Катерина Шпиллер
ДОЧКИ-МАТЕРИ: НАУКА НЕНАВИСТИ
Галине Щербаковой с признательностью
за вдохновляющую ненависть и науку конвертации
этого чувства в успешное творчество
ПРОЛОГ
Маленький человечек смотрит на мать, как на божество, он обожает её - за тепло, родной запах, сладенькое молочко из груди, нежные и сильные руки. Он обожает её любую, лишь бы была рядом, лишь бы носила на руках, пела песенки и щекотала животик. Ребёнок растёт, а с ним растёт и чувство любви к матери, опять же - любой, лишь бы была. Любой малыш обожает мать - безусловно и беззаветно...
Почему-то многие, очень многие, может быть большинство думают, что и материнская любовь так же безусловна, ведь она практически инстинктивна. Чаще всего – да. Но далеко не всегда.
«Как? - возмутятся несведущие, - материнская любовь первична, именно из неё рождаются ответные чувства у малыша». Фигушки! Всё не так. Да, природой было предусмотрено, что материнское чувство - сильнейшее и именно оно, такое страстное и даже безумное - залог выживания младенцев, гарантия того, что малышей сохранят и вырастят. Природа-то так захотела, а вот у некоторых людей уже давно что-то поломалось. Многие женщины утратили этот основополагающий инстинкт, а «сапиенс», который является смыслообразующим определением нашей разновидности всевозможных гомо, почему-то не включился, вот и не научились такие мамочки любить хотя бы "по-сапиенсному".
Чего только не напридумывали подобные фемины, чтобы объяснить и оправдать своё паршивое отношение к собственным детям! Тут и карьерные соображения («почему это мужчинам можно, а нам нельзя – ну, не хочу я возиться с детьми и имею на это право!"), и синдром хронической усталости ("я вам что, прислуга в доме?"), а в последние годы ещё и невежественное преломление научных достижений ("у ребёнка не моя генетика, видимо, от родни мужа, представляете, лежит в колясочке и смотрит на меня чужими глазами").
А как же дети? Они любят своих нравственно уродливых мамочек изо всех сил, сколько могут и до тех пор, пока их чувство не будет полностью вытравлено их собственными матерями. Дети страдают и мучаются, когда не получают положенную им ласку и душевное тепло, они даже начинают болеть от этого... А потом... потом они тоже перестают любить своих мам. И это совершенно логично, хотя и противоестественно. Малыш не понимает, за что собственная мама его не любит, для него рушится мир, и он начинает очень плохо думать о себе самом. Ребёнок не имеет возможности ходить за советом к психоаналитику или хотя бы к умному другу. Он мучается тихо, молча, один во всём огромном свете, в котором он, похоже, совсем никому не нужен.
Повзрослев и осознав материнскую нелюбовь (ненависть осознается быстрее, а вот на понимание нелюбви иногда требуются долгие годы), такой человек чувствует потребность заместить свою прежнюю любовь к матери каким-нибудь другим чувством. Весьма нередко им оказывается ненависть. И не смейте осуждать этих несчастных (ненависть еще никого не сделала счастливым), не смейте причитать «онажемать» - это глупо и безнравственно. Если можете, посочувствуйте им, не можете, промолчите и попробуйте подумать. У некоторых это получается.
А пока вы будете сочувствовать, или молчать, или даже думать, почитайте историю о том, как свою материнскую нелюбовь можно очень даже выгодно использовать в своих интересах, например, писательских.
КОНЧИТЬ С КАЙФОМ
"...О любви, которая есть истинная жизнь, и о войне, против которой надо бы нам восстать. Всем миром наших душ – кошек, собак, птиц, возможно, даже рыб. Вот про кур – не знаю. Иначе зачем мы? Воистину – зачем?"
Антония долго и с наслаждением ставила жирную точку вопросительного знака, можно сказать, рисовала её, впечатывала в бумагу сильным нажатием руки. Потом отложила ручку и устало пристроила ладони на рукописи. Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула и начала обратный отсчёт ожидания неги и кайфа, которые посещали её всякий раз в самом конце работы. Следом, чуточку позже, приходят ещё и тревога с напряжением, но это через какое-то время. Сначала появляются нега и кайф. И чувство удивительного удовлетворения, гордости собой. Проделана огромная работа. Здесь, в этой толстой пачке чуть желтоватой бумаги, теперь живут и дышат её... нет, не персонажи, это не главное, её чувства и страсти, её любовь и ненависть, огромная часть её самой. Она с нежностью поправила слегка загнувшиеся уголки самого последнего листа, на котором только что чуть не проделала дырку, изображая точку. "Лапочка моя!" - с нежностью прошептала рукописи Антония, уже почувствовавшая "прибытие" кайфа.
Завтра... завтра она попробует начать перечитывать. Не вычитывать, нет — сначала Масик должен набить двумя пальцами весь текст в эту адскую машину — в компьютер, потом распечатать на орущем омерзительном принтере... и только после будет окончательная вычитка. После Масиковой правки. Она полностью доверяет Масику — он отличный редактор и грамотный зануда... Ужасно тягучая, придирчивая зануда! Иногда как прицепится к слову и давай блеять: "Ну, откуда ты, белочка моя, взяла это слово-то? Его читатели не знают, им словарь понадобится, они будут раздражаться на автора, который употребляет такие слова... - нудит, нудит, а сам смотрит робко и испуганно, знает, что ему сейчас влетит, но сущность его — Редактор Редакторыч — промолчать не может, дрожащим голоском, а проблеет... Антония, разумеется, выдаёт по полной: мол, пущай эти животные просвещаются, лишний раз полазить по словарям никому не вредно, а слово такое есть, и никто этому народу не виноват, что он свой собственный язык забывать начал. Ну, да, слово мудрёное - "исполать", к примеру... А чем плохо-то узнать новое слово? То есть, старое, но для невежественного читателя очень даже новое.
Масик выслушает, мелко и быстро кивая, соглашаясь заранее с каждым её аргументом, и на том его претензии практически закончатся. Он уже давно усвоил, что имеет дело с живым классиком современности, которого если и браться редактировать, то затаив дыхание, встав навытяжку и салютуя под козырёк. То есть, бережно, нежно, с экивоками, а лучше вообще ничего не трогать. Классика же.
Но завтра она ему пока что не отдаст рукопись для набора текста в компьютере. Ещё разок надо будет пробежать по ней глазами... хотя бы наискосок. Есть моменты, смущающие... требующие возвращения и, возможно, заострения. Или напротив — сглаживания. Уж слишком с сердцем она писала некоторые куски, не пересолила ли эмоциями и словечками? Но это завтра...
Шея, как обычно, затекла от трёхчасового сидения за письменным столом, правая кисть чуть ноет из-за писчего спазма. Да, она в конце первого десятилетия 21-го века пишет ручкой, не пользуясь никакими машинками или, не дай бог, компьютером. В этом её особенная гордость, ведь такой труд сразу становится ещё и немножко физическим — в смысле тяжести.
- Почему вы не печатаете на компьютере? - часто и с огромным удивлением спрашивают её молоденькие журналисты, берущие интервью у старой писательницы, и обалдело глядят на её совершенно архаичный письменный стол, заваленный бумагами, амулетами, маленькими сувенирчиками вперемежку со святыми книгами типа Библии.
Антония в таких случаях таинственно похрустывает пальцами, снисходительно улыбается глупости и непонятливости юных гостей.
- У бумаги, деточка, особенная энергетика, - терпеливо и ласково объясняет она. - Что такое техника? Техника бездушна и глупа. А у меня через обычную ручку с бумагой, которая, между прочим, когда-то было тёплым деревом, живым и животворным, устанавливается, если хотите, астральная связь, проводимость, которую я ощущаю через особое тепло... Я транслирую бумаге свою душу, а она, в благодарность, даёт мне силы и порой вдохновение. Вы даже не представляете, как это сказывается на конечном продукте, на литературе!
Юнцы кивают, обескураженные. Порой в их глазах явственно читается вопрос, что а почему бы тогда не использовать гусиное перо и чернила, которые ещё "теплее" и "проводимее", чем банальная дешёвая шариковая ручка, но ума хватает таких вопросов не задавать. Потому что в этом была бы некая подковырка, а начинающие журналисты справедливо не дают себе права подковыривать уважаемую и известную старую писательницу. Хотя Антония готова была бы и к этому подлому вопросу, он абсолютно был бы логичен и оправдан. Она ответила бы элегантно и остроумно: "Нынче не делают качественных гусиных перьев для письма, в противном случае я непременно воспользовалась бы именно ими".
Нега и кайф заполнили тело. На какую-то секунду даже показалось, что ей не так много лет, а существенно меньше, что она сейчас легко может вскочить со своего скрипучего вертящегося креслица и, крикнув "эх!", сбацать нечто вроде рок-н-ролла... Впрочем, танцы и в молодости не были её сильным местом. На танцплощадках, чтобы не терять лица, приходилось делать презрительную гримаску (вот уж на это она всегда была мастерицей!) и, окидывая насмешливым взглядом лихо отплясывающих подружек, изрекать нечто вроде "Дрыганье ногами — удел недалёких куриц!". Поскольку она была лидером, отличницей и уважаемой активисткой во всех на свете общественных делах, всегда находилось множество её почитателей обоего полу, угодливо грохающих смехом, и как-то так повелось думать, что Антония и танцует лучше всех, но просто считает ниже своего достоинства таким стыдным образом проводить досуг.
Старая писательница неторопливо поднялась, чуточку ойкнув, схватилась за поясницу: какой там рок-н-ролл! Вот и ноги гудят, а ведь она сидела, а не стояла или ходила! Проклятые годы, чёртова старость!
Антония вышла из-за стола и поковыляла на кухню. Надо выпить чаю и позвонить на работу мужу, сообщить, что она закончила. Можно было бы подождать до его прихода, но ей не терпелось поделиться... Да, сначала позвонить, а потом чаю!
- Масик! - усталым голосом произнесла Антония с трубку. - Как ты, милый? Ты знаешь, я закончила... - и она вздохнула чуточку даже со стоном. - Очень устала, да. Нет никаких сил. Всё из меня высосано... Я выпотрошенная, пустая и тупая, - она многозначительно хмыкнула, ожидая определённой реакции. Разумеется, она её получила. - Да, милый, да... Спасибо тебе, я знаю... Да, конечно, я — герой, ах... - как бы саркастически согласилась Антония с мужем. - Отдыхать? Ну, мне ещё ужин надо приготовить... и в магазин... Нет, об этом не может быть и речи. Я всё сделаю... я всё сделаю сама! - это она уже заявила без драматизма и решительно: ещё не хватало поручать что-то Масику! Это означало бы, что они останутся без нужных продуктов и ужина. Он же не способен... ну, да ладно. Поговорив с мужем, Антония заварила себе горячего чая и с хрустом разгрызла сушку с маком. Несмотря на возраст, зубы у неё всё ещё были крепкие. Спасибо отличным в этом смысле генам! Зубы — что надо. Кусачие вполне.
ГЛАВНЫЙ МУЖЧИНА
Старую писательницу звали не Антонией. Антонией она сама себя называла, мысленно, никто не знал об этом, даже Масик. Она никогда не
Галине Щербаковой с признательностью
за вдохновляющую ненависть и науку конвертации
этого чувства в успешное творчество