вылетела собачья упряжка. Я хотел посторониться, но собаки добежав до меня, остановились. Я тоже остановился.
— Здравствуй, Валерий! — из саней поднялся старик с седой бородой и сморщенным, как сушёная груша, лицом, — узнаёшь меня?
— Нет, что-то не припомню.
— Ну, как, нет вестей из Москвы? — спросил старик.
— Нет, — я напрягал хмельную голову, но никак не мог вспомнить этого старика среди своих знакомых.
— Ох, Валерий, Валерий... Что же ты так напился? Нехорошо, Валерий.
— Уйди, дед, я хочу спать, — сказал я и пошёл не оглядываясь.
— Подожди, куда же ты? — засуетился старик, — невежливо так обращаться со старшими. А я хотел тебя табачком угостить. На, закури трубочку, сразу станет легче.
И он подал мне маленькую костяную трубку, уже раскуренную. «Что пристал?» — успел подумать я, но трубку взял. Курить, действительно, хотелось, и я глубоко затянулся. В глазах потемнело, все мышцы разом обмякли, ноги стали подкашиваться. Стало как-то уютно и тепло, никуда идти не хотелось. Не было сил сопротивляться сладкой истоме, растекающейся по телу. Я куда-то пропал, сознание медленно уходило, всё исчезало и перемешивалось у меня в голове: и снег, и мороз, и выпитый “чистый”.
_______________
Сколько прошло времени я не знаю, а только очнулся я со связанными руками и ногами на полу какого-то строения. Тело невыносимо болело, голова гудела, очень хотелось пить. Я, с трудом поворачивая голову, осмотрел помещение, где находился. Было понятно, что это — юрта, или чум — словом, жилище аборигенов. Лежал я прямо в центре юрты, около топящейся буржуйки. Было не холодно, так как от печки шло тепло, я лежал на каких-то мягких звериных шкурах. Юрта была почти пустой, если не считать двух обитых железом сундуков, да стоящего на одном из них переносного телевизора. Темнота и тишина, лишь едва слышное потрескивание дров в буржуйке. Я силился вспомнить, как я сюда попал и почему связан, но мысли путались и обрывались.
Вдруг откуда-то появился старик и стал молча развязывать веревки, связывавшие меня.
— Добрый день, Валерий, — наконец сказал он, полностью освободив меня.
— Добрый, добрый, — проворчал я, растирая затёкшими руками гудящую голову, — где я?
— Ты у меня в гостях. Зови меня — Гор. Это я тебя связал и привёз сюда, — самодовольный старик подкладывал дрова в печку.
— Я сильно хулиганил или валялся где-нибудь? — виновато улыбнулся я, припоминая, что здорово напился накануне.
— Нет, что ты ... Просто ты сам не захотел бы сюда приехать, а ты мне очень нужен. У меня к тебе есть дело, Валерий. Давно я за тобой следил и вот... наконец мы и встретились. Проверил я — ты, действительно из Москвы, до третьего колена русский, да к тому же — инженер.
— Не понимаю. Выходит я не в гостях, а в плену?
— Сейчас ты все поймёшь. На, выпей, от похмелья здорово помогает, — старик протянул мне пиалу с дышащей паром жидкостью. Я отпил. На вкус это было нечто среднее между чаем и кофе. Не скажу, чтобы было вкусно, но через несколько минут головная боль отступила, и дышать стало легче.
— Так вот, Валерий, я тебе сейчас всё объясню, а ты не перебивай. Старших, вообще, нехорошо перебивать. Садись, кушай, пей, а я буду говорить, — он пододвинул ко мне большую плоскую тарелку с жареным, но остывшим мясом и кувшин с молоком. Я жадно набросился на еду.
— Я - хант, зовут меня Гор, — начал тем временем старик, — я уже стар и мне нужно думать о том, чтобы род мой не закончился. Бог не дал мне сына, а только дочь. Сейчас ей уже восемнадцать и она по нашим обычаям может выйти замуж за любого охотника. Но дело не в этом. Род мой, старинный — на грани смерти. Женщины моего рода рожают слабых детей, которые не доживают до совершеннолетия. А что делают с деревом, если оно гибнет? Ему прививают ветки молодого, здорового дерева. Так и у людей. Моему роду необходима свежая, молодая кровь. Поэтому ты будешь моим пленником чуть больше месяца и будешь каждый день спать с моей дочерью. Как только она забеременеет, сразу отвезу тебя обратно и щедро награжу. Ты будешь богат, и сразу же вернёшься в Москву, а сюда больше не возвращайся.
Он замолчал. Я закончил есть, и стал его рассматривать: глубокие морщины, узкие выцветшие глаза, редкие желтые зубы.
«Ну, если твоя дочь вся в тебя, — подумал я, — то пусть меня лучше убьют, чем я лягу с ней в постель. Да и лечь-то тут некуда», — а вслух я сказал:
— Брось ты это всё, дед. Я, конечно, очень озабочен положением твоего рода, но при всём моем уважении к дружбе народов, становиться племенным производителем я не намерен. Времени нет. Да и на работу мне бы надо, так что не обессудь, — я стал подниматься и застёгивать шубу.
— Иди, Валерий, иди. Глупый ты человек, — зло прошипел он, — дороги отсюда ты не найдёшь, ее знаю только я. Иди, пусть тебя задерут красные волки.
Я вышел из юрты. На улице было темно, то ли от пурги, то ли от того, что уже село солнце. В двух шагах ничего не было видно, в воздухе носился какой-то страшный, протяжный вой. Может это ветер, а может быть и красные волки. Я вернулся в юрту очень разозлённым.
— Ах, ты старый чёрт! — я схватил старика за грудки и стал трясти, — ты что себе возомнил?! А?! Ты в каком веке живёшь? Спятил на старости лет? Вези меня в Бурун, пока башку не оторвал!!
Старик вырвался и завизжал тоненьким голоском:
— Что?! Видали его! Ушёл? Я ведь тебе главного не сказал. Если ты не согласишься, ты никогда отсюда не вернёшься. Понял?! И никто тебя, никогда не найдёт, даже если будет сильно искать. Нет у тебя выхода, — он немного успокоился и сказал уже благожелательнее:
— А ты здоров, Валерий. Это хорошо, внук будет крепкий, такой же, как ты, — он похлопал меня по спине, — только умный. А ты — глупый. Налетел драться на старика. Я ухожу. Если хочешь, то можешь идти хоть сейчас. А если утром ты будешь ещё здесь, то, значит, ты согласился. Будь здоров, Валерий.
Он вышел из юрты. Я бросился было за ним, но до меня донеслись только слабые крики Гора, погонявшего замёрзших собак. Но ни его самого, ни даже следа от упряжки не было видно — всё поглотила разгулявшаяся пурга.
______________
Я вернулся в юрту. Послонявшись без дела, я включил телевизор и уселся поближе к печке. Изображение было слабым — видно подсели батарейки, но звук был нормальный. Показывали какой-то фильм, и хоть смотреть на экран не имело смысла, я не стал выключать, так как жутко было одному в потёмках. Вдруг фильм прервался, и подключилось местное телевидение. Диктор объявил о пропавшем человеке. Была названа моя фамилия и приметы. Ушел из дома в поселке Бурун три дня назад и не вернулся. Ведутся поиски. Потом диктор опять предупредил родителей насчёт красных волков. «Три дня?! — с ужасом подумал я, — куда же завёз меня этот чертов старик?!». За два-три дня на собаках по тайге можно отмахать не одну сотню километров. Теперь ясно, почему он меня не боится оставлять одного. Отсюда мне не уйти. А я-то себя успокаивал тем, что вот кончится вьюга, и я как-нибудь доберусь до посёлка. В самом мрачном расположении духа я лёг спать.
Утром меня разбудил Гор. Он всегда появлялся ниоткуда и уходил в никуда.
— Вставай, Валерий, скоро дочь моя приедет. Я рад, что ты подумал и всё понял, — весело суетился он около печки.
Я встал и вышел из юрты. Ослепительно светило солнце, был очень сильный мороз. Набрав в пригоршню снега, я растёр лицо, руки и шею. Насколько хватало глаз, вокруг расстилалось огромное поле белого снега. Лишь кое-где стояли группками могучие кедры. Я этой местности не знал, да и не мог знать. «Что делать, — философски рассудил я, — остаётся только покориться судьбе». Поёживаясь от холода, я вернулся в юрту.
Прошло ещё немного времени, и снаружи остановилась еще одна собачья упряжка. В юрту вошла девушка, закутанная в соболью шубу и, опустив глаза, встала возле Гора.
— Это моя дочь. Зови её — Настя. Она всё знает и будет тебе женой на этот месяц. А мне некогда, через пару недель я вас навещу, — посчитав обряд бракосочетания оконченным, старик так же быстро пропал, как и появился.
«А что, Настя совсем не плоха, — подумал я, лёжа на шкурах и рассматривая девушку, — безусловно, она не чистый хант, а похоже смешанной крови». Правильные черты лица, прямой нос, чувственные губы, скулы совсем не выпирают, зубы белые ровные. От хантов ей достались лишь чуть раскосые глаза и чёрные волосы. Настя сняла шапку, и огромная копна пушистых волос закрыла ей лицо.
- Пожалуй, она лучше, чем я ожидал, — подумал я. — Это - несомненно, удачная женитьба, хоть и временная. Если она достанет из сундуков белые простыни и нагреет воды, то очень даже можно...
Дело в том, что в интимных вопросах я очень щепетилен и любая красавица для меня не существует без горячей воды и свежих белых простыней. Поэтому я никогда не понимал тех, кто устраивался в лесу или гаражах. Это у меня не укладывалось. Сам я, лёжа на шкурах, чувствовал, что пропах потом, как загнанная лошадь, и из-за этого мысли мои от секса были далеко, несмотря на присутствие симпатичной молодой девушки. Размышляя подобным образом, я задремал.
__________________
Я проснулся от жары. Капельки пота стекали по лицу под рубашку, оставляя солёные липкие следы. В юрте горел электрический свет. В углу юрты работал миниатюрный японский дизель, который я некогда видел на японской выставке в Москве. Дизель работал почти бесшумно. Посреди юрты стоял большой надувной чан с горячей водой. Всё в юрте было прибрано, вычищено и моё временное пристанище приобрело, недостающий для первой брачной ночи, уют. На стоящей тут же электрической плитке варилось что-то вкусное, судя по идущему из чугунка, аромату. И, о Боже, в темном конце юрты я заметил приготовленное уже ложе, которое сияло чистотой простыней и подушек. Тут в юрту вошла Настя, в которой произошла разительная перемена. Сказать, что она была прекрасна, значит, ничего не сказать. Распущенные волосы, свежее красивое лицо, гибкое стройное тело. На ней были полупрозрачные шальвары, сквозь которые угадывались длинные крепкие ноги. В шальвары Настя заправила белую свободного покроя рубашку, которая тоже здорово просвечивала.
— Выспался? Сейчас я буду тебя купать. Раздевайся, а одежду положи вот сюда, — она показала на таз, стоящий около входа. Голос у неё был высокий, певучий, без малейшего акцента. И это «купать», и правильность произношения — всё указывало на то, что воспитание Настя получила не у хантов, и всё это делало абсурдным и парадоксальным моё присутствие здесь и вообще всё происходящее, в реальность которого я уже поверил.
— Ну, что же, ты? — спросила Настя и улыбнулась, обнажив изумительно белые зубы.
Я снял куртку, ватные брюки, а затем подумав и рубашку с носками. На мне оставалось только трико. Я замялся, но Настя словно и не замечала моего смущения.
— Если ты будешь так долго раздеваться, вода остынет. Поторопись, — ласково проговорила она.
— Но у нас не принято раздеваться в присутствии женщин, — пробормотал я, чувствуя, что опять начинаю потеть.
— В присутствии женщин — да. Но ведь я не просто женщина, а твоя жена. Поэтому я считаю, что моральные устои тут нисколько не задеты. Или тебе помочь? — и она направилась ко мне.
— Нет, нет! — поспешно сказал я, вспомнив какой аромат от меня исходит, — но,
