босыми ногами в сыпучий мокрый песок. Выстрел конвойного прерывает сон.
Рассвет на Енисее необычайно красив. Шумящая вода, заряженная прохладой, остроконечный лес-великан и небесная полусфера звёздного неба точно одно целое, неделимое, не желающая пускать в свой мир кого-то извне. И вдруг снаружи, за стеной непроходимой хвои, поднимается великан – сменщик ночного стража. Он поднимает громадный огненный шар, пытаясь вместе со своей нелёгкой ношей прорваться внутрь сферы. Звёзды тают одна за другой, оставляя после себя серое марево. Свет от шара пробивается внутрь и растворяется в воздухе, превращается в сплошные облака зари, равномерно растекающиеся по всей поверхности сферы ослепительным бледно-красным цветом.
Нас разделили на три отряда, предварительно выяснив, кто что умеет. Приземистый широкоскулый комиссар Гуров с угрюмым взглядом немигающих бесцветных глаз представился начальником строительства и поставил задачу в течение двух суток подготовить баржу к месячному сплаву по Енисею. Говаривали, что Гуров, боевой офицер, в гражданскую участвовал в расстреле анархиста Махно в Крыму и был отмечен орденом самим Фрунзе.
Двадцать человек занялись ловлей и засолкой рыбы, столько же – сбором лесной ягоды, остальные - подготовкой палубы и жилья для конвоя, рубкой леса для строительства нар в трюме и покоса травы для матрасов.
Хотя мои руки были знакомы с топором, после нескольких часов работы кожа покрылась кровавыми мозолями, лицо от укусов комаров превратилось в сплошной гнойник. Надо было делать что-то одно – или отгонять летающих тварей или работать. Меня, как знающего плотника, поставили десятником. Бригада валила подходящий молодняк, сучковала, шкурила, кантовала готовый материал к причалу и сразу собирала трёхъярусные нары в трюме. Не было никакой разницы, молодой ты или пожилой, здоровый или больной, православный или мусульманин, урка или контрик – от каждого требовали одинаково, невзирая на возраст, состояние здоровья или авторитет. Обессиленный организм требовал пищи. Десять конвойных не спешили с обедом, подгоняя смертельно уставших людей и дымя папиросами. На костре варили уху. Ближе к трём часам объявили получасовой перерыв на обед. Инженер Астахов присел на пенёк, да так больше и не поднялся – не выдержало сердце. За час до смерти он передал землякам две выцветших фотографии семьи, видно чувствовал кончину.
К вечеру второго дня всё приготовили: нары, матрасы и две бочки-параши. Хотя у нас был доктор, медикаментов на всех не хватало – подготовка унесла восемь человек. Столько же полегло в драке между урками и контриками. Всех зарыли как собак – в неглубокую яму, присыпав сверху ветками.
Отчалили на зорьке. Четыреста пятьдесят человек разделились по интересам и статьям. Через решётку на палубе было видно, что творилось в трюме. Два раза в день на верёвке спускалась баланда с хлебом, а на обратном пути по вонючей верёвке вытаскивались переполненные параши и трупы. Умершие за ночь перетаскивались в поле видимости, чтобы охрана видела количество трупов и, соответственно, рассчитывала количество пищи на уцелевших едоков. По просьбе доктора сердечников селили ближе к решётке с живительным воздухом, но не всегда это помогало – к концу полуторамесячного путешествия нас осталось триста двадцать заросших, вшивых, зловонных ходячих трупов. Как-то однажды я взглянул на себя в зеркало и обомлел, увидев в нём обросшего седого старца.
Сентябрь
Шантай. Негустой лес с невысокими скалистыми горами встретили нас неприветливо, сурово, почти с нулевой температурой - дальше тундра. Срывался мелкий снег, не таящий на волосах. Принимающая сторона – пятеро нетрезвых чекистов цокают подковами по хрустящей корке льда, подмёрзших за ночь лужиц, и трое эвенков, работающих за водку и другой редкий товар в здешних местах. Старший вертухай, высокий худощавый блондин, лично обошёл три наших шеренги, в упор рассматривая каждого взглядом мутных бесцветных глаз. Представился лейтенантом Миркиным. Сообщил с пеной у рта о сжатых сроках строительства дороги и предупредил о жестоких наказаниях за любое неподчинение приказу. Говорили, контуженый.
Санобработка заняла три часа – стрижка наголо и мойка в ледяной воде. Вши огромные, величиною с булавочную головку. Выдали чёрную хлопчатобумажную робу, телогрейки, шапки-ушанки и сапоги с портянками. Сорок человек отправились на кухню, - остальных валить лес для бараков, вышек и заготавливать дрова. Неделю ночевали у костра, досыта наевшись наваристой ухи, напившись кипятка с морошкой. На восьмой день перебрались в два наскоро построенных барака и начали строить дорогу. Две бригады готовили полотно на равнине, остальные возили камень тачками для засыпки болотистых участков.
Октябрь
Морозы и пурга стали обычной вещью. Народ валился от истощения и переохлаждения. Трупы ежедневно скидывали в большую, заранее приготовленную ещё в тёплую погоду яму. В середине месяца из нашего барака на работу вышла только треть работников, оставив тяжелобольных на нарах. Разгневанный Миркин приказал здоровым давать три нормы – за больных. Наутро, в двадцати градусный мороз на работу вышли все, некоторых вывели, удерживая под руки. Вечером яма пополнилась тридцатью мертвецами. Мысль о побеге нередко посещала мою голову, но перспектива замёрзнуть, умереть от истощения или быть съеденным голодными зверями пугала – жизнь в лагере под руководством человекоподобных тварей давала маленькую надежду на выживание, во всяком случае, я мечтал дожить до нового года.
В последний день месяца первый барак в полном составе взбунтовался. В течение часа нашли зачинщиков – деда Савелия и ещё двенадцать человек. На казнь согнали всех, как зрителей на бесплатную трагедию. Шестерых раздели донога и натравили свору голодных псов. Вторую группу били нещадно, стараясь не умертвить мгновенно - ещё живым, трепыхающимся в смертной агонии, отрезали уши и гениталии. Звериный оскал палачей, якобы, представителей гомо сапиенса не пугал мучеников - они принимали смерть, как избавление от мук, откровенно радуясь приближением кончины. Жертвы даже не стонали, а палачи наслаждались аутодафе, входя в раж с каждым новы ударом. Вглядывались налитыми кровью глазами в мутнеющие зрачки умирающих. Желали понять эмоциональное состояние человека на смертном одре, и, оставаясь среди живых, сквозь затуманенное алкоголем сознание пытались постичь вечную тайну смерти и смысл бытия. Дед Савелий долго не умирал, окровавленным, беззубым ртом смеясь над палачами. Тогда Миркин выколол ему глаза заточкой.
Ноябрь
В середине месяца приехали двенадцать особистов. По причине высокой смертности руководство не уложилось в сроки – стройка забуксовала. Арестовали Миркина и других наиболее отличившихся садистов. Миркин ударил старшего особиста кулаком в лицо, за что был расстрелян на месте. Скинули его в ту же яму. Строительство возглавил Гуров. В тот же день нас перевели на усиленное питание, даже разрешили ставить силки на пушного зверя. Ввели пятнадцать минут отдыха на каждый час работы с обязательным чаепитием у костра и отменили ежедневные шмоны.
Человек привыкает ко всему - даже к самым лютым условиям жизни. И тундра с тайгой – не исключение. Там тоже живут люди. Ледяное заполярье в качестве компенсации за свирепую пургу балует аборигенов и гостей необычайными красотами. Чего стоит только одно северное сияние и одинокий зритель - голубой песец на холме, по пути заглянувший в театр под открытым небом скоротать долгую полярную ночь. Северную часть неба сверху донизу прочёркивает широкая полоса размытого по краям белого света. Полоса принимает бледно-розовый оттенок. Затем багровеет, переходя в ярко-красный, изумрудный, жёлтый и другие цвета. Это, как заблудшая, необычной формы радуга, временно нашедшая приют в северных широтах. Радуга-актриса мастерски играет свою роль, лукаво подмигивая поклонникам дорогими каменьями – бордовыми сияющими гранатами, ярко-синими сапфирами, огненно-коричневыми янтарями, тонкой воды бриллиантами. Если явление продолжается, столбы приходят в движение, «танцуют», мерцают, зажигаясь ярким цветом, и через некоторое время тускнеют. Нередко движение сопровождается раскатистым гулким треском на столбах, подобно звукам органа в нижнем регистре, раскинувшего свои гигантские трубы по всей палитре неба. Не случись такого поворота в моей судьбе, кто знает, увидел бы я когда в жизни подобную красоту. Как говорится, не было б счастья, да несчастье помогло. Только одному Богу известно, сколько эшелонов громыхает по стране, доставляя новых зрителей на северное представление в партер, заваленный костями предшественников.
Эвенки научили вычинять шкуры - мы утеплились, сшили добротные полушубки, унты, рукавицы, мясо и жир пошли на питание. Некоторым, особо отличившимся, выдали винтовки для охоты. Аборигены в обмен на пули, дробь и порох охотно брали нашего брата в тайгу. Народ воспрял духом - работа пошла с новой силой, но осталось нас всего сто двадцать человек – почти половина прибывших в сентябре.
1938 г
Август
За год дорога длиною восемь километров построена ценою жизни двухсот семидесяти человек из трёхсот двадцати прибывших. Итог: пятьдесят «долгожителей», притёршихся к жестоким условиям Арктики, терпеливо ожидали дальнейших приказов.
В начале месяца прибыл новый этап на строительство аэродрома. Их четыре сотни. Из пятиста заявленных. Новые измождённые лица, новые судьбы, схожие друг с другом. Безжизненные глаза со страхом смотрят на конвой, вышки, колючку и свирепых собак. А нашу, 35-ю статью в количестве пяти человек этой же оказией отправили этапом на юг Читинской области.
Октябрь
В Красноярске две недели работали на второй очереди железнодорожного моста через Енисей. Потом отправили поездом на восток. Попали в теплушку к уголовникам. С меховыми дарами Севера пришлось расстаться. Питались жидким супом, гущу которого урки тщательно сливали в свои миски. В последний день путешествия моего шантайского дружка Беню урки поставили на кон. Была драка, которую конвойные с трудом разняли. К сожалению, не все отделались синяками – на станции Ушило оставили семь трупов.
Через четверо суток, голодные, ободранные и злые прибыли в конечный пункт. Здесь пятьсот оставшихся людей поделили по профессиям и машинами отправили на место работы – строительство моста на границе с Монголией. Когда заготавливали лес в верховьях реки Онон, нашли монгольское кладбище, точнее – долину смерти. В Монголии мёртвых не предают земле, а оставляют стариков на кладбище ещё живыми, умерших в домашних условиях сбрасывают на кладбище и сразу уезжают. Погребальных обрядов в стране не существует. Обдуваемые сухим горячим
