Этот портрет и сейчас висит у меня в комнате. В старой, немного облупленной рамке, черно-белая, пожелтевшая от времени, покрытая мелкой сеточкой трещин фотография молодого парня в гимнастерке. Открытое худощавое лицо с чётко очерченными скулами. Внимательный взгляд не по годам умных глаз, казалось, видит что-то в будущем, что неподвластно разглядеть простому человеку. Белозубая юношеская улыбка делает эту фотографию более домашней, более естественной, и я, глядя на этот портрет, сам не могу сдержать улыбку в ответ.
Этот портрет – частичка истории нашей семьи. Главная её частичка. Ведь на фото изображен погибший во время войны брат моей жены, который, сам того не ведая, свёл нас вместе, подарив мне кусочек мирного счастья.
***
Атакующие части, преследуя немцев, ушли далеко вперёд. К нам доносились только отголоски боя. Разрывы снарядов артиллерии были почти не слышны за перелеском, где немцы пытались безуспешно остановить лавину наступающих наших войск.
- Васёк! – окликнул меня товарищ. – Пошли быстро в штабную землянку, лейтенант кличет.
Зайдя внутрь, мы вытянулись по стойке «Смирно» перед лейтенантом.
- Вот что, товарищи красноармейцы. Командование батальона поставило задачу, которую надо выполнить. Мы теперь похоронная команда и нам надо достойно похоронить павших героев нашего батальона, собрать у них документы и передать мне для составления и отправки донесения о наших сегодняшних потерях. Всё ясно?
- Товарищ лейтенант, а чем копать?
- Инструмент у нас один – саперная лопатка. Копайте ею. Можно еще использовать воронки. Но! Запомните главное. На карте вы должны с максимальной точностью отметить места захоронения каждого погибшего бойца. Я подчёркиваю. Каждого. Это приказ!
Выйдя из землянки, мы с Петром закурили.
- Ты раньше этим занимался? – спросил я у него.
- Пару раз пришлось. А ты?
- Никогда.
- Да уж. Ну и задачу нам поставили. А с другой стороны… должен же кто-то позаботиться о наших павших товарищах. Похоронить их по-человечески. Ты вот что, Василий. Бери топор и сходи в лесок, наруби веток, да потолще. Надо же из чего-то кресты делать.
Нарубив толстых веток, я пошел догонять своего напарника по печальному заданию.
Мы медленно переходили от одного павшего товарища к другому, доставали у них документы и «солдатские медальоны», если они были, хоронили тела, я ставил самодельный крестик, а Пётр тщательно наносил на карту место захоронения.
Он лежал немного в стороне, вытянувшись головой вперед, рука сжимала автомат. Упал он на бегу как настигла его пуля. Я аккуратно перевернул его на спину и полез во внутренний карман за документами и в этот момент мое ухо уловило слабый стон.
- Живой что ли? Петро, давай сюда! Он жив!
Пётр подошел, посмотрел на рану и покачал головой – Вась, не жилец он. Не дотащим до медсанбата.
- А может все-таки попробуем? Я его вроде видел раньше. Он из нового пополнения, прибыл неделю назад. И уже погиб.
Мы расстелили шинель и аккуратно стали перекладывать раненого. Вдруг он открыл глаза и слабо шевельнул губами. Я аккуратно приподнял ему голову.
- Бра… ток… Достань… у меня… письмо – его речь была невнятной, пересохшие губы едва шевелились, и мне приходилось вслушиваться в каждое слово. – Найди… маму… передай… я… не успел… отправить. И сестренку… Скажи…я люблю их… - голова откинулась назад, тело конвульсивно дернулось и застыло. В этот момент я заметил, что у умершего один глаз был карий, другой немного светлее, скорее серый, чем карий. Я закрыл ладонью его веки и медленно поднялся.
- Что там, Вась?
- Умер… Он попросил меня достать письмо и найти его маму, чтобы передать ей последнюю весточку от сына.
Я наклонился, расстегнул шинель и нащупал в кармане треугольник и солдатскую книжку.
Достав, я стал рассматривать документы. Письмо оказалось залито кровью и разобрать можно было только «Ленинград» и фамилию адресата, без имени.
- Васёк. Давай-ка скорее заканчивать, уже смеркается. Да и лейтенант нас, наверное, потерял. Хорони его, а я отмечу на карте могилу.
***
Закончилась война. Я все-таки дошел до Берлина и оставил свой автограф на его колонне. Но прошло еще долгих два года, пока зимой 1947 года с очередным эшелоном демобилизованных я попал домой. Родители мои, пережив войну, так и продолжали жить в поселке Латушка, что в нескольких километрах от Кеми в Карелии. Прожив у них около года, помогая по хозяйству и выезжая с отцом на рыбалку на старой лодке в Кемскую губу Белого моря, я всё-таки решил устроиться на работу путевым обходчиком на станцию Кемь.
Так прошло ещё год. Письмо убитого солдата бережно лежало дома за иконой и ждало своего часа. Мне надо было выбраться в Ленинград и попробовать найти родителей погибшего товарища, зная только их фамилию и наполовину залитый кровью адрес. Ни дом, ни номер квартиры разобрать было практически невозможно.
Наконец я смог пойти в отпуск и сев на проходящий мурманский поезд, на следующий день уже выходил на площадь Восстания в Ленинграде.
Буквально рядом, на углу Лиговской улицы я увидел киоск Ленгорсправки.
- Девушка, помогите, пожалуйста. Мне надо найти адрес Беликовой. Вот только я не знаю её инициалов, год рождения могу сказать приблизительно, улица мне известна, но номер дома и квартиры залиты кровью – я протянул ей солдатский треугольник. – Видите? Вроде улица Рубин… А дальше непонятно. Рубина? Рубинская? Рубиновая?
- Молодой человек, скорее всего это улица Рубинштейна. А вот дом и квартиру не разобрать. Какого года ваша Беликова?
- Я думаю, что тысяча девятисотого, ну или немного раньше.
- Хорошо. Вы пока погуляйте, а я попробую Вам помочь.
Я отошел в сторону и закурил. Мимо меня проходили люди, много людей. На лицах была видна радость и спокойная уверенность – радость от того, что мы победили фашизм, что наступила хоть и трудная, но мирная жизнь, а уверенность, что наша страна станет еще лучше, еще краше, чем до войны.
Прошло полчаса. Я подошел к окошку горсправки. Девушка протянула мне треугольник – Извините, но помочь Вам не получилось. Фамилия не редкая, но на улице Рубинштейна никого подходящего под указанные параметры, найти не удалось.
Вздохнув, я забрал письмо, отошел в сторону и задумался. Найти человека только по фамилии и без точного адреса в таком большом городе было практически нереально. Надо было возвращаться домой. С другой стороны, здесь в Ленинграде где-то жил мой однополчанин Пётр, с которым мы выполняли печальную работу похоронной команды и с кем я не виделся уже больше двух лет, а сейчас, пока у меня ещё не закончился отпуск, можно было бы повидаться.
И я снова направился к окошку горсправки узнать его адрес.
Он жил в районе Нарвской Заставы на Тракторной улице и работал слесарем на Кировском заводе.
Добравшись до его дома, я узнал, что он ещё на заводе, но его смена подходила к концу и он скоро должен был появиться дома. Пришлось ждать.
- Василий! Это ты? Как ты меня нашел? – Пётр шел ко мне навстречу, распахнув объятия и радостно улыбаясь.
- Да вот, Петь. Приехал ненадолго в Ленинград в отпуск и решил навестить старого однополчанина.
- Ну заходи, заходи. – Пётр гостеприимно распахнул дверь в квартиру. – Видишь, какие хоромы отгрохали до войны для рабочих нашего завода. Я когда вернулся в Ленинград, встретил случайно свою одноклассницу, мы с ней стали встречаться, а потом я решил: а чего тянуть? И потащил свою Клавдию в ЗАГС. Но жить с её родителями нам не очень хотелось и, узнав, что на Кировском заводе рабочим дают жильё, устроился в сборочном цеху слесарем, получил вот эту однокомнатную квартиру и теперь мы с Клавочкой обладатели своего собственного жилья.
- А где ж супруга сейчас?
- Она у меня аптекарь, работает в аптеке. Еще не вернулась. Давай-ка, садись за стол, я кое-какую закуску сгоношу, примем с тобой сто грамм «наркомовских». Как тогда на
Наверное Степан с небес управлял судьбой героя произведения. Ещё говорят: "Мир тесен"