Сегодня я решил начать писать дневник. Почему? Причин много. Ну, во-первых «писать» — это моя профессия. Более десяти лет я работаю на журналистском поприще, а в последнее время даже в областной газете. А во- вторых, дневник пишут тогда, когда не с кем поделиться, поэтому и исповедуются самому себе. Именно в такой ситуации я и оказался. И это — самая главная причина, побудившая меня писать эти строки. Может быть, при иных обстоятельствах моё теперешнее положение показалось бы мне забавным и даже курьёзным, если бы это произошло не со мной. Кроме того любая смешная история хороша тем, что хорошо кончается, а в моем случае у меня такой уверенности нет. Дело в том, что пишу я эти строки, находясь уже больше трёх месяцев в одиночной изолированной камере следственного изолятора, а проще говоря, тюрьмы нашего города Н-ска. Причём всего в десяти минутах ходьбы от собственной квартиры. Да, и камера эта не простая. В таких вот одиночках содержатся те, кто по приговору суда получил высшую меру, ожидая исполнения приговора или помилования. Боже упаси, я не преступник, и нахожусь здесь по собственной воле. Скорее даже по глупости и замысловатому стечению обстоятельств.
Мне тридцать один год, то есть самое время, когда стоит остановиться в жизненной скачке и посмотреть на себя со стороны. Это желание приходит в этом возрасте к каждому нормальному мужчине. Результат этого умственного упражнения бывает разным — иные меняют работу, жену, любовницу, квартиру. Другие, причины своих более чем скромных достижений, видят в сослуживцах или друзьях. Третьи начинают усиленно заниматься спортом, боясь уже наметившегося живота. Словом, для мужчин — это возраст переломный. Пройдет пару лет и они успокоятся, и снова всё встанет на свои места. У женщин таких исканий обычно не бывает, так как большинство из них полностью определяются в жизни уже к двадцати — двадцати трём годам и считают, что самого главного они уже достигли, а дальнейшим благополучием должен заниматься мужчина.
Мне грех бы жаловаться: работа в областной газете, часто публиковался. Зарплата, хоть и не очень велика, но не меньше других. Тем более, что быстро после института женившись, я так же быстро и безболезненно развёлся. Родители мои — оба пенсионеры, живут в другом городе и всецело поглощены садовым участком. Пишем мы друг другу редко, а видимся только один раз в году. Так что заботиться мне особенно не о ком, поэтому денег мне хватало. В общем, звезд я с неба не хватал, но по жизни продвигался уверенно, и вот, перешагнув третий десяток, я понял, что работа в газете окончательно убьёт во мне те литературные задатки, которые проявились у меня ещё в институте. Я чувствовал, что могу больше, чем расписывать проблемы очередной битвы за власть или трудовые подвиги местных промышленных предприятий. После окончания института было много замыслов. Но, потом женитьба, развод, газета с её вечной запаркой — словом мечты остались мечтами. А время уходит. Надо было выбирать: или остаться в газете и забросить литературу, или бросить газету и на свой страх и риск начать писать, пока не поздно. Первое, конечно, спокойнее, можно запросто дослужиться до редактора или хотя бы до заведующего отделом, но я выбрал второе. К тому времени у меня кое-что накопилось и можно было в течение года полностью заниматься любимым делом. Писать и писать. «А потом, — иронизировал я тогда, — посыплются гонорары, и деньги некуда будет девать». Я взял расчёт в редакции, съездил повидаться с родителями и с февраля засел за машинку. Для первого произведения, чтобы понравиться издателю, нужно всё новое. Незатасканная тема, нестандартный язык, современная манера и острый сюжет. Я решил написать о чувствах приговоренного к смерти. Это было до недавнего времени полностью закрытой темой, никто за это ещё не брался. Всё шло неплохо. На одном дыхании я описал преступление, суд, личную жизнь героя. Но вот, когда дело дошло до, собственно, главного: ожидания смерти, возможном покаянии — что-то у меня застопорилось. Не хватало обстановки, атмосферы неволи. И тогда я вспомнил о своём закадычном друге Алёшке Саутском. Теперь он уже — Алексей Иванович и работает прокурором области. Мы выросли в одном дворе, правда, он был постарше меня на два года. В детстве мы поклялись никогда не разлучаться. Но потом после школы он пошёл в юридический, а я ... Впрочем, об этом я уже писал. С Алёшкой мы достаточно часто виделись и, чем могли, помогали друг другу. Положа руку на сердце, следует признать, что Саутский добрался до таких карьерных высот не без помощи своих влиятельных родственников, но это нисколько не роняло его в моих глазах. Протекциями пользовались все, у кого такая возможность была. В Алёшкином случае тоже ничего зазорного не было, тем более, что с работой он справлялся.
Как-то за бутылкой коньяка, повспоминав прежние похождения, я рассказал ему о своей работе над книгой и попросил помощи. А хотелось мне попасть в камеру смертника хотя бы на пару месяцев, чтобы там дождаться вдохновения и закончить книжку. Соответствующая обстановка и полное уединение должны были этому способствовать. Саутский удивился моей просьбе, но подумав, сказал:
— Знаешь, Сань, я, пожалуй, устрою тебе такую камеру. Не потому, что мы — друзья, а просто я считаю, что смертная казнь — это анахронизм, отменить её надо. Государство не вправе отбирать то, что оно человеку не давало. Пора этот вопрос поднимать, и твоя книжка будет, пусть и малой, но всё же помощью. Конечно же, ты рвёшься туда не для того, чтобы описать, как там хорошо? Не скрою, то, что мы собираемся сделать — запрещено, но я всё устрою так, что никто кроме нас с тобой ничего знать не будет. Кстати, один экземплярчик книги за тобой.
— Что за вопрос!
— Так вот, Сань, тебе повезло. В каждом большом городе есть тюрьмы, но не каждая тюрьма — исполнительная.
— Везение страшное! Если меня когда-нибудь будут расстреливать, то хоть ехать никуда не надо. Рядом с домом. Удобно! — пошутил я.
— И ещё тебе повезло в том, что как раз на днях к нам должен приехать этап приговорённых к высшей мере со всей округи. Его пока собирают, но документы уже здесь, у меня. Но вместо четырнадцати человек приедет тринадцать, так как один по дороге покончил с собой. С поезда его сняли и уже схоронили, а документы здесь. Поэтому я переклею фотографию, приложу печать, и ты вместо этого покойника отправишься в тюрьму. Местная охрана определить подмену не сможет, а этапный конвой смотрит только количество. А через пару месяцев я тебя вызову и восстановлю справедливость. Ты за эту мою «ошибку» можешь подать на меня в суд, но я, надеюсь, ты этого не сделаешь. Этап будет здесь через три дня. У тебя есть время собраться...
Вот так я оказался здесь: в камере смертника. Но это ещё не все. Я здесь хорошо поработал, пришлось, правда, помёрзнуть, поголодать и вот позавчера, когда я уже со дня на день ждал своего освобождения, утром принесли газеты. Среди них была и местная, в которой я работал. Её я читать не любил и решил просто просмотреть заголовки. И что я увидел!!! На последней странице был помещен некролог. Прокурор области Саутский Алексей Иванович погиб в автомобильной катастрофе. Дальше: коротко биография, сообщение о похоронах, подписи отцов города. Гибель Алёшки настолько меня потрясла, что я не сразу понял, в каком сам оказался положении. Потом, уже придя в себя, я с ужасом подумал: а как я, собственно, отсюда выберусь? Поэтому я и решил писать дневник. Говорят, это помогает сосредоточиться, привести в порядок мысли. Прежде всего, я решил не паниковать и тщательно перебрать все возможные варианты спасения. Под конец сегодняшнего дня я окончательно успокоился, внушив себе, что ничего не может быть глупее, чем позволить себя угробить ни за что, ни про что. И потом, ведь я ещё не пробовал ни с кем говорить, ведь вокруг меня люди, а не роботы. Короче говоря, ложусь сегодня спать успокоенным, в конце двадцатого века по ошибке не расстреливают! Тем более в Европе, тем более в нашей стране. Было время, но даже тогда расстреливали не по ошибке, а с умыслом. Это время давно ушло.
25 мая 1991 г.
Утром меня разбудил лязг открываемой двери. Каждое утро охранник приносит метлу и совок для уборки помещения, а также кипяток. Обычно я просыпался раньше, но вот сегодня проспал. Уже несколько дней я меряю шагами камеру и обдумываю своё положение. Под вечер так выматываюсь, что мгновенно засыпаю. Если не будешь уставать за день, то заставить свою голову отключиться на ночь очень трудно. Постоянное чувство опасности не даёт уснуть. Поэтому и надо постоянно двигаться, привыкать думать на ходу.
После уборки перед завтраком приходит офицер с журналом. Я говорю, как обычно: Фёдоров Юрий Петрович, 1959 года рождения, статья 102, высшая мера. Об этом, последнем, мне напоминают ежедневно. Правда, раньше меня это не особенно беспокоило, пока ... пока был жив Алёшка. С охраной я практически не общался, даже не запоминал часто сменяющиеся лица. Но теперь ситуация изменилась.
Сегодня я, наконец, определил для себя пути освобождения. Их несколько. Можно попроситься на приём к начальнику тюрьмы под каким-нибудь предлогом и попытаться ему объяснить ситуацию. Затем, мне вскоре должны принести приговор Фёдорова. Там есть фамилии адвоката и судей. Можно будет вызвать своего адвоката, он- то Фёдорова помнит в лицо. Это самый верный путь. Наконец, есть ещё кассационная жалоба на приговор и прошение о помиловании. Но это уже на крайний случай. Ну, что ж положение у меня не безвыходное. Поразмыслив, таким образом, я немного успокоился, решив, что завтра и начну осуществлять свой план.
А в это время:
В России полным ходом шла избирательная кампания по выборам первого Президента.
В очередной раз отложено подписание Союзного договора.
Начальник следственного изолятора г. Н-ска получил кучу инструкций по улучшению содержания подследственных и осуждённых. Он долго вздыхал, не понимая, куда всё катится и ругался. «Скоро эти уголовники сядут нам на шею».
Адвокат Ковровской юридической консультации Сидоров, закончив последнее дело, подал заявление об уходе на пенсию.
Адвокат Н-ской юридической консультации Курбыко размышлял и взвешивал шансы кандидатов в Президенты. Дело в том, что его пригласили на работу в кооператив, но куда подует экономический ветер, будет ясно только после выборов.
Помощника прокурора Н-ской области срочно отозвали из отпуска.
Секретарь-машинистка областной газеты Зиночка Кожевникова приобрела по случаю чудесный французский маникюрный набор и, бросив все дела, занималась ногтями.
Капитан милиции Шевчук возвратился из очередной командировки и получил обычные три дня отдыха.
14 июня 1991 г.
Наконец я начал осуществлять свой план. Правда, неудачно. Ещё в мае я обратился к офицеру, который приходил по утрам, что хочу попасть на приём к начальнику тюрьмы по поводу завещания. Причину я выдумал, как мне показалось, весьма достойную. Но ждать пришлось долго. Оказывается, начальник принимает не каждую неделю. Но
