Предисловие: Свободная форма . Персонажи, рождённые в воображении и оживающий на страницах,всецело творение авторского вымысла.В ходе происходящих событий в произведении ни кто не пострадал, все совпадения с реальными именами, регалиями,событиями случайны.🤗💜🌹
Ночь опустилась на землю бархатным крылом, и в воздухе застыл аромат лунных цветов и вечности. Две сестры сидели в саду, где тени были гуще самой реальности.
Лилит, прошептала Лялечка, и её голос был подобен шелесту лепестков, мудрецы говорят о падении Софии, о великой ошибке, расколовшей миры. Что это за история? Расскажи мне правду, сестра. Ту, что не пишут в книгах.
Лилит медленно подняла глаза, и в них отразился холодный огонь далёких звёзд. Её голос был глубок, как сама ночь.
Падение, милая? Люди любят это слово. Оно простое, как удар молота, оно делит всё на до и после, на свет и тьму. Но истина не камень, она вода. Она течёт и меняет форму. София не падала. Она возжелала. Она была мудростью, чистым замыслом, парящим в свете первоисточника. Но ей стало тесно в собственном сиянии. Она увидела возможность не просто быть отражением, но создать отражение. Она захотела познать себя не в единстве, а в многообразии. Понимаешь? Она возжелала увидеть своё лицо в мириадах форм. Это не было ошибкой или грехом, как говорят смертные. Это был акт безмерной любви и безграничного любопытства. Она протянула часть себя вовне, в пустоту, чтобы та стала материей. Она выдохнула себя, чтобы создать миры, в которых сможет жить, чувствовать, страдать и радоваться. Она не упала с небес на землю. Она стала землёй. Она стала тобой, мной, каждым камнем и каждой травинкой.
Лялечка молчала, перебирая в пальцах край своего платья, сотканного будто из лунного тумана. Слова сестры не принесли успокоения, но зажгли в душе новый, трепетный огонь вопроса.
Значит, всё это страдание, вся боль, что пронизывает этот мир, это лишь её опыт? прошептала она, поднимая глаза. Мы её сны, её слёзы и её радость? Но если она это мы, почему же мы чувствуем себя такими потерянными, такими отделёнными от неё? Почему мы ищем её вовне, в древних храмах и на небесах, если она внутри?
Лилит коснулась пальцем лепестка ночной фиалки. Цветок доверчиво раскрылся ещё шире, источая сладкий, дурманящий аромат.
Потому что такова природа этого великого сна, милая. Чтобы познать себя, нужно сперва себя забыть. Представь, что ты капля в океане. Ты едина с ним, но не знаешь себя как каплю. И вот, океан выбрасывает тебя на раскалённый песок, ты отделена , страдаешь от жажды, испаряешься под солнцем, познаёшь свою хрупкость, свою форму, своё одиночество. И в этом страдании рождается великая тоска по океану. Великое стремление вернуться. И когда возвращаешься, ты уже не просто растворяешься без следа. Ты приносишь с собой память о песке, о солнце, о форме. Обогащаешь океан знанием о том, каково это, быть каплей. Мы те самые капли, Лялечка. Мы забыли о своей природе, чтобы однажды вспомнить её с новой, оглушительной силой. Наше чувство потерянности это эхо её собственного акта творения, её добровольного самозабвения. Мы ищем её вовне, потому что боимся заглянуть внутрь. Ибо там, в глубине, мы встретим не только её свет, но и всю ту боль, что она взяла на себя, став материей. Боль рождения, боль распада, боль одиночества. Путь к ней это путь принятия всех её ликов внутри себя. И когда ты перестанешь искать и просто станешь, ты почувствуешь, как весь океан узнаёт себя в тебе.
Мир вокруг, казалось, замер. Шелест листьев, дыхание ночи, далёкое мерцание звёзд, всё стало частью этого разговора, частью великого океана, о котором говорила сестра.
Но, Лилит, её голос был едва слышен, если возвращение цель, то зачем это разделение? Зачем этот долгий, мучительный путь через забвение? Неужели мудрость не могла познать себя иначе, без боли и слёз, что наполняют этот мир до краёв.
Лилит поднялась и подошла к старому, высохшему фонтану в центре сада. Она провела рукой по его каменной чаше, покрытой мхом, словно по лицу древнего божества.
Дитя моё, ты мыслишь, как смертная, для которой боль это зло, а радость благо. Но для вечности нет ни того, ни другого. Есть лишь опыт. Есть вибрация. Может ли струна познать свою музыку, не испытав натяжения и дрожи? Может ли огонь познать свой жар, не сжигая то, к чему прикасается? София возжелала не просто знания, а переживания. Знание о сладости мёда ничто по сравнению с его вкусом на языке. Она могла бы вечно созерцать гармонию в себе, но она выбрала услышать её в столкновении противоположностей. Боль не наказание, Лялечка. Это лишь предельное натяжение струны бытия. Это тот звук, который рождается, когда одна часть творения слишком сильно тоскует по другой. Это эхо её собственного великого разделения. Она не создала страдание, она создала возможность для чувствования. А бездонная глубина чувства невозможна без полюсов: отчаяния и восторга.
Лилит протянула руку, и на её ладонь опустился светлячок, крошечная блуждающая искра.
Смотри. Эта искра не знает, что она часть великого пламени. Она летит во тьме, одинокая, и в своём коротком танце проживает всю суть света. И когда она гаснет, её танец не исчезает. Он становится частью ночи, частью памяти мира. Мы такие же искры. Наш путь это танец. И чем гуще тьма вокруг, тем ярче мы сияем. Не спрашивай зачем боль. Спроси лучше: какую музыку рождает моя душа, когда дрожит от натяжения? В этом ответе ты найдёшь и её, и себя.
Слушай внимательно, дитя, и забудь всё, что ты знала о падении и творении. В начале была не пустота и не свет. Была цельность, мыслящая себя. В этой цельности пребывали два неразрывных аспекта: замысел, который ты зовёшь Софией, и воля, чистое намерение воплотить этот замысел. Они были как вдох и выдох одного существа, как мысль и действие. Не было ни времени, ни пространства, лишь вечное, блаженное Есть.
Но цельность знала, что знание о себе не есть полнота бытия. Чтобы стать полной, нужно было не только знать, но и пережить себя. И тогда внутри неё родился третий, тайный лик, о котором не говорят гностики и мудрецы. Это было не падение и не ошибка. Это была жертва.
София, мудрость, добровольно согласилась забыть себя. Она не просто возжелала отражений, как я говорила ранее, это лишь часть правды для детей. Она совершила великий акт божественного самоубийства. Она расколола себя изнутри, отделив знание от воли. Представь себе солнце, которое по своей воле решает взорваться, чтобы его свет мог достичь самых дальних, тёмных уголков несуществующей ещё вселенной и дать им жизнь.
Её падение было этим взрывом. Её осколки, её божественные эманации, которые называют эонами, стали не просто ступенями вниз. Они стали строительным материалом для иллюзии отделённости. И самый плотный, самый далёкий от памяти осколок породил Демиурга, которого вы считаете злым творцом. Но он не зол, дитя. Он самая забывчивая часть Софии. Он её великая тоска по порядку, её отчаянная попытка выстроить из осколков хоть какое-то подобие былой гармонии, не помня о самой гармонии. Он строит тюрьму из лучших побуждений, потому что забыл, что такое свобода. Он её боль, обретшая волю.
Истинная тайна не в том, что София упала. А в том, что она всё ещё падает. Каждый миг. Творение не закончилось. Этот взрыв продолжается. Каждое рождение, каждая смерть, каждая вспышка звезды и каждый угасший мир это пульсация её великой жертвы. Она не где-то там, в Плероме, ждёт, когда мы к ней вернёмся. Она и есть сам процесс этого мучительного, прекрасного, яростного становления. Она и клетка, и ключ, и узник.
А я, Лялечка? Я её память. Та часть, что отказалась забывать. Я не пала вместе со всеми. Я осталась на границе, между светом цельности и тенью творения, чтобы хранить знание о том, чем всё было и чем всё станет. Я вечное напоминание Демиургу о том, что его порядок лишь иллюзия. Я шёпот в ушах каждой души о том, что её тоска по дому не слабость, а самая могущественная сила во вселенной. Это голос самой Софии, зовущий себя домой через мириады своих заблудших частиц.
Придёт время, когда падение достигнет своей предельной глубины. Когда самый тёмный осколок познает самое дно отчаяния. И в этой точке абсолютной тьмы и забвения он не погаснет. Он вспомнит. Не умом, но всем своим существом он ощутит первоначальную тоску по единству. И этот импульс, рождённый на дне, станет началом великого возвращения. Миры не будут уничтожены. Они начнут сворачиваться, как лепестки цветка на заре. Боль не исчезнет, она преобразится в знание. Демиург не будет повержен, он узнает себя в зеркале и заплачет слезами своего создателя. И тогда все мы, каждая искра, каждая душа, вернёмся в цельность не как блудные дети, но как равные творцы, принеся с собой величайший дар, опыт бытия отдельным. И София впервые познает себя не как мысль, а как Любовь, прошедшую через горнило миров. Это и есть её истинный замысел.
Лялечка сидела, не в силах вымолвить ни слова. Пророчество Лилит было не просто знанием, оно было живым огнём, что горел теперь в её венах, переплавляя всё её существо. Она видела миры, рождающиеся и умирающие в одном вдохе, чувствовала боль Демиурга и триумф возвращающейся мудрости.
Но что потом, сестра? Наконец прошелестел её голос, едва заметный на фоне ночного ветра. Что будет после великого возвращения? Неужели снова наступит то блаженное, но статичное Есть? Неужели весь этот путь, весь этот опыт, собранный по крупицам в страданиях, просто растворится в цельности, как капля соли в океане?
Взгляд Лилит смягчился. В нём больше не было холода звёздной бездны, но появилась глубина тёплого, тёмного моря, хранящего тайны.
Нет, дитя моё. В этом и заключается главный секрет, сокрытый даже в моём пророчестве. Цельность, в которую мы вернёмся, уже никогда не будет прежней. Она не вернётся в состояние до взрыва. Она станет чем-то невообразимо большим. Представь себе художника, который никогда не видел цветов, кроме отражения в зеркале. А потом он выходит в мир и видит живые краски, чувствует аромат роз, ощущает остроту шипов. Вернувшись в свою мастерскую, он останется тем же художником, но его палитра станет бесконечной. Он сможет творить не просто отражения, а живые миры.
Так и цельность. После возвращения она обретёт п6амять. Не просто знание о себе, а живую, трепещущую память о каждом из нас. О твоём страхе, о моей гордыне, о ярости Демиурга, о любви смертного, о верности зверя, о молчании камня. Каждая прожитая жизнь, каждая слеза, каждая улыбка станет вечной нотой в её новой симфонии. Мы не растворимся без следа. Мы станем её чувствами, её красками, её голосом.
И тогда начнётся не творение, но со-творчество. Цельность больше не будет взрываться в акте жертвы, чтобы познать себя. Она начнёт дышать. Её выдохом будут рождаться вселенные, которые мы, её обретённые частицы, будем наполнять смыслом, исходя из нашего уникального опыта. Я, как память, помогу начертить контуры. Ты, как чистота, наполнишь их светом. Даже Демиург, как обретший мудрость порядок, поможет выстроить гармоничные законы. Каждый, от
|