Нет, хорошее все-таки время года весна. Серьезно. Уж не знаю отчего - то ли, как говорят ученые, просыпается природа и ее животворящие токи так действуют на человека, то ли, как говорили древние, сам Ярило младой сменяет Марену снежную, - точно не знаю, но и вправду, все как-то по особому, жить хочется, и кажется что вдруг, внезапно изменится твоя непутевая жизнь и заиграет новыми красками как весеннее солнце, отражающееся радугой в бензиновых лужах, что остались утром после дождя. Так жизнь побеждает смерть, и, наверное, именно этот восторг так пьянит душу ранней весной, наверное именно это чувствуют дети, пока не начинают взрослеть, и жизненный опыт не начинает подсказывать, что так будет далеко не всегда. Но все равно, весна это здорово. А Масленница? Настоящая, на солнцеворот, а не та, которую попы сдуру празднуют в феврале, пытаясь втиснуть ее перед своим "великим" постом, потому как не влазит вся эта русская разухабистая ширь и радость самой жизни в их поганый лунный календарь. Первый дождь, гром среди ясного неба и теплый ласковый ветер, что приносит нам привет из самого детства откуда-то издалека, из-за горизонта, а может быть и еще дальше.
Есть, конечно, и недочеты - не без этого, ну например слякоть, да что там слякоть - настоящая непролазная грязь, когда идешь как сапер по минному полю и хватаешься руками за спасительный забор или деревья, растущие на твоем пути, в надежде не сгинуть вместе с новыми туфлями где-нибудь в безымянном переулке. Ну еще простуды всякие, тоже неприятная вещь, но все равно, плюсов больше чем минусов. И вот идешь утром на работу, еще прохладно, под ногами грязь чавкает своим беззубым ртом, словно бы пытаясь переварить тебя всего целиком и дым от сигареты стелится книзу, как туман над лесными болотами. Через небольшой дворик, где стоит несколько полуразобранных автомобилей, потому как есть там небольшая мастерская и какой-то мужик то ли разбирает старые авто на запчасти, то ли из двух-трех машин делает одну сравнительно новую. И вот там, чуть поодаль, растут два больших дерева, тополь и акация, а между ними видимо росло третье, от которого остался нынче один пенек, на который прикручено старое сиденье от "москвича", вот как раз на нем и сидит эта старуха. Зимой она из дома не выходит, видно слишком холодно, и стоит этот пень весь в снегу словно какой-то перст судьбы, куцым своим пальцем смотрящим в низкое небо. Трон королевы, как я его почему то называю, зимой пуст. Но вот по весне, когда солнце снова начинает входить в свою силу, когда земля начинает медленно оттаивать и первая зелень неумолимо начинает пробиваться вверх, старуха первый раз выходит из дома и садиться под еще голыми деревьями. Так она встречает первый дождь, первых птиц перелетных, что спешат из далеких стран в родные края, первые листья на деревьях и конечно же всех прохожих, которые идут мимо.
Взгляд стариков всегда особенный, то ли с высоты прожитых лет, то ли от того, что зрение уже не то, но они всегда смотрят долго и пристально и как-то не по-себе от этих взглядов. Эта же старуха смотрит всегда по-особому, словно бы задерживает дыхание и ждет того момента между двумя ударами сердца, когда снайпер нажимает курок. Я никогда не задерживаюсь, прохожу мимо, все-таки мы не знакомы, старуха молчит, ну и я молчу. Я вообще не из болтливых. И вот так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Со временем это стало даже каким-то особым ритуалом и становилось даже как-то грустно, когда наступали холода в позднем ноябре и старуха не появлялась более на своем законном месте. И только в начале марта все начиналось сначала.
И вот однажды уже нынешней весной я снова шел на работу мимо этого небольшого кладбища брошенной техники, обходя лужи и грязь, оставленную протекторами автомобилей и, почти миновав старуху, которая как и полагается, уже сидела на своем месте, вдруг услышал:
- А вот это ты брось!
Все это было настолько неожиданно, что я даже на мгновение растерялся.
- Не понял, - пробормотал я, почему-то захотелось поскорее уйти и забыть все это, позже вспоминая как забавное недоразумение.
- Да все ты понял, - старуха рассмеялась своим скрипучим смехом и буквально впилась в меня своим на удивление пронзительным взглядом, - говорю тебе: брось эту свою траву дурацкую курить, ни к чему это.
Я на секунду словно остолбенел, как в детстве, когда лезешь тайком в родительский кошелек за мелочью чтобы купить себе мороженное и они застают тебя за этим занятием. Все мешается в голове, гремучая смесь из стыда и досады словно озноб прошибает тебя буквально насквозь и начинаешь лихорадочно искать себе что-то вроде оправдания. Да и что там покурил-то? Буквально три-четыре раза и было, ну и в армии пару раз, так это было уже давно и почти неправда.
- Вот и не начинай, - будто бы прочитав мои мысли проскрипела старуха, - и с работой своей тоже заканчивай, не твое это.
- Работа как работа, - начал оправдываться я, - а чем еще у нас заниматься?
Старуха снова зыркнула на меня своим пристальным взглядом и продолжила хрипловатым голосом:
- Да чем хочешь, да вот хотя бы тем, чем я занимаюсь.
- Пенсионером что ли? Мне еще вроде как рано.
Она опять рассыпалась смехом, если вообще можно назвать смехом те звуки что вылетали из ее горла и изобразила что-то наподобие улыбки:
- А хотя бы и пенсионером, чем тебе не работа? А? Сидишь себе, никого не трогаешь.
- "Починяешь примус", - зачем то вставил я.
- Какой примус? - нахмурилась она.
- Ну не знаю, - неуверенно начал я, - керосиновый, наверное.
И я снова поймал на себе этот взгляд, пристальный, оценивающий и при всей внешней незначительности этого в общем-то пустого разговора показалось, что она внутренне словно бы на что-то хотела решиться, подытожить и наконец-то принять какое-то важное для себя решение, которое вроде бы уже давно сделано, но все равно колебалась.
- Ладно, сойдет и так, - вдруг вздохнула она и, пытаясь подняться, протянула вперед свою руку, - а ну помоги мне!
Я сделал шаг вперед, схватил ее и осторожно потянул на себя. Ладонь у старухи была на удивление крепкая, она сильно сжала меня за руку, рывком легко стала на ноги и опять глянула на меня на этот раз прямо в упор. Глаза у нее были карие, темные, но удивительно ясные, спокойные и в то же время от них веяло неимоверной силой, скрытой где то там, в глубине. Она крепко держала меня и ладонь ее, казалось, словно бы раскалилась от некоей неведомой энергии, неизвестно откуда взявшейся в этой дряхлой на вид старухе. Все это длилось какие-то мгновения, наконец она отпустила меня, усмехнулась:
- Ладно, иди уже. Пенсионер.
- До свидания, - неизвестно зачем брякнул я.
Она неопределенно кивнула головой и совсем уже по-старушечьи побрела домой, потом остановилось, обернулась и сокрушенно махнув рукой, сказала:
- Марин день скоро.
Совершенно ничего не понимая я пошел дальше.
Была пятница.
Весь день этот разговор со старухой не выходил у меня из головы. Казалось, было в нем что-то странное, недосказанное и очень важное и я никак не мог понять - что же именно. Иногда так бывает, появляется вдруг словно бы из неоткуда эта шальная уверенность в том, что все еще будет хорошо и кажется, будто бы одна фраза, услышанная мимоходом или случайная встреча являются предвестниками чего-то удивительного, непостижимого и прекрасного. И тогда ты почти уверен в том, что это Знаки. Конечно, вслед за этой уверенностью появляются ее вечные спутники - сомнение и здравый смысл и вот уже от былой восторженности твоей не осталось и следа, потому что в сотый раз тебе будет объяснено, что чудес не бывает, что все имеет свою причинно-следственную связь и что все остальное противоречит закону сохранения энергии. Вот такая арифметика.
И все-таки я не удержался и ближе к вечеру решил разузнать что-нибудь о старухе. Самый старший у нас был Петрович, он был кем-то вроде мастера или бригадира, если подобные должности вообще могли относится к нашей шарашке. Ему было уже откровенно за пятьдесят, высокий, худой, распространяющий вокруг себя жуткий запах "Примы", а иногда и самосада, тем более живущий по-соседству, он должен был знать что-нибудь о ней. Во время очередного перекура я подошел к нему и как можно более невзначай поинтересовался:
- А что это за старуха тут все время сидит? Тут, на повороте, возле автомастерской?
- Баба Шура что ли? - Петрович выпустил, как скунс, облако сизого, едкого дыма и вопросительно глянул сквозь меня на него.
- Наверное, - сказал я, - на пеньке все время сидит.
- Баба Шура, - Петрович снова затянулся своим гербарием и вытянул вверх кривой палец, - моей жены троюродная тетка, - подытожил он. Потом вопросительно снова глянул на меня:
- А что ты спрашиваешь?
- Да так, просто интересно, - начал вроде бы я, - года три уже хожу мимо, а тут старуха все время сидит.
- Сдала она в последнее время, раньше то она ого-го была! Всю войну прошла снайпером, до замдиректора на нашем заводе дослужилась, даже депутатом Верховного совета была! - указательный палец снова впился в потолок, - А потом бросила все и стала этим...как его?..Экстрасенсом! Вот! Стала людей лечить всякой там херомантией. Приезжали к ней со всего края и даже, говорят, из самой Москвы. А не так давно вдруг перестала этим всем заниматься, то ли заболела, то ли еще чего - не знаю. Да, как раз года три назад это было. Такие дела.
Вот так. Оказывается все не так просто.
Наступил вечер и все начали собираться домой. Предстоящие выходные были расписаны буквально по минутам, дома на кухне шел вялотекущий ремонт и надо было как-то напрячься и доделать уже все до конца. Не спеша пошел на остановку, дошел до поворота и все-таки не утерпел и оглянулся. Старухи на месте не было. Ну и ладно. Сел в маршрутку и уже через двадцать минут был у своего подъезда. Понянуло вечерней прохладой, отчего домашний уют обычно только усиливается, такова уж человеческая природа - осознание происходящего строится лишь на контрастах. За мелкими домашними делами и ремонтом, который наконец-то закончился, незаметно пролетели выходные. И опять я стоял на балконе, ежился от вечерней прохлады и смотрел на огни фонарей, бегущих по обе стороны дороги в центр города. В такие минуты особенно четко понимаешь насколько все глупо, но все-же не безнадежно.
В понедельник неожиданно потеплело, с самого утра уже светило солнце и день обещал быть по-настоящему весенним. Доехал до своей остановки, купил сигарет в табачном киоске, прошел до поворота и вдруг остановился... Во дворе дома, где жила старуха, вороты были широко открыты, суетились какие-то люди, мужчины были с черными повязками чуть повыше локтя, а женщины в платках такого же цвета, посреди двора стоял гроб, в котором лежал кто-то, издалека было не видно лица, но я сразу понял, что это она. Было около девяти утра, еще не было духового оркестра, не было старенького "газона" с откинутыми бортами и расстеленным на дне кузова красным ковром, не было автобусов, которые повезут людей до нового кладбища, находящегось почти в трех километрах от города, ничего этого еще не было, но ощущение непоправимого, что сваливается словно снег на голову, стояло в воздухе как тяжелое марево.
"
