ничей

НИЧЕЙ


— Прощай, гражданин начальник!
— Будь здоров, не попадайся больше.
— Куда уж мне теперь попадаться, я своё на всю жизнь отсидел, — Хвост за руку попрощался с дежурным начальником караула и вышел за ворота. Вот она — воля! Давно он здесь не был. Пятнадцать годков провёл в лагерях, тюрьмах, пересылках. Последние восемь лет — вот здесь, на этой зоне, которую с наружи он видел впервые. Вообще-то он был не Хвост, а Бухвостов Алексей Иванович и конечно, сядь он сейчас, к нему не приклеилось бы это нелепое прозвище, но сел Хвост давно. Страна изменилась до неузнаваемости, и хоть припадал Алексей  к телевизору весь последний год, но так ничего и не понял. Сел он в 1990 году. Тогда перестраивали социализм, а сейчас демократия. Вот и всё, что он усвоил из своих бдений около телевизора. Внутри зоны эти новые перемены нашли своё отражение в том, что разрешили пару дополнительных посылок, сквозь пальцы смотрели на длинные волосы и спортивные брюки, да ещё теперь к начальнику можно было обращаться по имени-отчеству. Хвост не считал это всё великими завоеваниями, поэтому и не понимал: чему это так радуются на воле.
    Всю последнюю ночь Хвост не спал. Как долго он ждал этого дня, а вот когда он наступил — стало тоскливо и совсем не радостно. Он в последний раз вышел на промзону, где с давних пор у него был собственный закуток, перетрогал руками каждую вещь из того многочисленного хлама, что скопился у него за много лет. Жалко было оставлять все эти банки, крышки, плитки, железки и доски, но ведь с собой не потащишь. Ему было очень не по себе, что завтра сюда заселится кто-то другой, всё тут переделает на свой лад, всё выбросит. Это темноватое помещение, величиной около шести квадратных метров он считал своим домом, и покидать его было тоскливо, свыкся Хвост с неволей и воля пугала его. Он не помнил, как нужно жить на воле. Арестантские законы просты, справедливы, хоть и жестоки: их нельзя обойти и нельзя не соблюдать. А на воле — всё по-другому, законы и существуют, видимо, только для того, чтобы их обходить. Да и не нравились Хвосту никогда законы вольной жизни.
    В последние годы, лет пять или шесть, ему создали на зоне специальные условия, которыми обычно пользуются люди, заслуженные в блатном мире. Хвост не был блатным, но из уважения к его сроку, доброму нраву и к тому, как он этот срок «тащил», он стал пользоваться правами известных уголовных «авторитетов». Он не стоял в очереди за пайкой баланды и от буханки он имел право первым отломить понравившуюся ему пайку. Хвост имел на промзоне собственную теплушку, работать же его никто не заставлял. У него было лучшее место у телевизора, удобно расположенная койка и много других, незаметных с первого взгляда преимуществ перед простыми зеками, преимуществ, которые делали жизнь в неволе более или менее похожей на, собственно, жизнь.
    Сидел Хвост за получение взятки в особо крупных размерах. Случись это сейчас, то двузначный срок он бы конечно не получил, а тогда могли и расстрелять. Возил он перед арестом одного крупного начальника, то есть был шофёром на служебной «Волге». Начальник ведал распределением жилья, ну и естественно, раздавал его тому, кто больше даёт. Он и Хвоста привлёк к своему бизнесу. Хвост стал посредником между взяткодателем и своим шефом. Он считал это забавой, так как ему-то за услуги перепадало две-три сотни, да ещё шеф разрешал пользоваться машиной в любое время. Эта последняя благосклонность гораздо больше была Хвосту по душе. Когда начальник, в конце концов, попался, то Хвост прошёл по делу, как полноценный участник преступной группы, и хоть кричал Хвост на суде, что ему-то перепадало всего ничего, но судья был неумолим: деньги получал Бухвостов, а уж, как потом их делили между собой преступники, не столь важно. Статья была очень тяжкая, а значит ни тебе амнистий, ни тебе досрочных освобождений, ни тебе хотя бы «химии». Вот и отмотал Хвост пятнашку. Даже самому не верилось. В 1990 было ему двадцать семь лет, был он крепким, весёлым, симпатичным. Перед тем как сесть, только женился. А сейчас ему за сорок. Жёлтые зубы, вогнутая грудь, двусторонний туберкулёз — от лёгких осталась только треть. Жена ушла уже давно — в начале срока, родители умерли один за другим несколько лет назад, братьев и сестёр у Хвоста не было. Короче говоря, не было теперь у него ни здоровья, ни родных, ни жилья. Жива была только тётка по матери, которая жила на соседней с ними улице.
— Поеду к тётке. Осмотрюсь, а там видно будет,—  решил про себя Алексей. Долго и подробно выспрашивал он у вновь прибывающих этапников о том, как добраться до родного городка. Боялся, что не найдёт дорогу. С утра в день освобождения он надел вольные брюки, которые берёг уже два года, вольную рубашку и отправился на вахту. На душе было неспокойно, как у бойца перед атакой.
    До областного центра Хвост добрался без приключений: между зоной и городом постоянно курсировал автобус. На вокзале, выйдя из автобуса, Хвост купил билет до своего родного городка, правда, электричка отправлялась только через два часа. Можно было прогуляться, и он вышел с вокзала на улицу. Такого количества народа и особенно транспорта Хвост не видел никогда. Поначалу он даже растерялся. Сколько кругом разных красок — даже пестрело в глазах! Полчаса он простоял, облокотившись на перила подземного перехода, и приходил в себя. Наконец он почувствовал, что проголодался. Хвост поискал глазами какую-нибудь закусочную или столовую, но тут его взгляд упал на вывеску «Пивной зал». Он живо представил себе холодное пиво и горячие сосиски с горчицей. Под языком сразу засосало. Он, было, силился вспомнить, как пахнет пиво, но не смог. Пятнадцать лет пива он даже не нюхал! Хвост сунул руку в карман, убедился, что деньги, выданные ему при освобождении, целы и направился к застекленному  павильону пивной. К прилавку была очередь человек в двадцать. Хвост хотел, было, сразу пройти вперёд, но, увидав в очереди нормальных вольных мужиков, а не бритоголовую братию, сразу вспомнил, что он уже на свободе и терпеливо пристроился за тщедушным рябым мужичонкой. Правда, сосиски, пока он сидел, успели исчезнуть из ассортимента пивных, но зато тут были бутерброды с сыром и колбасой, которым Хвост тоже обрадовался, так как тоже забыл, как они выглядят. Очередь неторопливо двигалась. В пивной было тихо, только слышно было стуканье кружек о стойки. Хвост уже почти приблизился к вожделенному окошечку, как в пивную зашло четверо юнцов, одетых в какие-то синие обтёртые обноски. «Бродяги», — ещё успел подумать Хвост. Парни громко переговаривались и, матерясь, направились сразу к прилавку:
— Папаша! — ударил по плечу один из них, рыжий с крупным, как картошина, носом впереди стоящего мужика. — Ты помнишь, что занимал за нами?! Вот мы и пришли.
— Мы за мороженым долго простояли, — сказал второй из парней, бритоголовый крепыш в кожаной куртке. — Ну, чего уставился? Пропусти нас вперёд! Оглох что ли? Колхозан! — по тону крепыша и потому, как его слушались остальные, было видно, что он среди них главный.
— Берите, что с вами сделаешь, — вздохнул мужичёк и подвинулся назад, пропуская рыжего.
— Правильно папаша, с нами ничего поделать нельзя, — ухмыльнулся главный, и все четверо весело загоготали. Было видно, что парни уже изрядно навеселе.
   Крепыш, который посчитал разговор со сговорчивым мужиком оконченным, уже повернулся, чтобы уйти, но тут Хвост схватил его за рукав.
— Встань в очередь и щеглов своих утихомирь, — прошипел сквозь зубы Хвост. Руки его дрожали, лицо от злости покрылось неестественным румянцем.
— Чего?! Чего ты сказал? — опешил главный.
— Ты по жизни ещё шавка и нет у тебя прав вперёд лезть, — Хвост ещё держал главного за рукав.
— Да, пусти ты, — главный выдернул руку, — тебе что, пень трухлявый, жить разонравилось?
— Уйди, сука! — уже почти кричал Хвост. — Тебя ещё на свете не было, а я уже зону топтал! Ты знаешь, что я — Хвост!
    Упоминание этого факта не произвело на главного никакого впечатления.
— Ты не Хвост, а то место, из которого он растёт. Нашёл чем хвастаться — зону он топтал!? Дуракам тюрьма открыта! Ладно, малохольный, пей своё пиво, а я с тобой не прощаюсь.
   Пока шёл этот разговор рыжий уже отнёс свои кружки от окошечка, и подошла очередь Хвоста. Он купил две кружки пива и несколько бутербродов. Всё внутри его клокотало.
— Сявки поганые! На зону бы таких! — возмущался про себя Хвост.
  Но странное дело! Пиво и отличные вольные бутерброды быстро его успокоили. По телу растекалось тепло, голова слегка затуманилась с непривычки, в желудке было полное блаженство. Соответственно, круто изменилось и настроение.
— Ну подумаешь! Чего они в жизни видели? И я хорош! Надо было объяснить по хорошему, поговорить, а я-то сразу ругаться. Ладно, в следующий раз буду умнее. Сейчас покурю где-нибудь в тенёчке и на электричку. Всё-таки на воле не так плоха жизнь, если есть пиво и бутерброды! — в самом приятном расположении духа Хвост вышел из пивной. Тут он сразу наткнулся на рыжего.
— Папаша, поговорить бы..., — рыжий взял Хвоста под руку и увлёк в сторону от входной двери.
— Конечно, я тоже хотел бы поговорить, а то вышло всё не по-людски.
   Но не успели они сделать и пяти шагов, как рыжий неожиданно двумя подряд ударами в лицо, повалил Хвоста на землю. Из кустов подбежали ещё двое и стали быстро пинать лежавшего ногами. Хвост никак не мог понять, что же происходит. Последним подбежал главный крепыш, достал из-за пазухи железный прут и наотмашь дважды ударил, уже потерявшего сознание Хвоста, по рёбрам.
— Посмотри, что у него в карманах! — приказал главный рыжему.
    В результате всё имущество Хвоста, вместе с деньгами, которые он пятнадцать лет зарабатывал и справкой об освобождении, перекочевали в карманы к рыжему. После этого парни быстро ушли. А Хвост лежал в пяти метрах от входа  в пивную, лицом в грязь. Его вольные брюки превратились в жалкие лохмотья. Из пивной и в пивную постоянно заходили и выходили люди, но никто на валявшегося пожилого мужчину внимания не обращал. К пьяницам тут привыкли.
   Уже стало смеркаться, когда к пивной подкатился «воронок» городского медицинского вытрезвителя. Старший наряда, сержант Петров спросил шофёра:
— Гришь, у нас в гадюшнике места ещё есть?
— Если только лежачие, а так — битком!
— Вон как раз лежачий, значит, его заберём, — он указал пальцем шофёру на Хвоста.
— Как ты их ловко находишь, ну как грибы, — удивился шофёр, так как с дороги слившегося с грязью Хвоста, различить было нелегко.
    Сержант и шофёр подошли к Хвосту, взяли его за руки и попытались поднять, но у них ничего не получилось — только перепачкались. Сержант достал резиновую дубинку и со злости прошёлся по рёбрам пьяного, но и это не помогло.
— Вот нажрался, скотина, — раздосадовался сержант, — давай волоком.
    В гадюшнике Хвосту досталось место в проходе между скамейками. Поэтому те, кто  были потрезвее, ставили на него ноги, а уж совсем пьяные — просто садились на него, как на что-то тёплое и мягкое.
 Около вытрезвителя воронок затормозил и остановился. Каждый из задержанных старался самостоятельно выбраться из кузова и показывал всем своим видом, что забрали