Друг пеликана

молодость, - задумался Джеймс Фостер, проходясь взором от темных сосредоточенных на чтении глаз девушки, до её алых молочных губок, шевелящихся в беззвучном чтении словно лепестки молодых роз на ветру. - Я бы подарил ей квартиру, давал бы деньги на платья, косметику и духи - она бы мне свою заботу и тело. Если бы она даже забеременела от меня, то я бы признал ребенка и оставил ему наследство. Хотя уже то, что этот ребенок имел бы от меня здоровые гены и хорошую расположенность к быстрому интеллектуальную развитию, тоже в каком-то роде неплохое "наследство".  
  Фостер размышлял об этом, но сам же понимал, что никогда не сделает этого. И не из-за того, что он был так верен своей жене даже после её смерти (он знал, что Мэри, как истинная христианка, обладая добрым сердцем, простила бы ему любые измены), а потому, что не хотел избегать одиночества, портя жизнь другому, да ещё такому молодому человеку. Да, он допускал, что для девушки было бы на первых порах и не плохо получить такого богатого покровителя. Он допускал, что возможно своей добротой он бы даже смог искренне влюбить эту студентку в себя, и в благодарность за это оставить в наследство ей второй дом на Хайгейте. Но он чувствовал, что это будет все равно не совсем хорошо. Тем более, в конце концов, он осознавал и то, что никто и никогда ему не станет в мире более духовно близок и сильнее любим чем Мэри, даже если пред ним сейчас предстала не только какая-то молодая симпатичная студентка в полосатом пуловере, а сама Келли Брук -  зрелая дива британского подиума, супермодель, обладающая великолепным телом!      
  - Старый садовник не должен срезать молодую розу, - проговорил он про себя, окончательно успокоившись от возбуждения, но, продолжая смотреть на студентку. - Даже ради того, что бы в последний раз в жизни вдохнуть её аромат...
  Фостер снова уткнулся в "Дейли Телеграф", однако на сей раз, в его мыслях воцарился такой хаос, что он уже не мог размышлять над оставшимися нерешенными вопросами - недавнее видение ещё сильно смущало его, тем более он продолжал улавливать веселый смех и звонкие голоса молодых "нимф".
  Бесцельно смотря в газету с полным мыслительным штилем в голове, Джеймс Фостер вскоре услышал тихий равномерный звон спиц колесиков детской коляски, которая приближался к нему всё ближе и ближе вместе с неторопливым цоканьем женских каблуков.
  - Добрый день, мистер Фостер! - раздался совсем близко мягкий женский голос, который был ему знаком и приятен. - Как ваше здоровье? Отдыхаете? Мы вот тоже решили выйти в этот замечательный день в парк.
  Фостер поднял глаза и увидел Алисию Уилсон - тридцатиоднолетнюю женщину соседку, которая вывезла на прогулку своего полугодовалого малыша Ричарда.
  - Добрый день, Алисия, - в ответ поприветствовал он, ей мягко улыбнувшись. - Спасибо, пока на здоровье не жалуюсь. Тьфу, тьфу, тьфу! А день сегодня хоть и не много душный, но действительно замечательный. Ты бы почаще выходила сюда гулять, дочка...
  Фостер с более широкой улыбкой взглянул на молодую женщину - ему всегда нравилось проявление смущения на её лице, когда он обращался с ней по-отцовски. И это не было случайно, ибо её он знал почти самого рождения.
  Хоть Алисии Уилсон уже немного перевалило за третий десяток, она выглядела значительно моложе своих лет. Высокая, статная, лишь чуть-чуть полноватая, она была красивей даже тех девушек, которые были намного младше её! Шикарные длинные волосы с рыжими кончиками и темными корнями красиво обрамляли её овальное лицо с немного пухленькими щеками, большими выразительными серо-зелеными глазами (глядящими из под могучих крыльев темных густых бровей) прямым, чуть вытянутый вперед кругленьким носом, пухлыми, хорошо накрашенными губами и немного вытянутым круглым подбородком. Она была облачена в короткое но, непромокаемое темное платье (без длинных рукавов, но немного круглыми пышными плечами) и очень длинную, тянущуюся даже чуть ниже колен черную юбку. Её ровные ножки покрывали очень плотные черные чулки, а стопы были обуты в блестящие черные туфельки на высоком каблуке, но с тупыми носами.
  Всей этой темной гаммой, из-за которой хорошо выделилось её немного красноватое лицо, светло-огненные волосы и бледные тонкие руки, замужняя женщина выдавала свой скромный характер. Словно в тон её одежде, вторила и хорошая компактная черно-белая детская коляска, которая имела удобную толстую рукоять для матери, комфортную мягкую люльку с непромокаемым навесом и небольшим матерчатым отделением под ней у колес, где виднелись различные тары с питательными смесями и пачки ещё неиспользованных подгузников "Хаггис".
  Джеймс Фостер, взбодренный смущением Алисии, которое ещё больше молодило её, поднялся со скамейки и заглянул в люльку – там, свободно развалившись на мягком белом покрывале под сенью висящих разноцветных погремушек, мирно спал младенец Ричард. Его круглое личико, обрамленное в кружевной белоснежный чепец, было таким пунцовым, что смахивало на спеющий помидор.
  - Как сладко спит... - улыбнувшись, прошептал Джеймс Фостер, и медленно отстраняясь, глядя уже на его симпатичную мать, также тихо добавил. - Ладно, не буду вам мешать отдыхать...
  Алисия Уилсон, смущенно улыбнувшись, учтиво кивнула ему головой, и, поглядывая на спящего сынишку безмерно счастливым взором своих больших глаз, медленно покатила коляску дальше по парку - она вела её к одному большому  дереву у пруда, где часто отдыхала под его тенью возле прохладной воды.
  Джеймс Фостер, закинув руки за спину, с удовольствием смотрел ей вслед. Хоть женщина с коляской отходила всё дальше к пруду, он продолжал ощущать в воздухе невероятный бархатисто-карамельный аромат её духов, от которого у него словно сразу что-то зацвело в душе, и вновь возбужденно забилось в груди уже не молодое сердце!
  "Всё же женщины невероятные существа, - с улыбкой, подумал он, втягивая ноздрями сладкий аромат духов. - Ибо там, где они просто прошлись, даже воздух словно становиться чище и слаще!"
  Уже с неким воодушевлением, он снова сел за свою скамью и взял газету. Однако, не смотря ни на что, продолжал наблюдать за Алисией Уилсон. Он видел, как она приветливо поздоровалась с четой Джонсонов, заметив, что старый Джейсон ответил вежливым приветствием, а Джудит просто бросила молчаливый ядовито-презрительный взгляд - она не любила Алисию ещё с тех лет, когда та была подростком.
  "Ах, пиранья, ты всё продолжаешь скалить свои острые зубки, - подумал Фостер, с иронией взглянув на старую соседку. - Тебе всегда не нравилась Алисия, потому что ты чувствовала к ней двойную зависть - ты не имела такую цветущую красоту молодости и ангельскую чистоту души! Когда Алисия была подростком, ты относилась к ней как к девушке "легкого поведения". Ты со злостью обзывала милую девочку ирландским "отбросом"! Когда же Алисия удачно вышла замуж за морского офицера Джека Уилсона, ты и тогда не унялась, обильно распространяя сплетни о том, что та вроде не любит детей, и пока муж находится в разъездах по службе, тайно водит к себе многочисленных любовников. Да, именно так ты чернила эту бедную девушку, даже не думая о том, что она наоборот, ещё именно с подростковых лет очень хотела иметь детей, и много переживала по поводу того, что ей никак не удавалось забеременеть в барке. И вот теперь, когда Бог наконец послал ей ангелочка Ричарда, тебе сейчас лишь остается молча глотать свою собственную желчь и сгорать от злости, ибо после этого уже просто нелепо больше что-то наговаривать дальше! А почему? Потому, что в сравнении с тобой, Алисия в конце концов оказалась подобна Пресвятой Деве!"
  С этими мыслями он не без удовольствия следил за недовольной Джудит Джонсон (которая, ища выход своей злости, стала "срываться" различными претензиями на мужа), но через некоторое время снова бросил взгляд на свою молодую соседку - Алисия Уилсон уже подвела коляску с Ричардом под тень кленового дерева на зеленом лугу, который не крутым откосом шел прямо к водной глади пруда. Как обычно, она стала мягко покачивать коляску взад-вперед, молча любуясь как своим малышом, так и красотами окружающего парка. Возле неё, окруженный свитой из темных небольших синиц стоял один из белоснежных лебедей – недавно выйдя из воды, он, ловко изгибая свою шею, чистил свои "снежные" перышки, и иногда поглядывал на красивую женщину. Белки резвились над ней в ветвях и грызли лесные орешки, умело держа их в своих лапках. Чуть поодаль от неё, словно прячась от посторонних глаз за прибрежным камышом, плавали ещё два лебедя - было видно, что это влюбленные, ибо их головы соединялись в своеобразном объятии, делая белыми дугообразными шеями контур "сердца", символа своей любви. Ещё неподалеку на берег выскочило несколько хохлатых розовых пеликанов, которые зашагали вразвалочку по изумрудному берегу, будто заправские моряки после долгого плавания.
  Алисия Уилсон следила за всей этой окружающей живностью и испытывала настоящее счастье - у неё был любимый, долгожданный сын и поэтому ей казалось, что и повсюду царила только радость, мир и спокойствие, которыми всегда был пронизан весь Сент-Джеймс-парк.        
  Хоть Джеймс Фостер держал в своих руках "Дейли Телеграф", но так и не приступал к продолжению своего интеллектуального хобби, в свою очередь, засмотревшись на Алисию.
  "Да, она ангел, - снова начал размышлять он про себя. - Ещё будучи глуповатой бледнолицей девчонкой-подростком с большими наивными глазами и длинными развевающимися золотисто-рыжими волосами, я уже заметил то, что она резко отличается от своих сверстниц. В отличие от них, она всегда была скромна, молчалива и держалась в стороне, словно и впрямь пришла в этот мир из высокоморальной викторианской эпохи. Пока остальные девчонки уже в свои неполные пятнадцать лет вовсю хвастали перед друг другом "накоплением" сексуального опыта, Алисия продолжала в одиноком целомудрии просиживать за книгами Шекспира и Байрона. Но, несмотря на замкнутость, я помню она всегда с великим удовольствием помогала по дому как своим родителям, так и моей Мэри. Уже тогда, смотря в её добрые глаза, слушая её тихий голосок (подобный журчанию молодого горного ручья) мне она казалась ангелом небес!"
  Продолжая смотреть на молодую соседку, Фостер ещё более ушел в воспоминания о прошедших годах.
  Он вспомнил ту трагедию, которая разразилась в семье Алисии, когда ей, ещё не достигшей шестнадцати лет, пришлось пережить гибель отца – автогонщика "Формулы-1" Джека Макговерна, насмерть разбившегося на Гран-при Бельгии. Он вспомнил, как бедная девушка, ещё не успев оправиться от этой потери (а отца, хоть видела редко, она очень обожала), затем лишилась и своей матери Элизабет, которая и так долго хронически болела, но после потери мужа быстро "сгорела" от горя. Он вспомнил, как вмиг осиротевшую Алисию взяла под опеку какая-то тетка из Ливерпуля. Однако, эту тётку он видел всего пару раз (та взяла на себя только финансовые обязательства над племянницей), а так, в основном Алисия уже с семнадцати лет осталась в своем доме совершенно одинокой