Несвоевременные реплики. История 7. Слепая зона кадра.

Артем привык доводить до совершенства. Его мир — мир диджитал-маркетинга — был построен на этом: отточенные до пикселя баннеры, выверенные до запятой тексты, безупречные аналитические отчеты. Его собственная жизнь тоже стремилась к этому идеалу: квартира в стиле лофт, где каждая вещь была тщательно отобрана, отношения, построенные на взаимном уважении и четких границах. Хаос и небрежность вызывали у него почти физический дискомфорт.

Разбирая шкаф в гостях у матери после ее небольшой операции, он наткнулся на старую картонную коробку с надписью «Фото 80-90». Мать всегда была мемуаристкой-любительницей. С отвращением, но и с долгом сыновней заботы, он сел на пол и начал перекладывать альбомы в новую, купленную им пластиковую коробку с герметичной крышкой.

Перелистывая страницы, покрытые липкой пленкой, он испытывал легкую ностальгию, сдобренную снисходительностью. Какие же снимки были кривые, засвеченные, с пальцем на объективе! Его профессиональный глаз отмечал все огрехи композиции, ужасное качество печати.

И вот он открыл альбом, посвященный, судя по всему, их поездке на море в 1989 или 1990 году. Там были он, пухлый пятилетний карапуз в плавках, мать в ярком парео, отец… Отец был почти на каждом снимке. Высокий, улыбчивый, с неизменной «Сменой» в руках. И почти на каждом снимке он был чуть размыт, срезан краем кадра, отвернутым. Как будто фотографирующий (мать) торопился или был неловок.

А на последней странице альбома лежала одна-единственная фотография, не вклеенная. Стандартный советский снимок 9х13, с белой каймой. На ней они втроем на пляже. Маленький Артем сидит на плечах у отца, мать стоит рядом, придерживая его за ногу. Все смотрят в камеру и смеются. Идеальный кадр. Почти.

Прямо по центру фотографии, поверх лиц, кто-то — явно детской рукой — вывел жирным фиолетовым фломастером огромный, небрежный круг. А внутри круга, поверх отцовского лица, нарисована кривая, злобная рожица с косыми глазами и палкой-рожками на голове. Рисунок был настолько агрессивным, настолько портившим идеальный момент, что у Артема сжались кулаки. Он вспомнил этот фломастер! «Полицвет», с едким химическим запахом. Он любил им рисовать.

«Мама, что это?» — позвал он, неся фотографию на кухню.
Мать, пившая чай, взглянула и улыбнулась. «А, нашел. Это же твой шедевр».
«Зачем ты это сохранила? Она же испорчена!»
«Испорчена? — мать удивилась. — Нет, дорогой. Это самая правдивая фотография из того отпуска».

Артем сел, озадаченный.
«Объясни».
«Папа тогда… он очень устал от работы. У него был сложный проект. И он сорвался. Не на нас, нет. Но был раздражен, молчалив. Целый день на пляже он просидел с газетой, почти не играл с тобой. Ты злился, скучал. А потом, уже перед самым отъездом, он будто очнулся. Взял тебя на плечи, мы побежали к воде, дурачились. И я успела сделать этот кадр. Ты был счастлив. А вечером, уже дома, когда я проявила пленку и принесла фотографии, ты увидел эту. Спросил: «А почему папа сегодня весь день был злой, как монстр?» Я сказала: «Папа не злой, он просто устал». Но ты, видимо, решил это зафиксировать. Нашел фломастер и… исправил реальность. Нарисовал того папу, которого видел большую часть дня. А не того, улыбчивого, с фотографии».

Артем смотрел на злую рожицу поверх отцовского смеющегося лица. В памяти не осталось ни раздражения отца, ни своей детской обиды. Остался только этот кадр в воспоминаниях — идеальный, солнечный, счастливый. А оказывается, правда была здесь, в этом фиолетовом вандальном круге. Правда была несовершенной, испорченной, но — честной.

«Я всегда хотела переснять эту фотографию, — сказала мать. — Но потом подумала: а зачем? Память имеет обыкновение причесывать прошлое, делать его удобным. А эта — как заноза. Напоминание. О том, что даже в самых лучших днях есть свои слепые зоны. Свои «злые папы», которые просто устали».

Вернувшись домой, Артем положил испорченную фотографию на свой безупречный стеклянный стол. Она лежала там, как пятно на снегу. Его пальцы сами потянулись к ноутбуку. Нельзя ли… исправить? Он был не ретушер, но базовыми инструментами владел. Он отсканировал фотографию с высоким разрешением. Запустил фоторедактор.

Сначала он просто попытался закрасить фиолетовый круг инструментом «штамп», клонируя чистые участки песка и неба. Получилось грубо, неестественно. Тогда он нашел в интернете искусственный интеллект для реставрации старых фото. Загрузил скан. Программа задумалась, а через минуту выдала результат.

Она сделала потрясающую вещь. Она не просто убрала рисунок. Она достроила лицо отца. На основе того, что было видно по краям круга, ИИ сгенерировал идеально симметричную, улыбающуюся физиономию. Правильные глаза, правильный рот, правильные морщинки от смеха. Это было лицо незнакомого, хотя и приятного мужчины. Это был отец-клон, отец-аватар. Безупречный и абсолютно бездушный.

Артем распечатал оба варианта: исходник с детским рисунком и «исправленную» ИИ-версию. Положил их рядом. Искусственный интеллект победил хаос. Он создал идеальную картинку. Но в этой победе было что-то кощунственное. Как будто он стер не только фиолетовый фломастер, но и тот жаркий день, детскую обиду, отцовскую усталость и его позднее, вымученное раскаяние. Стер саму жизнь с ее сложным, противоречивым рисунком.

Он взял исходную фотографию. Фиолетовая рожица смотрела на него теперь не как вандализм, а как свидетель. Как самая важная часть кадра. Она была несвоевременной репликой пятилетнего Артема, который не понимал сложностей взрослого мира, но честно зафиксировал его диссонанс: «Ты должен быть веселым папой с плеч, а ты ведешь себя как злой монстр. Вот тебе рожки».

Артем не выбросил «исправленную» версию. Он вклеил ее в новый, чистый альбом. Подписал: «Отреставрировано ИИ. 2024». А оригинал с рисунком поместил в простую деревянную рамку и повесил в своем кабинете, рядом с мониторами, показывающими безупречные цифровые дашборды.

Коллеги, заходя, спрашивали: «Что это за детский рисунок?»
Артем отвечал: «Это техника безопасности. Напоминание о том, что за любой идеальной картинкой может скрываться фиолетовый монстр. И иногда его нужно не стирать, а рассматривать. Чтобы понять, откуда он взялся».

Однажды вечером, после тяжелого дня, полного неудач и раздражения, он сидел в кабинете и смотрел на ту фотографию. Он поймал себя на том, что сам сегодня был «злым папой» для своей команды — нет, не кричал, но был холоден, резок, недоступен. Он увидел в своем отражении в темном экране монитора того самого усталого мужчину с газетой на пляже. И понял, что завтра утром, прежде чем начинать рабочий день, ему нужно будет извиниться. Не сделать вид, что ничего не было, а признать свой «фиолетовый круг» в чужом дне.

Фотография не изменила его характер. Он все так же стремился к порядку. Но теперь в этом порядке была допущена небольшая, но важная аномалия. Место для честного диссонанса. Для памяти, которая не причесана, а жива — со всеми своими царапинами, сбоями и детскими, наивными, но правдивыми поправками на полях.