Метроном.

Она не любила слово «тюрьма». Елена Петровна предпочитала «систему исправления». Здесь, в колонии-поселении, ее безупречная правильность нашла, наконец, настоящее применение.

Все началось с распорядка. В первые дни, когда другие заключенные плакали, бунтовали или впадали в апатию, Елена Петровна выпросила у надзирателя лист бумаги и составила таблицу. «Оптимизация личного времени с учетом новых параметров», — гласил заголовок. Она рассчитала до секунды маршрут от спального места до умывальника, чтобы избежать очереди. Она изучила Уголовно-исполнительный кодекс и внутренний распорядок так, что старший инспектор приходил к ней проверять толкование параграфов.

Она стала незаменимой. Не доносчицей — нет. Архивариусом абсурда.

В колонии царил хаос человеческих драм: слезы, ссоры, несправедливые привилегии, грубая сила. Елена Петровна предложила начальнику систему. Не свою — казенную, ту самую, в которую она верила. Она просто стала ее совершенным проводником.

Она вела журнал нарушений тишины с пометками о частоте и громкости. Составила рейтинг эффективности работ на швейном цехе, основанный не на выговорах, а на объективных показателях: количество брака, расход ниток, соблюдение перерывов. Ее графики висели в кабинете начальника. Продуктивность выросла.

Заключенные сначала ненавидели ее. Потом стали бояться. Она не кричала, не жаловалась. Она просто фиксировала. Ее холодная, безошибочная правильность была страшнее любой грубости охранника. Она превратила тюрьму в идеально отлаженный механизм, где каждая шестеренка-человек знала свое место и отклонение на миллиметр.

Ее досрочно освободили за «примерное поведение и активную работу по налаживанию режима». На воле ее ждала пустота. Мир за колючей проволокой оказался еще более бесформенным и угрожающим. Работы для бывшей осужденной не было. Квартира продана. Люди шарахались.

И тогда Елена Петровна совершила свое самое страшное и логичное преступление.

Она вернулась. Не в ту же колонию — в соседнюю, более строгого режима. Но не как заключенная.

С лязгом железных ворот за ее спиной она глубоко, с наслаждением вдохнула знакомый запах дезинфекции, старости и отчаяния. В ее руках был плотный портфель. В кабинете начальника она, не садясь, изложила суть:

— Вы боретесь с последствиями. Я предлагаю устранить причины. Ваша система протекает в местах человеческого фактора. Я — античеловеческий фактор.

Она показала чертежи. Не план побега — план идеальной тюрьмы. Не физической. Ментальной. Систему поощрений и наказаний, основанную не на грубой силе, а на безупречной, прозрачной, неумолимой логике. Где каждый проступок имеет точный, заранее известный коэффициент снижения комфорта. Где хорошее поведение не просто поощряется, а математически выгодно. Где хаос человеческих эмоций наконец-то будет заключен в клетку из правил.

— Вы… хотите здесь работать? — недоверчиво спросил начальник, пораженный и ужаснутый масштабом представленного.

— Я хочу служить Системе, — поправила его Елена Петровна. — Здесь я нужна. Здесь я понятна. Здесь есть стены.

Ее взяли консультантом. Она получила казенную комнатку на территории, форму и новое имя среди персонала — «Метроном».

Спустя месяц в колонии воцарилась небывалая тишина. Не тишина страха, а тишина абсолютной предсказуемости. Бунты утихли. Планов побега не было. Производительность зашкаливала. Начальство получало премии. Проверяющие комиссии удивлялись и восхищались.

И только один старый охранник, видавший виды, глядя, как Елена Петровна в безукоризненно отутюженной форме проходит по плацу, четко отбивая шаг, сказал своему напарнику:

— Видишь ее? Это самый запертый человек на свете. Мы-то здесь по сроку. А она — навсегда. И дверь она захлопнула за собой сама.

Однажды вечером, закончив сводить суточные балансы нарушений (их было ровно три, все незначительные, все уже учтены в персональных коэффициентах), Елена Петровна подошла к узкому оконцу своей каморки. За решеткой, за стеной, за колючкой горели огни вольного города. Хаос, боль, неопределенность, свобода.

Она с легкой дрожью отвращения опустила на окно брезентовую шторку, защелкнула маленький, но надежный внутренний замочек. Звук был твердым и окончательным. Она повернулась к своему идеально убранному казенному пространству, где каждая вещь знала свое место. Горизонт был чист. Расписание на завтра — утверждено. В ее личной системе сбоев не предвиделось.

Она села на жесткую табуретку, выпрямила спину и улыбнулась. Тонко, едва заметно. Впервые за долгие годы. Это была улыбка абсолютного, ледяного покоя. Наконец-то мир был правильно расставлен по полочкам. И самая главная, самая опасная и неправильная его часть — она сама — была наконец навечно заперта в правильную клетку. Это и было спасение. Это и было поражение, достойное ее безупречности.