Я помню!

- Доброе утро, Никита. – Сказал дед, прикоснувшись к предательски оголившемуся из-под одеяла плечу. Сквозь сон я ощутил теплоту его большой руки с грубой кожей на ладонях. Я медленно приоткрыл глаза: дед сидел на краю кровати и улыбчиво смотрел на меня. Его улыбка была заразительной - ей было под силу разогнать дождливым днем мрачные тучи. Как же мне хотелось уметь так улыбаться. Не в силах сдерживаться моё лицо расплылось в улыбке, мгновенно смахнув остатки сна. Дед слегка потрепал мои волосы и встал с кровати:
- Одевайся скорее да пойдём.
Не знаю почему, но я не задал ни одного вопроса на манер: зачем? куда?
Встал с кровати, сладко потянулся, и принялся активно метаться по комнатушке в поисках одежды. Накинув лёгкую футболку да шорты я вышел в коридор - дед меня тем временем ожидал:
- Ох-ты, быстро как.
Майское солнце светило столь ярко, что первое время я шел смотря лишь себе под ноги. Совсем скоро глаза привыкли. Футболка стремительно нагревалась, постепенно отдавая свое тепло телу. Пробежали мурашки. Таким днем немыслимы смурные лица, гадкое настроение – всё в округе полнится удивительным эфиром безмерной радости и вселенского горя в оправе благоговейного трепета. Едва ли вмочь подобное облачить в слова.
Несмотря на раннее утро - людей  было предостаточно. Я сразу заметил, как всё, буквально все, переменилось – обернулось в корне иным, нежели прежде. Первым делом одежды: теперь человеческая толпа предстала отнюдь не серой массой (на грани однородности), засияв, напротив, белоснежными рубашками; пестрила яркими платьями да разноцветными футболками. В довершении ко всему - цветы, присутствующие в руках едва ли ни у каждого встречного.
Мы влились в толпу. Легкий ветерок, походящий больше на морской бриз, принес собою терпкий аромат сирени - единственный запах, что искренне нравился мне. Все то время дороги я мотал из стороны в сторону головою, смотря на шедших рядом людей: многие мне улыбались, подмигивали. Странное дело, за весь путь дед не обронил и слова - на него это решительно не походило, впрочем, занимало меня это менее, нежели палящее солнце, неприятно слепящее глаза. Приходилось прикладывать ко лбу руку, по типу козырька.
- Вот и пришли. – Осведомил дед, двигаясь в сторону монументальных железных ворот.
Ворота те с виду казались немудрено сработанными: дебелые вертикальные  железные прутья, горизонтально пересеченные двумя такими же. Только имелись ещё хитростно выкованные ленты, вступающие в символичное созвучие с внушительной звездой огненно-красного оттенка.
Миновали ворота. Широкая гравийная дорога надолго уходила в перспективу, ответвляясь по разные стороны узкими ровными тропками. По левую сторону последних находились чёрные гранитные плиты с выгравированными именами, редко, с фамилиями; неизменное - гравюра в нижнем правом углу.
Щедрое солнце радужно сверкало в беспробудном мраке гранита.
Я медленно шёл по дорожке читая написанное на плитах, периодически набредал на пустые плиты – лишь знакомое изображение в углу. Меня настолько увлекло это занятие, как не заметив впереди стоящего тучного мужчину я столкнулся с ним. Подняв глаза, дабы извиниться, застыл в безмолвии: пред моим взором предстало нечто, заставившее обо всём позабыть. Глаза лихорадочно метались в глазницах, пытаясь охватить всю картину. Я не смел шелохнуться. Увиденное нечто явилось колоссальной вогнутой плитой, правый край которой, острым углом вонзался в голубую гладь безоблачного неба. У противоположного ее угла сияла солнцем звезда. Казалось, стоит ее коснуться и - незамедлительно обожжешься. Расширяясь к низу, монумент врастал в продолговатый гранитный плац. У изножья обелиска щедро обросла цветочными букетами очередная звезда – источник вечного огня.  
Сердце взяло лихой ритм, только тело оставалось неподвижным. Дед слегка коснулся моего плеча и, вмиг, тело, разорвав невидимые путы, обрело легкость.

***

Вдох-выдох. Вновь тот запах сирени. Как прежде величественная плита не даёт оторвать от себя взгляд - наполняет незримый внутренний сосуд смешанным чувством тогдашней встречи. Уникальным чувством.
Мужчины не плачут.
А кто говорит о плаче: если та крошечная капля солоноватой воды хранит в себе текст нетленных воспоминаний, нанесенных на тонкие полотна чувств, - священный текст миллионов судеб.
Склоняю голову пред долгом памяти заслуг бесстрашных воинов, смерть которым стала лишь словом: ведь лики ее примеряли боевые товарищи, родственники... Безмолвно славлю тех, кому предстояло стать кристально чистой каплей жизни в смердящем болоте войны. Война, хоть и при гнойной своей сущности, открыла им заветную тайну слова «ценность», - дав понять, что на самом деле является оной… Отдаю дань стойкости родной земли, как обратилась она ареной смерти! Будучи невольной участницей кровавых спектаклей - земля терпела непрекращающихся истязаний гусеничными цепями танков да грузным сапогом фашистской пехоты; шрамам сотен тысяч километров окопов еще долго заживать. И заволакивало тогда небо черными тучами не потому, что сковала землю рубаха колючей проволоки, а от того, как не знало оно прежде столько горя; не открывало оно врата стольким душам, не желающим покидать поле боя - душам, не прекращающим свою борьбу. Наконец успокоившись, они возвращались обратно, - проливались дождём, слегка заглушая стоны родной земли.
Память знает время, у времени памяти нет...
Сотрется след героев и побед, исчезнут с лиц слёзы в этот день, а новым поколениям позволят довольствоваться скупым параграфом в безудержно скучном сплетении дат очередного учебника - таковы неписаные законы.  Но пока я жив, я в долгу перед теми, кто пал первым днём войны! В долгу пред теми, для кого судьба опустила занавес лишь на известном ей акте! В долгу пред теми, кто жив поныне, олицетворяя подвиг Великой Победы!
Пока я жив - я помню!