Доска

Георгий Каюров                                                                                          

Доска

Рассказ

     Более месяца назад мне позвонил из Софии Никола и сообщил, что собирается прие-хать в Кишинёв, но поездка необычная, – везёт бабушку.
     – Через пару годков ей будет сто лет, – немного заикаясь, объяснял он.
     – Долгие лета, – удивляюсь я. – И крепкого здоровья.
     – Долгие лета, – соглашается Никола. – Мы её отговорили от этой поездки. Сам пони-маешь, возраст, а путь не близкий. На днях сделал большую глупость – рассказал о том, что в Бессарабии живёт русский писатель, потомок бессарабских болгар, тех – первых ко-лонистов. Она засобиралась не на шутку. Не можем отговорить. Какой день твердит, что ей надо с тобой встретиться, есть что рассказать. Вчера разыгралась настоящая трагедия. Мы выслушали исповедь – оказывается, она думала, унесёт с собой в могилу эту историю – слёзы, сердечные капли, снотворное, чтобы хоть как-то урезонить. Готова была ещё с вечера отправиться в дорогу на Кишинёв. У неё появилась возможность рассказать, и нельзя терять ни дня. В общем, встречай.
     – Рад буду вас видеть, Никола, и тебя и твою бабушку, – успокаиваю его.
     На этом и попрощались. Я был тронут доверием его бабушки, но и делал скидку на эмоциональность товарища. В короткие встречи мне приходилось часами слушать длин-ные вступления Николовых историй, пока он наконец подходил к сути того, о чём соби-рался рассказать. Не слушать было невозможно, потому что Никола всегда говорил горя-чо, эмоционально, и я ловил себя на мысли, что все детали, на которых подробно оста-навливался Никола, и стороннему слушателю казавшиеся никчемными, тоже важны. Как бы ни утомительны рассказы Николы, которые мне предстояло выслушать, а теперь ещё и его бабушки, я рад был предстоящей встрече с могучим сыном болгарского народа, боль-шим знатоком истории своей страны и искреннего почитателя бессарабских болгар, знающего нашу историю лучше, чем мы сами.

     Рассматриваю карту Болгарии в Интернете – виды из Космоса – отыскиваю Златоград среди горных перекатов Родопи.  В большом разрешении «брожу» по улицам этого тихого уголка, чтобы прочувствовать события, о которых поведала мне девяностовосьмилетняя болгарка. Она прибыла в Республику Молдова вместе со своим пятидесятилетним внуком Николой, желая побывать на местах легендарных предков – национальных героев Болга-рии, – вынужденных два века назад спасать свои жизни и жизни своих семей на пересе-чённых ландшафтах Бессарабии, ища защиты у российского императора.
     Златоград, местечко рудокопов, раскинулся на распутье трёх автомагистралей, зате-рявшись в гористой местности, покрытой сплошь лесами. Заезжая с востока, уже в самом центре городка путник окажется перед выбором – дорога вправо уведёт путешественника в глубь Болгарии, а дорога влево, через несколько десятков километров, откроет пре-красные курорты побережья Белого моря, так болгары называют Эгейское, но надо пере-сечь болгарско-греческую границу.  
     Образ старой болгарки не покидает меня уже месяц. Вот и сейчас, изучая окрестности Златограда, у меня ощущение, будто она сидит передо мной и повествует монотонным, тягучим голосом. Её прохладные, иссушенные жизнью руки сжимают бостон, а рот шамка-ет, всё время что-то поправляя языком. Говорит внятно, и слух у неё чуткий. Стоит мне исковеркать болгарское слово, она тут же справляет – неутомимо и настойчиво:
     – Не-ея, сорук – четирдесет! Четирдесет! Запомни! – и стукнет для убедительности бостоном по полу.
     Я исправляюсь, чтобы попасться на другом слове, и снова неутомимая блюстительни-ца чистой речи указывает на ошибку.
     – Ты не сердись на бабушку, – поддерживает меня Никола, пока та переводит дыха-ние и собирается мыслями. – Она проработала многие годы учительницей. Меня замучила муштровать языку. Но она по-доброму к тебе относится. Поверь мне.
     – Я вижу. Всё в порядке, – соглашаюсь с товарищем. – Наоборот, хорошо, выучу язык.
     Меня больше расстраивает то, что повествование прерывается из-за моего непра-вильного произношения. От досады корю себя за несдержанность и стараюсь больше слушать не перебивая. Речь старухи не скорая, вязкая. Она старается проговаривать каж-дое слово, желая донести его до сердца слушателя. Внимаю любым звуку и жесту рас-сказчицы, и ей это нравится. Чувствую – нравится, но виду не подаёт, а нарочито грубо исправляет мой плохой болгарский.
     – Это произошло давно, и семья Везировых хранит всё в тайне, как хранит ещё две священные тайны, завещанные предками. О них я расскажу, потому что надо было унас-ледовать эти тайны, чтобы в каждой семье Родопи появилась третья, своя тайна – старуха протёрла губы платком и продолжила: – Троица нас хранит, – неожиданно она умолкает. Мне показалось, на этом закончит свой рассказ, передумав приоткрыть занавес секретов целого народа. Решимость старухи опровергла мои опасения: – Бахтияр Везиров выдавал свою дочь Гюлтерие замуж. Я тогда тоже девушкой ходила. Меня отец выдавал… – стару-ха тяжело вздохнула, покачав головой: – Нашёл мужа, посидели за скромным столом со сватами, и пошла я из родительского дома. Мама в свой платок сложила мои вещи, пару кофточек своих приложила, с тем и начала жизнь. Моя семья бедствовала. Какие доходы у местечкового учителя? – болгарка снова сделала передышку. – Венчальные свечи суну-ла в узел и шепчет мне, поведёт венчаться, свои свечи будут. С этими свечами сама вен-чалась, и всех дочерей венчали, – старуха призадумалась и, усмехнувшись, продолжила: – Дочка у него красивая! Думаю, большой калым получил Везиров, – старуха пошамкала губами от удовольствия: – Жених прибыл в окружении большой свиты. Кони сытые – все белые. Жил он где-то в ближайшем к Златограду горном селе. Нам говорят – сегодня бол-гары стали жить лучше. Как же лучше, я тебя спрашиваю, – старуха пристально устави-лась невидящим взглядом в мою сторону, грозно сведя брови.
     Мне нечего было ответить, и я опустил голову, чувствуя её колючий взгляд и ощущая, как боль за свою родину и гнев разрывали ей душу.  
     – Разве из-за хорошей жизни болгарин бросит свой дом? Сегодня тысячи сёл брошены болгарами. Раньше были турки, а в каждом селе жили люди, было много детей, – старуха гневно покачала головой, грозя кулаком, и уже через мгновение голос её выровнялся: – Освободили Родопи от турок в одна тысяча девятьсот двенадцатом, но наш городок долго ещё продолжали называть – Дары-Дере. Только в тридцать четвёртом переименовали в Златоград. Тяжёлое время! Освободили братьев-болгар, они как мы, язык – болгарский, обычаи наши, а… – старуха снова сделала паузу, устремив тяжёлый взгляд в пол, и отку-да-то из глубины у неё вырвалось: – Помаци!
     Я увидел, как сжались кулаки от гнева, бушующего в сердце старой болгарки.
     – Кто это придумал? – крикнула она, низко наклоняясь в мою сторону.
     От слова «помаци» какое-то отвратное ощущение, но не понимаю его значения и по-тому не знаю, что ответить на вспышку эмоций рассказчицы.
     – Помаци, значит – сломленные, – поясняет мне Никола. – Понимаешь, – тронутый рассказом бабушки взрывается он эмоциями. – У нас есть праздник, большой православ-ный праздник – день Святого Георгия. Весь город собирается на площади. Нет различия между жителями – православный ты или магометянин. Каждый садится в кругу своей се-мьи, родственников, раскладывает угощения, подходи к любому и будешь сытно накорм-лен и встречен самым дружелюбным вниманием. Молятся, правда, каждый по-своему.
     – Бог не наш – магометянский, – то ли с сожалением, то ли осуждая, дополняет внука болгарка. Она поднимает подслеповатые глаза на меня, понимаю ли я, о чём она говорит. Качаю головой, больше потому, что ещё нахожусь под впечатлением от значения слова «помаци».
     – Не понимаешь, – разочарованно тянет старуха, брезгливо отворачиваясь.
     Я теряюсь, не находя слов, но на помощь подоспел Никола.
     – Понимает он, бабушка, понимает. Здесь головой кивают, говоря «да», так как у нас, когда хотят сказать «нет».
     – Тьфу, – в сердцах сплёвывает старуха и громко смеётся. – Да, так да, – принимает она моё «да» и продолжает: – Всё торжественно, все довольны. Мать плачет, но какая мать не плачет, выдавая дочь замуж?! – старуха замолкает, задерживая пристальный взгляд на мне. – На пороге дома, благословляя дочь, Бахтияр и Демирка, так звали мать Гюлтерие. – И снова пауза, чтобы старуха, наконец, прошептала: – Гуркия.
     – Красивые имена, – соглашаюсь я, по ошибке  отнеся и последнее слово к именам.
     – Хгм! Красивые, – презрительно усмехается рассказчица: – Гюлтерие – куст розы, так переводится с турецкого её имя. Демирка – железо. Она и была железная. – Старуха снова перевела дыхание, собирая силы, чтобы продолжить: – Родители молодым и гово-рят:
     – Благословляем вас, но наше благословение такое – надо сходить к Хану.
     – Хорошо, папочка, – звенит голос счастливой Гюлтерие. – Обязательно завтра пой-дём.
     – Нет, – строго отрезал Бахтияр и, ища поддержки, перевёл взгляд на жену. – Надо сходить сегодня. Сейчас. Иначе не быть тебе женой, – сомневаясь, к месту ли будет на-помнить, тихо добавил: – Этого хотела твоя бабушка.
     – Милая, давай сделаем, как просят родители, – поддержал будущего тестя жених, не дав Гюлтерие возразить отцу. – Наши подождут, – и шепнул на ухо: – Очень хочется на настоящего Хана посмотреть.
     Гости расположились под навесом двора Везировых, а молодые со своими родителями направились к Хану. Дорогу указывал Бахтияр, следом за ним шла Демирка неся в руках дариво – свадебный калач и пешкир, какие подают почётным гостям и родителям. Я тоже была, в той процессии. Меня Гюлтерие позвала как подругу. Я младше года на три. Люби-ла её как сестру. Бывало по дому хожу и всё приговариваю: «Гюлтерие так сказала, Гюл-терие так сделала». Большой авторитет! – старуха важно покачала головой: – Отца моего, после освобождения Родопи, направили учительствовать в Дары-Дере. Там и я родилась. Мама боялась ехать к нехристям, – старуха умолкла, но ненадолго: – Жили мы с Везиро-выми двор в двор, вот и перелазили через дувар, девчонками, друг к другу в гости бега-ли. Вместе проказничали, были хуже мальчишек. Позже гуляли девушками. Помню, за мной ухаживал красивый парень… Когда это было? – старуха махнула рукой и закрыла глаза. – Думать о нём боялась. Магометянин. Мама узнала бы и умерла. Отец не дал бы согласия пожениться, – с закрытыми глазами старуха застыла и только губы продолжали шептать: – Йордан сделал меня счастливой. Семьдесят один годочек прожили душа в ду-шу. Семеро детей, внуки, правнуки…
     Мне показалось, старуха вот-вот заплачет. Слёзы не потекли, но она всё равно про-тёрла сухие глаза платком:
     – Жених веселился, несмотря на то, что рядом его родители. Отец у него был строгий. Они с женой шли перед нами, и он постоянно оглядывался, чтобы одёрнуть сына. Лицо – жуть! Грозный, страшно! И у отца и у сына сходились густые чёрные брови, – старуха за-качала головой и задумалась: – Ревнивец. Он был неплохой парень. Как же имя? Никола, как его звали? Слышь, Никола! Как звали мужа бабы Гюлтерие?
     – Не помню, –