Дар. Глава 8. Перекрёсток

Алексан очнулся от ледяного прикосновения. Он лежал на полу лабиринта, а над ним клубилась тьма — безликая, не имеющая очертаний. Она пульсировала, то сгущаясь в плотные завихрения, то растекаясь едва уловимой дымкой.

— Вставай, — прозвучал голос, но теперь он не шелестел, а звучал чётко, почти буднично. — Ты слишком долго валяешься.

Алексан с трудом приподнялся. Ладонь горела, узор на коже пульсировал багровым светом, но боль уже не была ослепляющей — она превратилась в глухой, постоянный гул, к которому можно было привыкнуть.

— Кто ты? — спросил он, всматриваясь в колышущуюся тьму.

Тьма не ответила. Вместо этого в её глубине вспыхнул крохотный огонёк, похожий на звезду, заключённую в сферу. Он медленно поплыл к Алексану, оставляя за собой тонкий светящийся след.

— Смотри.

Огонёк развернулся в панораму: город, залитый утренним светом. Улицы, люди, спешащие по делам. В одном из окон — девушка с бледным лицом, сжимающая в руках письмо. Её глаза пусты, губы шепчут одно и то же: «Почему?»

— Она потеряла брата, — пояснил голос. — Он погиб в аварии. Она винит себя. Считает, что могла предотвратить это.

— И что? — Алексан почувствовал, как внутри поднимается волна раздражения. — Ещё одна жертва. Ещё одна боль. Что мне с этим делать?

— Ты можешь выбрать.

— Выбрать? — он горько усмехнулся. — Я уже выбрал. Я рву нити. Я караю. Это всё, что у меня осталось.

— Нет. Ты можешь исцелить.

Слова повисли в воздухе, словно камень, брошенный в бездну. Алексан замер.

— Исцелить? Как? Я не врач. Не святой. Я даже не уверен, что я — человек.

— Ты — проводник. А значит, можешь не только разрушать, но и восстанавливать. Ты чувствуешь чужую боль — значит, можешь её забрать.

— Забрать? — Алексан сжал кулаки. — Как? Путём ещё одной жертвы? Ещё одного проклятия?

— Путём выбора.

Перед ним вспыхнула новая нить — не алая, как прежде, а бледно‑голубая, почти прозрачная. Она дрожала, будто боясь исчезнуть.

— Это её надежда, — пояснил голос. — Слабая, почти угасшая. Но она есть. Ты можешь её усилить. Или оборвать.

Алексан протянул руку. Пальцы замерли в сантиметре от нити. Он вспомнил Дамиана, мужчину убитого ледяным комом, всадника в степи. Вспомнил боль, которую чувствовал, когда рвал чужие судьбы.

— А моя цена? — прошептал он. — Что будет со мной, если я попробую исцелить?

— То же, что и всегда. Ты почувствуешь её боль. Но вместо ярости — сострадание. Вместо жажды мести — желание помочь.

Он закрыл глаза. В голове снова всплыло воспоминание: Энрика, стоящая у окна в выпускном зале. «Ты всё ещё тот мальчик, который верил, что можно починить всё — и дроны, и сердца?»

— Я не знаю, смогу ли, — признался он.

— Ты уже начал.

Алексан глубоко вдохнул и коснулся голубой нити.
**
Девушка сидела у окна, сжимая в руках письмо. Слёзы катились по щекам, но она не замечала их. В голове крутилось одно: «Если бы я позвонила. Если бы я приехала. Если бы…»

Внезапно она почувствовала странное тепло. Оно не было внешним — оно возникло внутри, как будто кто‑то осторожно коснулся её сердца. Боль, давившая на грудь, начала отступать. Не исчезать полностью, но становиться… терпимой.

Она подняла голову. За окном светило солнце. Где‑то вдалеке смеялись дети. И впервые за долгие дни ей показалось, что мир не закончился. Что она может дышать. Что она может жить.

Слёза скатилась по щеке, но на этот раз не от отчаяния — от облегчения. Она глубоко вдохнула и прошептала:

— Спасибо.
**
Алексан отшатнулся, хватаясь за грудь. Боль была иной — не острой, не обжигающей, а глухой, щемящей. Это была не ярость, не месть, а скорбь. Но вместе с ней пришло и что‑то ещё — тихое, почти неуловимое чувство: *он помог*.

— Видишь? — голос звучал мягче. — Ты можешь быть не только карателем. Ты можешь быть тем, кто даёт шанс.

— Но почему я? — Алексан опустил взгляд на свою ладонь. Узор на коже теперь переливался не багровым, а мягким золотистым светом. — Почему мне дана эта сила?

— Потому что ты знаешь цену боли. Потому что ты сам прошёл через тьму. И теперь ты можешь вести других.

— А если я ошибусь? Если сделаю хуже?

— Тогда ты будешь учиться. Как учился, когда собирал дроны. Как учился, когда натягивал тетиву. Ты падал, ошибался, но вставал. Теперь ты должен сделать то же самое — но не для себя. Для них.

Перед ним вспыхнули новые нити — десятки, сотни. Одни алые, другие голубые, третьи — смешанные, пульсирующие в такт чужим сердцам. Каждая ждала выбора. Каждая просила внимания.

Алексан медленно поднял руку. На этот раз он не рвал нить. Он коснулся её — осторожно, словно боясь спугнуть.

И услышал шёпот:

«Помоги».

Он закрыл глаза, собирая в себе всю ту боль, всю ту надежду, что окружала его. И прошептал:

— Я попробую.

Тьма вокруг не исчезла. Но теперь она не давила. Она ждала.

Где‑то вдали, за пределами лабиринта, кто‑то вздохнул с облегчением.

А где‑то ещё — кто‑то впервые за долгое время улыбнулся.