срасталось, один бешеный, кругом враги мерещатся. Другой - пришибленный.
Как-то вечером Марченко втихую на улицу мимо Николая улизнул, одурел до чертиков от спертого палатного воздуха, окна хоть и нараспашку, ветерок вроде, а в горло не лезет. Оно понятно почему: духота-то внутри него, обволокла все нутро плотным туманом и душит, давит... На землю под окном Терентьева присел, в небо посмотреть, звезды посчитать, Медведицу найти, батька показывал. И услышал, случайно, рама-то распахнута, как двое говорят: Иван Николаич с Татьяночкой.
У него голос глухой. У нее - то дробным горохом, то капельками.
- Ванечка... Ванечка, не смогу без тебя. Милый, хороший мой, ну зачем, зачем на фронт попросился? Здесь полно работы. Зачем?
- Танюш, сама знаешь ответ. Я военврач, Тань. Сколько у нас умерло из-за того, что в полевых условиях не смогли оказать качественную хирургическую помощь. Скольких можно было бы спасти... Я должен, Танечка, должен. Там долго тянули, но сегодня все-таки оформили перевод.
- А как же я, Ванечка? Как? Ты же знаешь, ребеночка жду. Не скоро еще, но все равно.
Марченко охнул и прижался к стене, противно стало, что вроде как свидетель такого личного, но двинуться уже не мог: Терентьев стоял у самого подоконника.
- Танюш, Татьяночка, мы же говорили. Прости меня, прости, милая. Буду жив - приеду вас повидать, помогу, чем смогу, но..
- Да-да, не повторяй, не надо. Знаю, Тамара у тебя. И Олежек. Знаю. Ничего, я выращу, подниму. Ты, главное, береги себя. Ванечка...
Всхлипы, переходящие в рыдания, будто навсегда медсестричка прощалась. Навечно. Будто знала, даже если живым останется Иван Николаевич - не вернется, не приедет. Марченко тихо отполз от окна, курил, курил. А Медведицы не было, тучи гуляли низко, такие темные, что даже на лиловом небе смотрелись черными стогами сена.
Утром Терентьев сказал об отъезде, представил нового главврача - Полозкова Юрия Сергеевича, Татьяночка прятала покрасневший носик и припухшие глазки.
А еще через две недели новый хирург отрезал Марченко ногу: не целесообразно, сказал, снова рисковать, ломать да ждать как срастаться будет. И все без гарантий. Может выйти, что ходить не будет, а боли сильнее станут. Виктор пытался ссылаться на Терентьева, но Юрий Сергеевич не слушал, - у того свои методы, а у него свои. Измученный Марченко согласился, благо ампутировали не под пах, а чуть выше колена.
Выписавшись, добирался до дому полтора месяца. Едва на окраине появился, чуть живой, два километра пехом после дождя по бездорожью – не шуточки, как соседи уже Варваре доложили, беги мужика своего встречай. Та с криком понеслась, упала в него, вжалась, то плачет, то смеется, а потом опустилась в грязь коленями и ну деревяшку целовать. Не сдержался Марченко, хули, что не подобает мужикам слезу пускать, есть такие минуты - когда и не возбраняется.
Через пару месяцев выбрали его председателем колхоза вместо старого Макарыча, единогласно выбрали, за авторитет, за то, как сказала Варвара, что к людям он лицом, а не задом поворачивается. Да и молодой, вырос тут, все знает, а Макарычу уж за семьдесят, на покой пора.
От Степанова пришло письмо, из госпиталя переслали - нашлась его Ниночка, жива-невредима, на задании была в Западной Украине, вернулась. Просил Семен, если вдруг его не станет, писать дочери, просто так чиркнуть, фронт тылом чуток разбавить. Марченко выполнял, а в феврале сорок пятого узнал от нее, что пал отец смертью храбрых. Вечером помянуть захотел, да у Варвары схватки начались, пришлось и за упокой, и за здравие сына Степана одновременно пить.
О Татьяночке нет-нет и вспоминал, но так, мимолетно, своих забот по маковку: сынок растет, дела колхозные. А там победа, односельчане стали возвращаться, жизнь мало-помалу выравнивалась. Не сразу, конечно, со скрипим, с боем, с обидами, но выравнивалась.
Летом пятьдесят второго Марченко аж до самой Москвы доехал, культя вдруг сохнуть стала, ныть, а когда ходил, протез пудовым казался. В городской поликлинике руками развели: выше отрезать - можем, а вылечить нет. Он так расстроился, что даже запил на трое суток, хотя обычно в рот только по событиям брал, вливал стакан за стаканом и жалел себя. Варвара мужа не трогала, но потихоньку в город-то съездила, выпытала у врача, что можно направление в Москву в институт травматологии сделать, по нему, если будут места, лечь на обследование, глядишь, там придумают. Вместе с доктором составили письмо, запрос, медицинские документы приложили, Варвара на центральную почту отнесла, чтобы побыстрее. И стали ждать... Марченко как вошел, так и вышел: пей-не пей, а жизнь продолжается, работать надо, хозяйствовать, Степку поднимать. Скрипел зубами от боли, но держался.
В июне ответ из Москвы пришел, в котором приглашали его на обследование, за подписью завотделением И. Н. Терентьева. И вот тогда неверующий коммунист Марченко на божий промысел подивился, втолковывал Варваре, не иначе, как кто-то за руку его, Виктора, взял и вывел к самому Ивану Николаичу.
В столицу один отправился, жена не смогла от дома оторваться, ничего, добрался, поразился Москве, растерялся от людей, машин, чтоб в метро войти час, наверное, у входа стоял. Но доехал. Обнялись они с Терентьевым, похлопали друг друга по спине, стали культю смотреть. Хирург рассказал как до Берлина дошел, ранен был, но не сильно, быстро вернулся на передовую. А после войны, сняв погоны, был приглашен вот в этот институт травматологии. Что ему передают документы на всех, кто с направлением пишет, увидел имя-фамилию-диагноз Марченко, сразу вызвал, как раз место было свободное. Ничего не обещает, но постарается спасти остаток ноги.
Виктор верил ему, вот будто и не было тревог, весомо говорил бывший главврач госпиталя, значит, получится все. Определили в палату, место у окна досталось, с соседями познакомился, все путем: военные истории, кто как сейчас живет, то сё - все хорошо.
На языке, понятно дело, вопрос про Татьяночку вертелся, не столько полюбопытничать, сколько прошлое вспоминать. Но Терентьев не говорил и Марченко спрашивать не решался.
Вечером Иван Никоколаич, в ночь дежуривший, пригласил к себе за встречу спиртику дрябнуть. А на столе у него фотографии стоят: белокурая женщина с грудным ребенком на руках, рядом с ней мальчик улыбчивый, кудрявый, шкодный. А чуть в стороне снимок еще одного пацана: темноволосый, с глазами, похожими на тыквенные семечки, такой же разрез. Татьяночкины глаза. Терентьев на блондинку с детьми показал, жена, говорит, моя - Тамарочка, а с ней сын Олежек, на руках дочка Милочка. Марченко кивнул, а сам на другого мальчишку косится. Ох, похож, как похож-то... Одно лицо. Иван Николаич разлил по медицинским банкам, в руку Марченко сунул:
- Да, Виктор, да - кивнул на фото пацанчика,- ты правильно понял. Тоже сын, Ванька.
- Да я знаю, - вырвалось непроизвольно, Марченко прям чертыхнулся про себя за несдержанность.
- Знаешь?
Пришлось рассказать, как разговор под окном слыхал. Терентьев опрокинул, лучком занюхал:
- Вот ведь как оно, Виктор, бывает. Жену люблю, очень люблю и... Ивана тоже. Вижу его пару раз в год, а он и не знает, что я отец, не надо ему, пусть думает, будто полег на фронте.
- А... Татьяночка? Она как?
- И ее люблю. В феврале и июне выбираюсь, Тамаре говорю, с однополчанами встречаюсь. Верит. Таня-то из того города в Саратов перебралась, к родне, никто меня не знает.
- Ждет вас... - у Марченко с непривычки от спирта голова поплыла, язык развязался, - а что ждет, непонятно. Хорошая девушка, правильная, вот крест вам, как заходила - так светлело все кругом.
- Это ты хорошо сказал, - Терентьев махнул рукой, - чистая она. Ждет. Знает, не оставлю семья, а все равно ждет. Надо бы перестать ездить, да не могу, Греюсь об нее, понимаешь? Как обнимет, будто живой водой окатит, всю грязь, всю тяжесть с души снимает.
- Себе забирает, бережет вас...
- Себе... И ничего, ничего взамен не просит. Ничего.
До рассвета почти просидели, больше не пили, так, за жизнь, за детей... Иван Николаевич газету показал про Неверовского. Кинорежиссером тот стал, тоже в Москве живет, с Терентьевым разок встретились, но без искры, из вежливости посидели. Андрей один, фильмы про войну снимает. Сейчас работает над картиной, где будет о лошадях и людях на фронте, о кавалеристах. Хорошие фильмы, один Марченко даже видел, правда, на титры внимания не обратил...
Проваливаясь в сон, подумал, сколько таких баб как Татьяночка по всей стране-то, сколько их - случайных, в одиночку детей поднимают, с судьбой своей изломанной не спорят. И ждут, ждут… Надеются.
