рукой вошедшему в бар долговязому человеку, одетому, как и он, в рабочую одежду. – Греби сюда!
– Это Иван! – представил меня Николаю Дэн. – Художник из Ирландии, о котором я тебе говорил. И он вернулся!
– Курганов, – протянул мне руку Николай.
Я пожал раскрытую и жесткую ладонь мужчины.
Николай присел за наш столик. Мы поговорили об Ирландии о том, о сем. И вскоре они с Дэном стали обсуждать смету. Я почувствовал себя лишним, попрощался с ними и вышел на воздух.
Уже стемнело. Сеялся мелкий дождь. Я закурил сигарету. Мои пальцы дрожали.
– Вот это да! – хмыкал я, стоя под деревьями неподалеку от «Катастрофы». – Храм расписать! Как граффити...
Но мне было не до шуток. Ирина, церковь, толока, не выходили из головы. От мысли, что я должен остаться здесь или отказаться от храма, я моментально ослабел и привалился спиной к дереву. Сквозь черные стволы деревьев, наверху размыкавшиеся кругом, взгляду отворялось небо с мерцающими в глубинах вселенной звездами. «Гори, гори, моя звезда...» – вспомнился любимый романс моей матери. И я вдруг почувствовал себя круглым сиротой. Совершенно одиноким в мире. Где никто меня не любил, никто меня не ждал. И это ощущение моего сиротства было настолько внезапным, острым и страшным, что из моего горла вырвался в ночь сдавленный крик...
Потом, помню, я брел во тьму; раздирал руками мертвые кусты, карабкался через мрачные заборы, изранив ладони о колючую проволоку. В жажде подвига бежал, спотыкаясь, по полю, продирался сквозь чащу, пока не преградила мне путь Ока, потерявшая в темноте свои горизонты. Я разделся и вошел в ее ледяные воды.
Час спустя, дрожа от холода, я стоял среди развалин бывшего кирпичного завода на окраине города и смотрел на белую недостроенную церковь, освещенную матовым прожектором.
Рядом с храмом, на усыпанной листьями земле, лежал новый голубой с золотом купол, увенчанный крестом. Щит, вкопанный в землю, гласил: «Здесь возводится церковь в память святой великомученицы Ирины. На личные пожертвования».
Неподалеку в развалинах бывшей заводской теплицы копошился дед. Я подошел. С помощью зубила и молотка дед очищал годные кирпичи от раствора.
– Тебя Данилов прислал? – откинул он капюшон плащ-палатки.
– Нет, – сказал я. – Сам пришел.
– Инструмент в бытовке, – обрадовался дед. – Как величать-то?
– Иван.
– Селюгин Василий. Сын Ивана.
Посмеялись.
По приставной лестнице я поднялся в вагончик, где, по словам Селюгина, дневал и ночевал Дэн. Включил электричество. И первое, что увидел, был портрет Ирины Дьяковской, висевший над лежанкой. Узколикая красавица с удлиненными, как у египетской жрицы глазами, но уже какими-то неземными. Топилась буржуйка. На веревке, протянутой в углу, сохла рабочая одежда.
Я подошел к столу. На столе лежала тетрадь. На ее обложке было написано «Рабочий журнал». Я открыл тетрадь на последней записи: «Сегодня очистили от раствора 600 кирпичей, замуровали три лишних окна. Завтра будем поднимать, и устанавливать купол на 23-метровую высоту. Нанял кран «Кото» со стрелой в 25 метров. Чтобы построить купол, пришлось продать свою двухкомнатную квартиру. Но дело того стоит. На освящение купола приедет отец Петр...».
– Пора отмывать кисти от засохшей краски, – подумал я, согреваясь.
