Девочка Прасковья

видит и не слышит? Продавец, например, дежурный в правлении, хозяева вон того большого дома, чьи окна выходят прямо на площадку. Да из барака видна вся улица... Но никто не пришел нам на помощь, никто даже не попытался унять псов, никто, похоже, вообще не обратил никакого внимания на наше появление в поселке и на все происходящее теперь на его центральной площади-парке. Улица была пуста, и только ленивый ветер раннего вечера гнал по ней легкую серую поземку. Пашка прижалась ко мне всем телом, обхватила руками за талию. Я чувствовал, как трепещет от ужаса ее сердечко, как дрожат руки и ноги. Своего же сердца я вообще не ощущал, оно то ли остановилось от страха, то ли ушло в другие утолки тела — туда, где, надеялось, его не смогут достать острые клыки кровожадных полканов. От ужаса, отчаяния и безысходности я издал вопль: «Стоять!» Показалось даже, что это закричал вовсе не я. Так сильно у меня еще никогда не получалось. Эхо зычно отразилось от стен мрачных домов и раскатилось по улице. Вожак стаи, который был уже всего в двух метрах от моих ног, отпрянул и на миг замолчал. Видно, тоже удивился: «Разве может человек так кричать?» Единственным оружием у меня была лишь бутылка с водой, но я понимал, что это совершенно никчемная помощь. Вспомнив, как тетя Клава как-то говорила, что медведи боятся сильного крика, я решил применить это оружие и против собак. Не дав им опомниться, я завопил во всю силу своих легких и голосовых связок. И Пашка тоже поддержала меня своим пронзительным визгом. И наш голос превзошел вой стаи. Собаки опешили, растерялись, некоторые бросились наутек. Вожак, видя, что его уже мало кто поддерживает, стал пятиться... Я дернулся на него и, продолжая орать, как очумелый, запустил в пса бутылкой. Та ударилась о землю прямо у его лап, разлетелась вдребезги, брызнув сверкающим водным фейерверком. Вожак подскочил и, взвизгнув, кинулся бежать. Увидев его отступление, и другие собаки повернули обратно, растекаясь в закоулки мертвого поселка. Мы замолчали. Я почувствовал, как у меня сильно заболело горло и от напряжения выступил пот на лбу и под мышками. Стоять на месте было опасно. Собаки могли очухаться и снова собраться для атаки. Тогда мы забежали во двор правления. Но тут нас ждало полное разочарование. Дверь оказалась на большом ржавом замке, на окнах — решетки, а грузовик имел всего лишь один остов без колес и мотора! И везде следы запустения — во дворике, на клумбах... Я хотел сказать Пашке: «Бежим в магазин!», но не смог этого сделать. Только пошевелил беззвучно губами. Ну вот! Я, кажется, сорвал голос! Тогда я взял девчонку за руку и потащил ее за собой через улицу. В магазине тоже оказалось пусто — ни людей, ни товаров. Только в углу ворох брошенных картонок и пустых консервных банок. Еще на что-то надеясь, мы кинулись к бараку. И там — никого... Одни пустые бутылки и закоченевшие окурки, покрытые толстым слоем пыли. Рассерженные своим поражением, собаки снова стали заливаться грозным лаем, постепенно высовываясь из невидимых нам укрытий, чтобы следить за нашими дальнейшими передвижениями по поселку. Кажется, их стало вдвое больше. Я оторвал от забора штакетину, и мы двинулись на окраину, в жилой сектор. Говорить я не мог. В горле першило, из глаз текли слезы. От волнения тряслись колени. Мы добежали до одного из домов. Нигде ни людей, ни зверей. Бурьян, одичавшие кусты смородины. У другой избы печально поскрипывал колодец с журавлем. Ведерко оказалось на месте. Я зачерпнул воды, и мы напились. Остатки я выплеснул себе на голову, чтобы унять жар от напряжения. Стало полегче.
Теперь сомнений не было — мы здорово просчитались! Поселок лесозаготовителей оказался давно заброшенным. Дорога от него, уже наполовину забитая кустарником, уходила куда-то в дремучую чащу леса. Добравшись до окраины поселка, мы сели на скамеечку под окнами последней избы, чтобы перевести дух. Собаки по-прежнему яростно брехали, вытесняя незваных гостей со своей территории, но на глаза нам не показывались. Вдалеке, где-то над Берендеевым царством, пролетел вертолет, покружил над лесом и ушел в сторону высоких гор. Мы сидели и безучастно следили за его маневрами. Совсем не было сил, чтобы хотя бы помахать ему руками, не было голоса, чтобы позвать на помощь... Эх, были бы мы сейчас на холме — нас бы точно заметили! Вот ведь как посмеялась судьба! Думали поскорее добраться до людей, а теперь придется проводить в лесу еще одну ночь... Солнце уже покачивалось на верхушке кедра. Еще час-полтора и начнет быстро темнеть. До сумерек мы, конечно же, еще смогли бы вернуться к холмам, но добраться до заимки уже не хватит ни сил, ни времени.
— Вот так прогулялись... — печально вздохнула Пашка.
Ее голос был в порядке. Девчонки все же привычны визжать. А вот я говорить по-прежнему не мог, только часто глотал слюну да подкашливал. Тогда я объяснил Прасковье знаками свое положение и предложил заночевать в этой избенке, а утром пораньше возвращаться на холмы. Девчонка взяла меня за руку, на миг дотронулась до плеча лбом и, грустно улыбнувшись, согласно кивнула головой.
День прошел глупо и безрезультатно. Еще один целый день в нашем уже весьма затянувшемся путешествии. Но делать нечего — надо было готовиться к ночи, пока собаки не пожаловали на окраину, чтобы убедиться, не убрались ли мы восвояси.
Лишь одно утешало: я побуду с Пашкой еще одну ночь, и на сей раз в покосившемся заброшенном доме на окраине поселка-призрака, окруженного темнотой и воем одичавших собак-убийц. Дверь оказалась на замке. Пришлось отрывать доски от окошка. Форточка была не заперта, и Пашка, поддерживаемая мною, смогла забраться внутрь дома. Потом она открыла окно и впустила меня. Пока еще было светло, мы осмотрели избу. Здесь было всего три комнаты — зал, спальня и кухня; еще чулан, кладовая с погребом и терраска. Обстановочки никакой, лишь на полу кое-где лежали запыленные деревенские половички. На кухне была печь и одна лавка с расхлябанными ножками. В чулане нашли кучу хлама: тряпье, бумаги. Пакеты и сломанные игрушки. В кладовой оставались пустые бутылки, банки, иссохшие лук и картошка. В погребе — одна плесень и жуткий запах. Повсюду в доме висели паучьи сети, половицы тоскливо скрипели, и было трудновато дышать от пыли. Разместиться мы решили на русской печке! Дров в доме не было, и я выбрался через окно во двор. Тут же, едва завернул за угол дома, столкнулся с большой лохматой собакой.
От неожиданности мы ахнули и отскочили в разные стороны. Затем собака залилась звонким лаем и, ощетинившись, стала наезжать на меня. Я схватил кол и смело атаковал непрошенную гостью. Поняв, что человек настроен решительно, псина угомонилась и ретировалась в соседний двор. Все сарайчики возле нашего дома были закрытыми. У покосившегося забора стоял велосипед без заднего колеса. Небольшая поленница дров, сосновых и березовых, оказалась за банькой. Правда, отсюда до дома было далековато, но делать нечего — пришлось таскать. Я клал поленья на подоконник, а Пашка брала их и относила к печке. Когда я нес последнюю охапку, уже стемнело. Пес снова увязался за мной. Шел следом какими-то рывками и истошно брехал. В поселке его поддерживали и другие собаки, выражая свою готовность в случае необходимости прийти на помощь. Я отмахивался ногами, плевками, шипел на него, дергался, пытаясь взять на испуг. Но он, подлец, видя, что руки у меня заняты и я молчу, наглел все больше и больше. И вот когда он попытался схватить меня за ляжку, пришлось швырять в него всю охапку, а затем вновь прогонять к соседям, используя для этого длинный еловый кол. Я кое-как подобрал дрова и поспешил забраться в окошко, так как на улице послышался лай другой, более крупной и злой собаки. Затащив за собой и кол, я как можно крепче запер окошко, припер его штакетиной и, обойдя все комнаты, закрыл все имевшиеся двери, таким образом наглухо забаррикадировавшись на кухне. Здесь уже весело пощелкивала печка. Сначала она немного надымила, но вскоре все обошлось. Мы сидели на покачивающейся скамье и глядели на горящие поленья. Жаль, нельзя было поговорить с Пашкой. Проклятые собаки лишили меня этой прекрасной возможности! Было очень тихо и глухо, точно мы сидели в трюме корабля. Свет играл лишь возле печки, а кругом царил тревожный мрак. Мы сидели каждый на своем конце скамьи, чтоб не упасть, и прислушивались к звукам надвигающейся ночи. За стеной скучал сверчок, в глубине двора пела ночная птица. В чулане попискивали мыши. В центре поселка сонно тявкали собаки. Что-то душещипательно скрипело на чердаке. Потом где-то на другом конце заброшенного селения заметно прогрохотало — то ли гром, то ли мотор вездехода. Но ничто, скажу вам, не заставило бы нас в то время выбраться из своего укрытия. Свирепые голодные псы могли поджидать нас за каждым углом. А их в темноте-то не видно... Когда в комнате стало тепло, мы подбросили в топку последние поленья и, закинув на печь пару половичков, решили, что пора нам отходить ко сну. Мы забрались на русскую печку, забившись в темный уголок дома почти под самый потолок, точно сверчки, как два неприкаянных привидения... В поселке снова что-то прогремело. Собаки активизировались, постепенно стекаясь к нам на окраину.
Мы лежали на теплой печи и почему-то уже не были уверены в том, что завтра нас вновь встретят яркий солнечный день и вертолет МЧС, парящий над грязно-зелеными холмами... Пашка предложила перекусить, вспомнив о нашем НЗ, который висел в узелке на поясе ее платья. Я, разумеется, отказаться не мог. Развязав узелок, девчонка протянула мне рыбку и сухарь, то же взяла и себе. А два сухарика мы оставили на утро. Ели мы долго и молча, разрывая и очищая рыбу и грызя весьма засохший хлеб. Я думал, что хорошо бы эти наши харчи утроились или хотя бы удвоились, но — увы! — чудеса творит лишь Бог! Поев, мы сбросили рыбьи несъедобные остатки с печи и повернулись друг к другу спинами. Жуткая усталость почувствовалась сразу во всем теле. Похоже, один только тот крик в центре поселка отнял у меня почти все силы! Вскоре прогромыхало прямо над нашими головами. Мы вздрогнули и прислушались. Что-то тупо сверкнуло за заколоченным снаружи окошком. Нет, это не были ни вездеход, ни вертолет, ни спасатели. Просто первая августовская гроза медленно катилась над спящей тайгой.
Ветер усилился, загремел ставнями, зазвенел стеклами, зашумел бурьяном. Протяжно заскрипели постройки и близкие деревья. В комнате сильнее запахло пылью. Пауки выбрались из своих укрытий и стали перемещаться к центру сетей. Собаки умолкли. Печальный гулкий рокот медленно покатился к горам. Дождь, однако, так и не пошел.
— Сухая гроза! — прошептала девчонка, снова поудобнее устраиваясь на горячей печи. — Спокойной ночи, Жора!
— Угу! — ответил я, точно филин, и добавил одними губами: — Хороших тебе снов, моя Пятница!
Почти всю ночь мне снилось, как сотни безумных собак штурмуют наш дом, а мы держим отчаянную оборону, отбиваясь, чем попало: палками, банками, бутылками, сухой картошкой, кирпичами от печки. А они все лезут и лезут: воют, визжат, рычат, тявкают, хрипят... Острые клыки оскалены, глазищи горят, как поленья в топке, шерсть дыбом и колышется, мощные лапы отрывают