распухли, а дыхание не стало горячим и прерывистым. Наконец она усилием воли легонько оттолкнула меня, и сев в угол заплакала.
-О чем вы плачете? Зачем вы плачете?
-Я ничего не могу. Это насилие надо мной. Это все пошло. Пошло! Да! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, вы сейчас же должны уйти. Слышите. Я не могу вас выгнать. Вы сами это должны сделать. Прошу вас. Заклинаю всем святым!
Я подошел. Опустился на колени. Поцеловал ей руки и каждый пальчик в отдельности. Встал. Поклонился и вышел в коридор.
Проводник уже зажег тусклые фонари в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его, сколько давали направление движения. Я зашел к себе и стал смотреть в окно. Скоро должен был начаться Лахтинский разлив. И, правда поезд замедлил скорость и совсем медленно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я не смотрел в ночь, ее не было видно, только угадывалось что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось на тебя, но никак не могло поглотить.
Скоро Сестрорецк. Я собрал свои немногочисленные пожитки, сложил их в желтый саквояж и присел на дорожку на краешек полки. Мыслей никаких не приходило в голову. Просто было все безразлично и пусто, как будто я находился в квартире, из которой вынесли абсолютно все вещи и даже вынули окна и двери. Сквозняк гулял в пустых комнатах, шевелил листами газет и журналов, откидывал засаленную старую занавеску из дешевого ситца, и только где-то по привычке слышалась песнь сверчка. Он один не понял, что дом покинут.
Паровоз было набравший привычную скорость, вдруг сбросил тягловое усилие, и колеса по рельсам застучали все реже и реже. Раздался громкий приветственный гудок, и он тут же задохнулся сиплым басом.
Поплыли станционные огни, мутным желтым светом заливая купе.
-Ну, вот и все!- Сказал я, поднимаясь, оглядывая второпях еще раз купе и пытаясь не скользить глазами по тонкой переборке, которая отделяла меня от девушки. Там было необычно тихо. Я нарочито громко щелкнул замком и хлопнул дверью, выходя в коридор. В ответ тишина. Я совсем медленно, как старик, шаркая, поплелся на выход и уже почти вышел, как позади себя услышал робкий щелчок и скрип открываемой двери. Я остановился, боясь обернуться. Наконец совсем рядом у уха почувствовал горячее дыхание и громкий взволнованный шепот.
-Вы не зашли!?
-Зачем?
-Попрощаться
-Зачем,- повторил я опять.
-Пра-а-авда за-а-чем,- сказала она, в задумчивости растягивая слова.
-Так глупо.
-Ведь, правда. Так будет лучше вам и мне, - неуверенно промолвила она.
-На счет вас не знаю,… а мне, …а мне… ну как-то ….,- растерялся я.
-Так мы с вами и не сыграли в вашу игру на откровенность, с грустной улыбкой в голосе сказала Маша.
-Вы правы. Что-то не получилось. Наверно я зря ушел. … Вы так не считаете…?
Я смотрел на нее отчужденно и голос мой звучал как бы издалека, глухо.
Она ничего не ответила. Я подождал и вышел на перрон. Маша последовала за мной. Она взяла рукав моей рубашки и, отцепила серебряную винтажную запонку с зеленым дымчатым нефритом. Квадратная тугая запонка, поддалась с трудом, но ее ловкие маленькие пальчики пересилили плотную ткань.
-Вот так!- Она спрятала ее у себя в кулачке.
-На память?- грустно улыбнувшись, спросил я.
-На память!- Согласилась она, и голос ее дрогнул.
-Будете меня вспоминать. Это хорошо.
-Ничего хорошего. Я почти месяц буду на Сестрорецком курорте в Ахъ-Ярви, под Райволой. Если вы… если вам вдруг понадобится ваша запонка, вы всегда можете ее забрать.
Я притянул ее к себе. Она быстро и трепетно прижалась, но в губы целовать не позволила.
-Нет! Нет! Это совсем ни к чему. Увидят.
Прозвучал натужный свисток паровоза. Я подвел ее к подножке, помог взобраться и когда поезд тронулся она, робко оглянувшись, сама быстро поцеловала меня в губы и сунула что-то в руку.
Пока поезд не скрылся в темноте, я видел ее бледное лицо, белую фигуру и тонкую руку похожую на шею лебедя. Она махала ей и виновато улыбалась на прощание.
Зайдя в пристанционное здание, я развернул плотную бумагу. Это была свернутая вчетверо финская почтовая открытка с видом Выборга.
«Михаил. Дорогой и добрый мой Миша. Если у меня хватит сил отдать эту открытку, то Вы точно прочтете ее и сами решите, стоит ли мне писать. Когда Вы ушли, я еще долго плакала, но беззвучно, что бы Вы, ни дай бог не услышали. Я не знаю что со мной.
Дальше следовала фраза, густо вымаранная чернилами и потом приписка: Мой адрес Мадам Марии Александровне Голубевой. Приморская железная дорога. Сестрорецкий Курорт. Пансионат М. И. Пильц.
Дорогой мой Миша, открытки идут из Петербурга за один-два дня. Не думаю, что их Сестрорецка потребуется больше времени. Лучше отправляйте письмом. Если будете писать открытку, пишите холодно, насколько возможно, я пойму. Не хотелось, бы доверять чувства другим, даже почте. Знайте! Вы мне дороги! Очень буду ждать весточки от Вас».
Я аккуратно сложил и спрятал послание в карман. Выйдя из пристанционного здания, сразу увидел, рессорный легкий двухместный экипаж. На открытой пролетке с откидным верхом, поджидал меня Захарыч. Мой милый Захарыч, он уже не первый раз встречал меня. Я любил его за кроткость и понимание. Отставной солдат, испивший до конца ярмо бездумной царской муштры, он так и не приспособился к гражданской жизни. Говорил отрывисто, четко по военному, но глаза всегда смотрели по-доброму, ласково. После короткого приветствия, он важно зажег каретный фонарь на свечах, и мы тронулись в путь. Спустя не более трех четвертей часа, он доставил меня в гостиницу.
Белое каменное здание подсвечивалось красным светом из окон. Все было как всегда. Тяжелые красные дорожки, медные канделябры с газовыми светильниками. Провинциально-доброе отношение к столичному гостю. Мне отвели угловой номер на втором этаже. Я еще успел попить чая из самовара, с тульскими пряниками у дежурной по этажу. Рассказал ей пару свежих столичных слухов и быстро отправился спать. «Наконец этот долгий, долгий день закончился», подумал я. В прекрасном расположении духа я уснул, и легкая улыбка застыла на моих губах. Мне должны были сниться добрые и счастливые сны,… но мне ничего не снилось. Я спал как убитый.
На следующий день у меня было много ответственной работы, но что бы я, ни делал, всегда в голове моей незримо присутствовала она, звучал ее голос. Ее неясный силуэт незримо преследовал меня, торопил. Наконец дождавшись обеда, я зашел в почтовое отделение и, купив конверты, задумался у окна. Все мысли разом пропали.
«Милая Маша! Пишу Вам только сейчас, но думал неотступно полдня, и никакое дело не шло, так как Вы все время были рядом. Пишу глупости. Но что писать не знаю. Пишу правду, то, что первое приходит на ум. Вы меня поймете. Вы, конечно, все поймете. У меня дел не впроворот, а я хожу как чумной и сам себя не узнаю. Никодимыч, инженер, у которого я куратор, смеется, когда видит какой я рассеянный. Я, правда, что-то делаю, забываю и вновь начинаю сначала. Тем не менее, наши важные государственные дела двигаются. Не думаю, что эта работа у меня займет больше недели. Ваш Михаил».
Вечером я долго ходил по комнате. Когда мерить комнату стало невмоготу, снова взял в руки перо.
«Здравствуйте моя дорогая Маша! Днем написал Вам письмо. А пришел со службы, почувствовал себя совсем одиноко. Решил вновь вдогонку отправить Вам маленькую записку. Рассеянность моя, о которой я давеча писал, не прошла, а напротив, усилилась. Надо воспользоваться старым маминым рецептом, обильно попить пустырника и корня пиона, но не знаю, найду ли я в местной аптеке данные препараты. Может, мне проще напиться, как мы, будучи студентами, снимали после экзаменов все волнения. Пишите. Жду. Очень жду. Ваш Михаил».
Письмо от Маши пришло только на третий день, видимо до столицы путь был больше известен почтовому ведомству.
«Мой дорогой Михаил. Я бесконечно рада Вашим письмам. Их принесли вместе. Вы просто не представляете, сколько восторга они мне доставили. Я уж их целовала и целовала и думается, когда лягу спать положу их под подушку. Все не идет с головы наша встреча. Все-таки я совершенно нерешительная и зависимая от обстоятельств и чужого мнения. Вы меня ни за что не корите. Просто мне нужно время к Вам привыкнуть. Втайне думаю о нашей встрече, Вы об этом не написали ни слова. Жду весточки от Вас. Ваша Маша. Р.S. Не пейте. Страдайте, как я страдаю. Но или если только самую малость. Ваша М».
Я трижды прочитал письмо. Положил его в центр круглого стола, и ходил почти полчаса, обдумывая ответ, наконец, решительно обмакнул перо в чернильницу.
«Милая Маша! На той неделе думаю, все мои производственные дела подойдут к концу. Основное место моего пребывания полигон офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме. Даже если обстоятельства вынудят меня уехать, это ничего не значит. Я буду писать Вам и оттуда, хотя я, конечно, втайне желаю нашей скорой встречи. Но это решение всецело зависит от Вас. Если Вы согласны напишите, как бы Вы это хотели устроить? Ваш Михаил».
Следующее письмо от нее пришло в пятницу.
«Здравствуйте дорогой Миша. У нас отмечали сегодня праздник Иван-Купала. Катались на лодках за счет заведения. Жгли смоляные бочки. Были даже салюты. На фуршет давали ломтики семги и шампанское. Но мне не было весело. Неотступно думаю, о Вас и считаю дни до нашей встречи, но вот как это устроить ума не приложу. Здесь встретила своих знакомых по Петербургу Алентовых. Парочка очень зловредная. Если до них дойдут слухи о наших отношениях, они непременно сообщат мужу. Так что встреча здесь очень нежелательна. Можно конечно поехать к Вам. Думаю, Вы могли бы все устроить, но это такой низкий поступок с моей стороны, что и Вы и я сама перестану себя после этого уважать. Тайно приехать, встречаться в захолустной гостинице, это выше моих сил. Короче я сама не знаю, как быть и вполне возможно, что Господь противится нашей встрече. Стоит ли усердствовать. Может все оставить как есть, и вспоминать друг друга самыми добрым словом. Ваша М».
Поздно вечером в пятницу, перед закрытием я отнес на почту письмо, которое написал торопясь в надежде, что к понедельнику получу от нее ответ.
«Как я соскучился Маша. Пишу быстро. Думаю, успею сегодня отправить. Хорошо бы приехать к Вам в понедельник или раньше. Узнавал. На извозчике не дорого. У меня есть хороший знакомый Захарыч, которого я знаю давно. Предварительно я уже все обговорил. Я подъеду, и не буду выходить из пролетки. Он зайдет один. Вы должны быть собраны и последовать за ним. Мы можем направиться на берег Финского залива подальше от глаз и просто посидеть, покупаться, попить шампанское или приехать в гостиницу, против которой вы возражали. Или сделать первое, а потом и второе. Короче это мои предложения, а Вам решать. С ответом не задерживайте. Ваш Михаил».
В этот раз письмо от Маши пришло раньше обычного, вечером в субботу и это было как нельзя, кстати, так как я весь истомился. Оно было совсем коротким как выстрел.
«Я согласна на все. Полностью доверяю Вам. Жду. Надеюсь. Ваша М».
Утром в воскресенье, когда еще только, только первые лучи солнца коснулись зеленых макушек Церкви Петра и Павла, мы с Захарычем
