Жена не моя, Вера Дмитриевна

Уж семь лет прошло, как мы поженились. Нормальная сложилась семья, благополучная. И жена моя отзывчивая, добрая – научный сотрудник НИИ... Хотя, к предлагаемому повествованию это не имеет никакого отношения.

Я знаю то, чего знать не должен. И моё воображение непрестанно, во все эти семь лет, раскручивает один и тот же сюжет, который я никак не могу прожить, и который не даёт мне никакого покоя. И все эти семь лет я молчу, ничего не говорю жене, пытаясь раскусить плод моего же воображения.

Я сейчас только себе представляю, как этот неопрятный человек подходит к улице, на которой не был семь лет. Почему он блуждает здесь, в нашем городе, и почему через семь лет? Как он выглядит? Нечёсаные волосы, мятые брюки, несвежая рубашка, грязные туфли. Хотя ему, этому неопрятному человеку, кажется, на всё наплевать. Я составляю этот портрет вовсе не из того, что мне рассказывала жена. Просто я хочу его таким видеть; представляю его себе, как и все люди, ожидающие маниакально какую-нибудь важную встречу или знакомство. Поэтому я цепляюсь за эту ниточку, и повествую дальше...

Вот, смотрите, он спускается вниз от проспекта Революции, сворачивает направо на Никитинскую улицу, но вместо двух старинных купеческих домов – двух домов богача из прошлого – видит горы свалок... Да только-только, буквально вчера, снесли эти два двухэтажных дома, деревянный и каменный... И в одном из них, каменном, этот неопрятный человек и проводил свои ночи с моей женой... Это было в те же самые семь лет назад.
***
— Никитинская ли это улица? — переспрашиваю я у проходящей женщины, хотя и без того прекрасно знаю, что Никитинская.
***
Таким образом, я открываю в этом человеке дополнительную черту. Пожалуй, такие люди любят морочить головы. Ах, как некстати, как плохо!.. Чего же я жду от нашей придуманной встречи?..
***
Дома, где жила Вера, не было... Придётся ему обращаться в горсправку... Ну и что особенного в том, что он не увидит её?.. Зачем он приехал, зачем ему Вера?.. Вопросы вовсе не праздные меня занимают... И я спешу приписать ему вторую черту... Он не только любит морочить головы людям, но и торопится к ним, когда ему плохо... Но плохо ли?.. В очередной и в который уж раз он уходил, бежал от себя самого в надежде и поиске... Мгновенное изменение обстоятельств, страсть сиюминутно перекроить судьбу свою, гнали Илью прочь ото всех... А потому минуты назад, спускаясь к Никитинской, и теперь особенно, когда возвращался к проспекту, он всматривался в лица женщин, надеясь чудом встретить её... В горсправке, без минутной задержки, ему дали её новый адрес. Фамилия Веры оказалась моей, что понятно. Возле почты он натолкнулся сразу же на дом 45, стоящий на пересечении проспекта Революции и улицы 25 октября. Со стороны улицы ворота во двор, как и обычно, были перепутаны цепью с замком.

Илья возвратился на проспект – входа и тут не обнаружил. Расспросил киоскёра, ещё и прохожего... Наконец, нашёл неприметный, непривычный для себя, арочный вход со стороны проспекта.

Ожидаемого волнения уже не было. Может быть, оно осталось там, на Никитинской, вместе с грудами снесённых домов?..
***
Дверь мне открывал молодой мужчина лет тридцати пяти – в очках. Одетый не по-домашнему, но довольно легко и аккуратно, – темноволосый, с ровным, мужественным подбородком – он вызывал во мне согласное уважение...

— Здравствуйте. Простите меня, я хотел бы увидеть Веру Дмитриевну... Она здесь живёт?

— Да, она дома, проходите, пожалуйста.
***
Через порог ванной выйдет сейчас же навстречу моя жена Вера...

Ему бы, конечно, ещё хотелось узнавать её, явиться и самому узнанным и желанным, но жена моя пополнела – и представилась теперь ему почти забытой знакомой. И я вдруг открываю и третье свойство его натуры, которое меня всерьёз поражает... Это свойство вызывает во мне ответное уважение к этому неопрятному человеку...

Я просто почувствовал, что он, видимо, уж очень хочет знать, как меняются люди с годами, как изменяется жизнь... Значит, ему дорого?.. Значит, дорого всё то, из чего и как слагается наша судьба... Я прочёл это в нём, в его взгляде, в его сожалении... Так может чувствовать всё и понимать только добрый человек... На душе моей стало легче...

А ещё?.. Ещё его взлелеянному воображению хотелось бы увидеть, как Вера Дмитриевна почти замирает от волнения, приостанавливается, будто опешив... И подходит оттого он в смятении – медленно, скованно – проходит в длинные семь секунд через дверь, будто воскрешает в моей памяти все наши семь, прожитых с Верой, лет... Я чувствую, как теряю самообладание и всякую выдержку... Семь лет сейчас, вот, исчезнут за длинные семь секунд – и вновь воскреснут в ней её терпеливые, мягкие чувства к нему... Но реальность успокаивает мои взыгравшие вздорные фантазии... Жена моя перешагнула безо всякого волнения порожек ванной, вполне узнавая Илью...
***
Если бы он только мог догадываться, почему оказался здесь... Совсем ведь с недавних пор, как будто вчера, едва Юлия поступила учиться, он уже не мог понимать, что с ним происходит. И нынешняя его поездка вовсе не означала то, будто он и впрямь вознамерился, наконец, написать свой роман... Но это было только его болезнью, его заблуждением, и ничем ни для кого более... Без зрителя и суда, без присяжных и даже без зрителей судебного заседания никто бы написать никакой роман не сумел. Это не шутка, поверьте...

Он не мог понимать и того, что почти что утратил форму своего существования – и теперь не оставалось ему ничего другого, как говорить и повторять всё то же, что как будто имело смысл... Но совсем не имело ведь – только он и об этом не знал... Однако был он необъяснимо упрямым, а потому и цеплялся за последнюю и единственную нить – говорить всё о том же, говорить ни о чём...
***
— Здравствуйте, узнаёте?

— Ну, конечно, здравствуй...

Что было мне отвечать?..

— Заходи. Познакомьтесь, это мой муж...

— Я случайно оказался у вас...

Обмениваемся дежурными любезностями: «приятно – очень приятно»...Хотя известно ведь: нет истины верней, чем разговор один на один... Его все хотят, но его и боятся... «Ах, если бы Вера Дмитриевна могла отвечать не только глазами»...

— Видите ли, — я начинаю сбиваться на каждом промежуточном слове, — мне трудно объяснить, почему я здесь. Дела вроде...

— Какие дела? — спрашивает он в лоб...

«Чёрт возьми, — думаю обеспокоенно я, — кажется, начинается сплошное враньё... И что за надобность! Ведь не дурнее меня этот муж. И не злее он меня, человек разумный».

— Саша, — обращается Вера Дмитриевна к мужу, — нужно как-то всё объяснить. Мы с Ильёй встречались, не помню, в каком году...

— В семьдесят первом, — поторопился я...

Как мне кажется, я и не вру вовсе, но последовавшее объяснение моё оказывается и нескромным, и неуместным...

— Да ты проходи, садись. Извини, ремонт тут у нас, сам видишь.

— Спасибо... Понимаете, командировка у меня... Недели на две. Затем нужно будет съездить в Донецк, а уж потом вновь к вам, в область... Думаю, где-то на полгода.

— Что за командировка, если не секрет? — снова не сдержался Саша. Но в интонации его прозвучало совсем уж другое: «Какой же это командир прислал тебя к нам?»

Мне становится не по себе, но всё же радует моё откровение: «В наше-то время, простор-то какой, — забавно думается, — а у меня подозрительные, стыдно сказать, личные командировки»...

— Саша, — поддерживает меня Вера, — я же говорила тебе...

— Помню, очень хорошо помню, ты приносила ко мне в редакцию письма этого молодого человека. Совета и помощи просила... Я помню... Письма ещё у него были такие корявые...

— Простите, — я не спешу с возражениями, — как-то неловко получается. Но я не простил бы себе того, чтобы не повидать Веру Дмитриевну. Так что, в общем, ничего иного я преследовать не могу. Разве что, наверное, мне нужно уединиться... Командировка у меня, как бы это сказать, творческая, что ли... Я сам её сделал.

— Мы люди простые, — проговорила Вера, — выражайся, Илья, яснее.

— Причём тут простые, — возмущается муж, — дело вовсе не в этом. Интересно, конечно...

Уж лучше бы он сказал погрубее, — «Какая наглость!..», — что-то вроде того. Как облегчённо я продолжил бы тогда разговор. Возможно, стал бы говорить, будто для меня моя личная жизнь не имеет значения... Что право на жизнь – нелёгкое право... А какие мои дела, так то и проку от них, что превратили меня в одиночку... Да мало бы чего наговорил я ему... С удовольствием даже!..

— Я всё понимаю, — вновь мямлю я по десятому разу, — мне, конечно, нужно работать – материал я собрал, но, повторю ещё, я не простил бы себе того, чтобы не повидать Веру Дмитриевну. Она права передо мною, а я – нет.

— Я уж думала, честно говоря, что из тебя ничего не выйдет.

— Тогда бы и не вышло, — обрадовался я...

Нет, эта уж доброта женская... Она снова меня поддержала... Нет, всё это не так... Что у меня могло выйти? Семь лет назад сам не захотел жениться на ней, хотя ведь дважды приезжала ко мне... Да что толку, что она путалась, если я не был готов ни к чему?..

Серьёзные чувства мучили её тогда... А портить ей жизнь, обмануть как-то её я не мог. Так и оказался у Клавдии Кирилловны, пока не сошёлся с Зиной. Правильно ли я тогда поступил? Наверняка этого никто теперь не скажет. А теперь и Зина для меня потеряна, хотя признаваться в этом всё ещё боязно как-то...
***
— Теперь и вы меня простите, но насколько я помню, у вас не было определённого рода занятий. А сейчас вы говорите о какой-то своей работе...

— Я же рассказывала тебе, — вновь поправила мужа Вера Дмитриевна.

— Помню, очень хорошо помню. Но не получится ли так, что и эта ваша работа – литература, так сказать, окажется для вас проходным двором?

— Не думаю, — растерялся я, — кажется, что этому отдано не так уж мало. Не это главное...

Я чуть было не сказал, что за этим – люди, судьбы, страдания, но благоразумно промолчал.

— Если вы правы, Саша, то я не просто негодяй... Нет, поверьте, это преступно. Даже за проходным двором есть остановка. Удачи земной может и не быть, но предел и итог неминуемы.

Муж Веры ничего не возразил, давая понять, что разговор подобный при нём продолжать не стоит...
***
Я часто думаю, а что проку от моего незнания вполне простых вещей, что проку от моего стремления выражать себя в строчках, взглядах, любви? Кому и насколько это нужно? Какое смятение понуждает не верить в себя, и упорно стремиться к самовыражению?

Я размышлял про себя, а разговор, тем временем, зашёл о жилье для предстоящей работы. Я чувствовал, что Саша, а как могло быть иначе, очень уж недоволен моим визитом и связываться особо не желает, хотя и заговорил о дачах в Сомово.

Обстановка однако разряжалась. Мало-помалу Вера свыкалась с ситуацией и держалась непринуждённее. Несколько раз она поднимала на меня свои тёмные добрые глаза – и тогда я всё более узнавал в ней прежнюю, любящую меня, женщину. Какая-то полумысль витала во мне: «Странно, она так любила меня, а сейчас?.. Кого вы любите сейчас, Вера Дмитриевна? Или же вы, как и все женщины мира, просто не можете жить без любви? Конечно, не можете, конечно же, вам это не дано...

Да и кто я для неё теперь? Увы, каждая женщина привыкает к самому лучшему мужу, а потребность в любви никогда не оставит её в покое... Добрая, добрая Вера Дмитриевна!.. Я так и остался перед