1.
Когда мы, наконец, добрались до места, солнце стояло ещё высоко. Студенческий строительный отряд (ССО) образца 1973-го года выгрузился из автобусов и, провожаемые квартирьерами, ребята бодро направились к большому бревенчатому дому занимать места в спальном корпусе. Затем несколько человек, переодевшись, стали в круг на зелёной лужайке, и новенький волейбольный мяч взлетел в синее безоблачное небо. Молодость, свобода от надоевших за зиму учебников и конспектов пьянила и кружила наши головы.
Я посмотрел на часы и ахнул. Было больше одиннадцати вечера, а солнышко и не думало прятаться за горизонт. Вспомнились рассказы о романтике ленинградских белых ночей, и только теперь мне до конца стало ясно, что мы за какие-то сутки переместились с берегов тёплого Азовского моря сюда, поближе к полярному кругу, в легендарную, воспетую в песнях Карелию. Это походило на сказку, тем более для нас, бедных студентов, едва сводивших концы с концами.
Посёлок, где ССО подрядился строить детский дом, назывался очень поэтично - Ладва. Небольшая речка, пара деревянных мостиков через неё, невиданные двухэтажные бревенчатые дома, пахнущий хвоей сосновый лес - всё это было для нас, южных жителей, почти экзотикой. И мы бродяжили до глубокой ночи, наблюдая величественный закат многократно прославленного и воспетого в стихах светила, пока от него не осталась лишь тоненькая полоска у самого горизонта. На юге такой красоты никогда не увидишь...
Утренний подъём был тяжёлым. Погрузившись в бортовую машину со скамейками поперёк кузова, мы прибыли к месту будущих трудовых свершений. Командир отряда, такой же студент, как и все, показал нам фронт работ, комиссар благословил бойцов ССО на самоотверженный труд во благо Родины, и третий трудовой семестр, к которому каждый из нас так долго готовился, наконец, наступил.
Все ребята имели на руках удостоверения по технике безопасности. Многие ветераны-стройотрядовцы владели несколькими рабочими специальностями, а новичкам предстояло их получить или подтвердить. Работать мы должны были до конца августа почти без выходных. Воскресенье - короткий день, а День Строителя и День ВМФ - праздничные, когда отменялся строжайший сухой закон.
Зато по окончании трудового семестра каждый должен был получить более тысячи рублей, в зависимости от трудового вклада. (Для сравнения - уборщица в те годы получала шестьдесят). Если прибавить сюда стипендию в тридцать рублей, то кое-кто из нас умудрялся растянуть эти деньги на всю зиму. Стимул к работе был великолепный, и мы старались изо всех сил.
2.
В первый же выходной в поселковом клубе состоялся концерт самодеятельности, а затем были танцы - так тогда это называлось. Ребят в посёлке почему-то было немного, а девушки поразили нас своей красотой, невиданной на юге белизной тела и какой-то плавной женственной манерой поведения. Одну из них я заметил сразу, а затем, не без робости, пригласил на танец. Красавица посмотрела чуть удивлённо, протянула руку, и мы закружились в вихре вальса, звуки которого неслись из видавшего виды старенького катушечного магнитофона.
Запах стандартных дешёвых духов, прядь волос, чуть касавшаяся моего лица, огромные светлые глаза и какие-то чуть выпуклые, рельефные и даже не подкрашенные помадой губы на бледно-розовом, что называется - кровь с молоком, лице сводили меня с ума. Тане, так звали девушку, я был симпатичен, и к концу первого старинного, ещё с тридцатых годов вальса мы окончательно познакомились и болтали вполне непринуждённо. Затем в общем кругу под музыку Битлз танцевали модный тогда шейк, но тут какой-то парень из местных нарушил идиллию, предъявив свои права на Татьяну. Небольшая разборка на улице с участием местных ребят закончилась полной нашей победой. С тех пор только девушки решали, с кем танцевать и кому провожать их домой.
Ах, эти северные белые ночи! Кто их не видел, тот меня никогда не поймёт. Чуть не до утра мы бродили с Таней, держась за руки, словно дети, по спящему посёлку, сидели на берегу речушки с поэтическим названием Ивенка, говорили обо всём на свете, но стыдливо молчали о главном. И только глаза наши светилась неугасающим огнём древнего, как мир, но вечно молодого чувства. А в сумерках белых ночей горел на горизонте то ли закат, то ли рассвет, не поймёшь, наполняя наши души новым светом и неизъяснимой радостью жизни.
3.
Пол-отряда поднять утром было невозможно. Комиссар провёл на эту тему комсомольское собрание, разъясняя нам, несознательным, что ночные гуляния снижают производительность труда, ведут к невыполнению производственных заданий и срыву планов, намеченных Партией и Правительством. Но куда там! Многие угомонились, но несколько человек, несмотря ни на что, продолжали лить воду на мельницу мирового Империализма, весь день работая в полусне. И только ближе к вечеру у нас, несознательных, появлялось желание трудиться и жить. Но рабочий день подходил к концу, и непреодолимая сила, будто магнитом, влекла неисправимых романтиков в сказочный омут белых ночей.
Я спал по дороге на работу, зажатый с двух сторон в кузове бортовой машины, засыпал во время перекуров, меня не могли добудиться в обеденный перерыв. А однажды прибили гвоздями рукава рабочей куртки и штанины брюк к доскам, на которых я мирно похрапывал после сытного обеда. Дружным хохотом сопровождались мои неуклюжие попытки выполнить команду «подъём», отданную одним из шутников нарочито громко на потеху всему отряду.
После утомительной многодневной работы нам показалась сказкой экскурсионная поездка в город Петрозаводск и путешествие на катере по Ладожскому озеру (подумайте только, какое красивое название) к знаменитому острову Кижи с деревянными церквями, домами и ветряными мельницами, свезёнными сюда со всей Карелии. Татьяна поехала с нами, и от этого я был счастлив вдвойне. Особенно запомнилась остановка автобуса у живописнейшего места, где снимался фильм "А зори здесь тихие". Мы стояли вдвоём чуть в стороне от остальных, любуясь неописуемой красотой этого древнего края, разрезанного вдоль и поперёк голубыми зеркалами озёр. А вид видневшейся вдали чёрной гряды, по которой, согласно фильму, топтали сапогами эту сказочно прекрасную землю фашистские захватчики, лишь оттенял наши яркие переживания.
4.
Быстро промелькнуло короткое северное лето, а мы с Таней так и не успели рассказать друг другу о своих чувствах. Следуя наказу матери, девушка не позволяла себе ничего лишнего. Я не настаивал, ощущая радость и блаженство от одного присутствия красавицы, а уж сидеть или идти рядом, обняв её за плечи - это было верхом доступного нам чувственного наслаждения. Несколько первых робких и несмелых поцелуев казались преступлением, и мы просто не решались распространить этот опыт.
Её мать, строгая работящая женщина, воспитала дочь одна, без мужа. Она не препятствовала нашим романтическим свиданиям, а в последнюю неделю августа, когда наступили тёмные прохладные вечера с дождём, мы почти безвылазно сидели в их стареньком деревянном доме, не решаясь сказать о главном - о нашем будущем.
Первым заговорил я. Это было нелегко - перевести на язык слов бушевавшие в груди чувства. Казалось, что прыгаешь с огромной высоты в воду. Перехватывало дыхание, в горле стоял комок. Наконец, много раз обдуманные и почти заученные наизусть слова были сказаны, скреплены ужасно длинным и чувственным поцелуем, но до расставания оставались считанные дни.
В эти последние несколько дней мы, уединившись, позволяли себе многое, но когда дело доходило до главного, Татьяна говорила мне, как бы извиняясь:
- Милый, единственный мой, мы не должны этого делать до свадьбы. Я не хочу никого обманывать. Соберутся родные, друзья, чтобы нас поздравить, будут кричать «горько», а мы? Что мы будем чувствовать? И мама говорила…
- Ой, мама, - отвечал я, чуть сдерживаясь от нахлынувшего вожделения, - что нам мама, мы ведь будем мужем и женой!
- Нет, нет, нет, я не могу. Ты бросишь меня, ты уедешь и бросишь. Ты перестанешь меня уважать, если это случится до свадьбы!
Танюша отстранилась, и в течение оставшихся до отъезда нескольких дней я, понимая её правоту, больше не повторял своих попыток.
Однако не все из наших стройотрядовских донжуанов вели себя так же скромно. Один парень постарше, успевший отслужить в армии, нашёл себе разведёнку, и подробные эротические рассказы о его похождениях собирали много внимательных слушателей. Но остальные молчали. И вовсе не потому, что нечего было рассказывать. Просто не принято было тогда распространяться на подобные темы. Помнится, Владимир Набоков в предисловии к своей «Лолите» назвал нашу Родину целомудренной. Как он был прав!
Стройотрядовское движение зародилось в годы освоения нетронутых казахстанских степей. С тех пор все ССО назывались целинными. В последний день, согласно сложившейся традиции, мы выбрасывали ненужные старые вещи, рвали на себе рабочую одежду, веселились и радовались окончанию ещё одного целинного сезона. Напоследок всем вручили дипломы, памятные подарки, а несколько человек привезли домой по красному кирпичу, подложенному шутниками в их чемоданы.
Трудно было расставаться с Татьяной, но мы договорились, что будем писать друг другу. А на следующий год, если получится, я снова приеду в Карелию со стройотрядом. Но, забегая вперёд, скажу, что, не выдержав разлуки, наплевав на все условности, она сама прилетела ко мне зимой на крыльях нашей большой любви.
5.
Пришло время, и, с отличием окончив третий трудовой семестр, мы со стахановским энтузиазмом снова стали вгрызаться в твёрдокаменный гранит науки.
«От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия - всего два раза в год», - слова этой шуточной песни можно было отнести к кому угодно, но только не к нашему техническому ВУЗу. Учиться у нас было нелегко. Действовала так называемая система МАРС (максимальная активизация работы студентов), согласно которой стипендией и общежитием обеспечивались не все учащиеся. Троечники и нарушители дисциплины были лишены этих благ.
Практические и лабораторные работы, курсовые проекты, семинары – всё это надо было сдать, чтобы быть допущенным к сессии. А сама сессия больше напоминала битву. Поэтому приходилось трудиться, не вылезая из институтской библиотеки. Большинство преподавателей стояли насмерть, преграждая путь нерадивым студентам к руководству советским народным хозяйством. К примеру, из тридцати человек, зачисленных в нашу группу, до пятого курса дошли лишь пять или шесть. Впечатляющие цифры.
Расскажу, как мы сдавали математику одному малость хромому, подслеповатому и глуховатому преподавателю. На его экзамене столы ставились буквой П, и списать было практически невозможно, так как препод время от времени, хромая, заходил готовящимся к экзамену в тыл, выискивая шпаргалки. Писать разрешалось только на листках с его личной подписью, чистые экземпляры которых ценились на вес золота. Слуховым аппаратом экзаменатор не пользовался, но было известно, что низкие звуки он слышит хуже. Поэтому пытались подсказывать гнусавыми
