулы закачивались. Мне скоро десять.
Через несколько дней я еду домой, один, через Москву, 
где меня встретит двоюродный дед с женой, тётей Настей, старший брат погибшего дедушки, 
отвезут к себе, а вечером  посадят на поезд до Ленинграда. 
Я уже так ехал в начале лета и мне понравилось. Кроме гущи в борще тёти Насти.
*
Почему я в тот день сидел дома, а не гонял с мальчишками по улицам, не помню,
но бабушка пришла с работы рано, поздним утром, собранная, сосредоточенная.
И сразу, с порога:
- Идём.
- Куда?
Вынула из сумки буханку и две пачки соли:
- В магазин.
- Зачем?
- За хлебом-солью.
- Так вот же! – удивился я.
- Война, - деловито и спокойно объяснила она, без суеты и паники, сняла с вешалки безвольно-сетчатую плетёную авоську и мы пошли.
Тревожно как-то стало, какая война? Но помню, не испугался, даже стало интересно.
*
Тёплый солнечный день. 
Продмаг неподалёку, в первом этаже послевоенного дома линяло-канареечного цвета, большая очередь у дверей.
Чахлый пыльный тополёк без тени, редкие грузовики.  
Народ в хвосте волнуется, хватит ли?
Стояли тихо, почти молча.
- Немца побили, а уж чеха… - негромко недоговорил позади тощий дяденька с папиросой во рту, под жёлтыми прокуренными усами 
и не по погоде в ватнике без воротника и рукавов.
Помню, подумал: «В хоккей мы сильнее всех: хвалёных канадцев, финнов, шведов на прошлом чемпионате 9:1 разгромили, немцам из ФРГ вообще 16 шайб накидали, всех обыгрываем. А вот с чехами всегда играем тяжело и  бывает, не в нашу пользу», - я уже два года играл в хоккей и за сборной следил.
- Побить-то побьём. А мужиков сколько положим? - тяжко вздохнула грозных размеров тётенька рядом, видно его жена, - И так уж мужиков не осталось, одни пьяницы, - это видимо в мужний огород.
- Если без царя в голове, а с умом пить... - виновато-уклончиво оправдались усы.
- Ёкарный бабай у тебя в башке, - только начала она пилить мужа, как из-за спин впереди прилетел невидимый и зычный, как на митинге, женский голос:
- Партия и правительство знают, что делают!
Очередь смолкла. 
Голос грозно взвинтился: 
- Или вы сомневаетесь?
Повисла тягостная пауза.
Голос провокаторски взял октавой выше:
- Нет, скажите, скажите всем, чтобы все слышали!
- Да уж будьте любезны, - выручая жену, вяло огрызнулись прокуренные усы и шумно выплюнули окурок.
- Будьтелюбезны - што? – не унимался голос.
Люди молчали.
- Стой себе там и помалкивай, вот что! И не митингуй! - вытягивая шею и вглядываясь в толпу поверх голов, выкрикнула за мужа грозная тётенька, - Мужа своего будешь шпынять.
Очередь невнятно погудела и затихла. 
Голос почему-то больше не митинговал. Может, разглядел сквозь толпу габариты тётеньки.
И часа три мы там протоптались. Я ныл и несколько раз пытался смыться, но бабушка была начеку.
И в давке у прилавка понял: она взяла меня с собой, чтобы купить ещё хлеба и ещё соли - 
в одни руки давали только по буханке и по две пачки.
*
Дед у меня был не родной, но со мной был, как с родным,
заядлый рыбарь, затаскал меня по всем окрестным прудам так, что я с тех пор ни разу не рыбак. 
Фронтовик, прошёл всю войну с июля 41-го и до Берлина, 
призван рядовым в пехоту, закончил в армейской разведке капитаном, 
забрасывался в тыл к партизанам и только дважды ранен. 
А в мае 45-го сел. На десять лет. 
Отмотал от звонка до звонка. 
Когда вышел и встретил мою бабушку, уже двенадцать лет, как вдову. 
Но добился реабилитации и звание, и орден Красного знамени, и медали ему вернули.  
О войне рассказывать не любил. Об отсидке, тем более. Всё что знаю, слышал от его друзей.
С выбритыми под полубокс висками и затылком, высокий, крепкий, сухой и жилистый, как бамбуковая лыжная палка, 
с серыми глазами, волевым подбородком и впалыми щёками под седой короткой чёлкой, 
он был похож на какого-то американского актёра из старых фильмов, 
а какого, не вспомню.
Когда вернулись, он был уже дома. 
На кухне лежала вторая буханка и ещё две пачки соли.
А на полу гора лопоухой капусты.
- Это ты молодец сообразил, - похвалила его бабушка.
*
Вечером мы у телевизора смотрели сообщение ТАСС.
- Как бы Америка за них не встала, - озабоченно покачал головой дед.
Бабушка тревожно промолчала, страдальчески глядя на наших солдат на танках.
- А что... я б тоже пошёл, - сказал дед.
- Куда? - с сарказмом удивилась бабушка, словно не поняла.
- Туда! - хмуро мотнул головой в телевизор дед.
- Ага, - согласилась бабушка, - Без тебя там не разберутся.
- Мы там нужнее, - начал он объяснять, имея в виду фронтовиков, - Мальчишек жалко. Им ещё жить, да жить, рыбку удить. А мы свою рыбу уже всю поймали, нам уже терять нечего.
- Ну, так одевай свои медали и шуруй в военкомат, раз нечего, - ответила ему бабушка. 
- Разрешаешь? - шутливо спросил он.
- Раз терять тебе нечего...  
- Так не возьмут же, - мне помнится, дед действительно был расстроен.
- Тогда сиди и не геройствуй. Расхорохорился тут... А вот Мишеньку – могут, - это она про моего отца, которого, в отличие от иных тёщь, просто обожала, - Он брюнет.
- Вот при чём тут брюнет! - возмутился дед, - Ну?... война и брюнет! Ну... думай, что говоришь!
- Чтоб разбавить русских, - невозмутимо парировала бабуля, - Он похож на актёра из итальянского кино. А то потом опять будут говорить, их русские завоевали.
- А что?... есть в этом логика, - удивлённо согласился дед и успокоил её, - Он по взрывчатке, он сейчас не нужен. Потом, может.
- А ты завтра этого возьми, (это меня) да по магазинам пройдитесь. Соли, сахара, гороха, гречки, сколько дадут. И перловки. Макароны. Или что будет. Ну, сам знаешь. Кашу со свининой в банках не бери, - банки со свиной головой тогда доминировали на всех полках по всем магазинам, - К концу дня ко мне подойдёте, может работе чего будет, - дед был уже на пенсии, а бабушка ещё работала бухгалтером в ОРСе, отделе рабочего снабжения железной дороги.
*
Весь вечер бабушка сушила сухари в духовке, а я крутился рядом и обжигая язык, хрустел ими. 
И солила капусту. Много капусты - она была воробьиха стрелянная, как и всё её поколение: 
в Революцию, ей было семь, когда отняли их родовой дом и они стали нищими и ютились по углам. 
В Гражданскую, когда погиб её отец, мой прадед - девять и она стала безотцовщиной, а я так и не узнал, за красных он был, или за белых. 
В 43-ем, когда под Смоленском лёг в братскую могилу её муж, мой дед, старшина Владислав Дудников – ей было тридцать три.
А через девять дней деду будет годовщина - двадцать пять лет.
Был август 68-го, 21 число, среда, тёплый солнечный день. Наши войска вошли в Чехословакию.
*
Дом тот и поныне стоит, всё того же бледно канареечного цвета.
И магазин тот есть, где мы почти шестьдесят лет назад стояли за хлебом и солью.
Только теперь там торгуют водкой.
*