белокаменное и красночерепичное местечко, из которого их вышибли к вечеру. Отступая, они оказались на краю горной деревушки, в древней каменной башне, охраняющей крутую дорогу и, выставив часовых, провалились в сон.
На рассвете, когда пришло его время дежурить, он, сидя на плоской крыше башни с чашкой кофе в руке и гекклеркоховской снайперкой на коленях, первым увидел три джипа, ползущие по дороге. К счастью, это оказались свои. В последовавшей затем безалаберной пьянке он познакомился с немолодым, невысоким мужчиной с шапкой седых волос, квадратной челюстью и в квадратных очках, который оказался то ли русскоязычным писателем, то ли франкоговорящим журналистом из Парижа, вольно путешествующим с одним из сербских командиров. В каком-то из перекуров между огромным количеством жареного мяса, запиваемого огромным количеством самопальной палинки, объятиями и разговорами на литературные темы, пересыпаемыми зверским матом, он отдал этому деятелю рукопись своего романа о войне, написанную на смеси русского, украинского и английского языков, которую давно уже и бесполезно таскал в своем ранце. Да и забыл об этом.
Фиеста, продлившись до утра, закончилась отъездом кортежа, а к концу суток в результате боя, последовавшего через час после того, как пыль улеглась за последней машиной, башня и деревушка превратились в развалины, под которыми остались лежать Киря, Янко и Петр, нескольким оставшимся в живых, включая Андрея и Германа, волокущих на плечах раненного Сашку, удалось уйти под покровом темноты.
После этого, ненадолго задерживаясь на временных позициях, они уже неуклонно откатывались к границам Великой Сербии, в Боснии делать становилось нечего - туда вошли войска НАТО, американские самолеты бомбили Белград.
В белградском госпитале, где он долечивался от контузии и ранения в голову, его настигло письмо его франко-русского собутыльника, переданное через третьи руки. Собутыльник издал его роман. Собутыльник имел для него деньги и приглашал в Париж.
Париж, как и любой другой город в мире - это праздник, который всегда с тобой, пока с тобой деньги, превращающие любой город в Париж. Деньги были. А второй роман, принесший ему широкую известность в узких кругах русскоязычного андеграунда, открыл кредит и двери в местную тусовку, вскоре он выписал к себе Германа, Сашка не захотел, Сашка уехал к себе в Питер.
Разгуливая по улицам Парижа, подшофе и под руку с одной из парижских веселых и не сволочных проституток, он думал иногда о том, что русская эмигрантская ностальгия - это не более, чем хлебная тема для эмигрантских и неэмигрантских писателей. О чем ностальгировать? Настоящий русский ностальгирует только по деньгам. Он зарабатывал себе на рюмку абсента, живописуя ужасы балканской войны с легким присмаком садомазохизма, ничуть не стыдился этого, был вполне счастлив и уверен, что Киря, Янко и Петр его вполне одобрили бы, как одобрял его Герман. Если этот мир зарабатывает на крови невинных, почему не преобразовать кровь в чернила для богатых и жирных, а чернила - в рюмку абсента для скромного ветерана Косовской битвы? Деньги давались легко, и он часто вспоминал великого Пикассо, говорившего, что искусство - это самый безопасный способ дурачить мошенников.
После третьей книги, которая была переведена на французский, он купил небольшой домик с виноградником неподалеку от Тулузы и начал делать то, о чем мечтал всю жизнь - романы и коньяк. И то и другое лилось рекой, отгородившей его от суетной жизни, чему немало способствовал брат Герман, исполнявший обязанности Харона, винокура и виночерпия.
Однажды он спустился в подвал, чтобы в одиночестве приобщиться к тайне трехлетнего бочонка, а заодно и отпраздновать завершение седьмого романа. С осторожностью манипулируя медным краником, он уронил янтарную каплю в ладонь, растер ее, обнюхал и с наслаждением слизнул. Затем сцедил в протертый до воздушной прозрачности стаканчик правильную дозу, погрел ее в руке и опрокинул ее в рот.
Почему-то потемнело и поплыло в глазах, он взмахнул рукой, цепляясь за воздух…
Глава 7
…И оказался стоящим в склепе с фляжкой в руке над раскрытым гробом. Он отшатнулся было под напором реальности, но ее ветер быстро выдувал остатки наваждения, которое таяло, как дым, за его спиной и через несколько мгновений он уже почти ничего не помнил.
Снадобье отнюдь не вызвало негативных физиологических последствий, скорее, наоборот, он чувствовал себя взбодрившимся, как после чашки крепкого кофе, а пережитый фантастический опыт, утратив предметность, плавно вписался в структуру бытия, как увиденный сон и не более того. И, уложив в широкий карман куртки заботливо запечатанную фляжку, он спокойно взял из гроба книгу мертвеца, возобновляя прерванные исследования.
На очень краткий миг структура реальности вновь стала зыбкой, смешавшись с образами сна, когда он увидел на обложке красную букву “А” в круге, но в следующее мгновение символ врос в плоть бытия, становясь просто рисунком на коричневой коже. Он мельком пролистал страницы, исписанные готическими буквами, и положил книгу в свободный карман, ее следовало рассмотреть при более ярком свете, а изъятие ценностей следовало продолжить.
Бестрепетной рукой он снял перстень, легко соскользнувший с иссохшего пальца мумии и легко скользнувший на средний палец его правой руки - мертвая голова оскалилась серебряными зубами, он ухмыльнулся в ответ, мгновенно испытав иссушающее веселие сердца, как перед зрачком автомата.
Не слишком церемонясь, но и без хамской спешки, он расстегнул пряжку и, приподняв тело, вытащил из-под него широкий ремень с тяжелой кобурой и кинжалом в черных ножнах, а затем надел на себя - это был честный трофей, оружие с того света, взятое в сражении со страхом и сомнением, экипировка для похода в Валгаллу.
Он тщательно укрыл мертвеца плащом, опустил крышку гроба и шагнул к пролому в стене - без тени сомнения он знал, что старик, лежащий в дубовой колоде, может и будет ждать.
Присев перед проломом, он ощутил мимолетное и странное чувство зависания в пространстве, с пальцами ног, прижатыми ко лбу, но оно тут же прошло, и он повис на веревке, подтягиваясь к уходящему свету дня.
День ушел не слишком далеко, солнце янтарным пауком запуталось в хвое сосен, но еще не скатилось за горизонт, длинная тень двигалась впереди и вошла внутрь прежде, чем он переступил порог замка.
Не желая включать чудовищную Данилову люстру, он засветил канделябр и, выложив на стол добычу, сел рядом в кресле с бокалом коньяку в руке, опыт истекающего дня требовал углубленного размышления.
С чем он столкнулся? Что проникло в его жизнь или во что проникла его жизнь, нисходя в своем течении из ниоткуда в никуда? Он вынул клинок из ножен, как бы извлекая тайну, в надежде прочесть на лезвии руны судьбы. И руны были, но прочесть он их не смог. Зато значение серебряных символов на черной рукояти было очевидным, череп и кости - Смерть, сдвоенные молнии - Сила, знак бога Тора и орденский герб СС. Слегка изогнутое лезвие имело одностороннюю заточку, но рукоять была симметричной, с двойной, кинжальной гардой. Он вдвинул в ножны нож, а кобуру придвинул - клинок тревожил, был слишком хищным, чтобы держать его открытым - и с легким треском приоткрылась кобура. Он потянул за рубчатую рукоять и, вынув парабеллум, застыл с открытым ртом. В этой штуке была мощь. В ней было совершенство. В ней была мрачная, угрожающая красота. Никто не создал ничего лучшего с тех пор, как человек научился использовать порох для убийства.
Что-то подтолкнуло его сдвинуть предохранитель. Не желая проверять состояние оружия, как бы играя с ослабленным вариантом русской рулетки, он направил ствол в пасть камина и нажал курок. Грохнул выстрел, в камине взвилось облачко пепла - оружие оказалось вечным, из него можно было стрелять в ангелов Апокалипсиса. Тем не менее, разрядив и разобрав, он промыл его в коньяке, смазал механизм и, заменив патрон из магазина в кобуре, вновь привел в боевое состояние - просто для собственного удовольствия. А затем, не пряча в кобуру, чтобы не снизить удовольствие от его присутствия, он положил пистолет на стол и взял в руки книгу.
На первой странице была изображена собака, причем так, как ее изображают в учебниках - каждая часть тела выделена и помечена особым значком. Не будучи знатоком немецкого языка, он все же был филологом-германистом и надеялся разобрать общий смысл текста. Но, вопреки ожиданиям, текст оказался написанным по-латински, острыми готическими буквами. С трудом продравшись сквозь несколько страниц полузабытой латыни, он, наконец, с удивлением понял, что речь идет о виноделии. Сомнений быть не могло, слова “виноград”, “вино”, “виноградная гроздь”, “виноградник”, “виноградная давильня” повторялись множество раз в сочетании со словами “месяц”, “луна”, “почва”, “кувшин”, “навоз”, “возделывать”, “серп” и другими сельскохозяйственными терминами.
Усмехнувшись, он откинулся на спинку кресла. Что это было? Черный юмор черных СС? Что могло быть более гротескным, чем справочник по виноградарству в гробу у эсэсовского офицера? И причем здесь собака? Вдруг пропел телефон. Совсем забыв об этой связи с окружающим миром, он вскочил в поисках аппарата и наконец обнаружил его лежащим на газовой плите.
- Алло.
- Привет, старик! Бакула еще не выпил твою кровь?
- Он отравится.
- Не сомневаюсь, - Данила хохотнул. - Как дела?
- Нормально, контора пишет.
- Ты уже начал роман? - оживился Данила.
- Начал. И мне понадобилась кое-какая литература, латинский словарь.
- Это зачем?
- Как зачем? Средние века, готика.
- Ну, тогда ладно. Привезу, пока погода стоит.
- Привези, привези. И лучше несколько и латинско-русских, желательно, академические издания поищи.
- Ты что, Вульгату задумал писать?
- Не Вульгату. Но ты же хочешь получить добротный роман, а не фуфло?
- Не хочу фуфла. Будут словари, сам приеду или пришлю кого-нибудь. Что еще?
- Да ничего вроде.
- Ну, тогда держи оборону. Пока?
- Пока.
Отключив связь, он вернулся в кресло и снова взялся за книгу. Он не был экспертом, но, похоже, она была из пергамента и написана вручную, каллиграфическими, ровными строчками, без всяких виньеток. Листая страницы, он обнаружил множество рисунков зверей, птиц и людей, не имеющих по его разумению никакого отношения к виноградарству. Один рисунок привлек его внимание - голая и лысая женщина, сидящая с поднятыми ногами на троне, обеими руками раздвигая влагалище. Весь рисунок был испещрен непонятными значками, над головой женщины изображены солнце и луна, а у ног - сложный символ, в котором угадывались наложенные друг на друга октаэдр, куб, восьмиугольная звезда, треугольник и свастика.
Чем бы ни являлась эта книга - она была очевидно зашифрованной, а чтобы приблизиться к первому уровню смысла, следовало, как минимум, разобрать латинский текст. Он усмехнулся, славно в старину хранили секреты виноделия. Может быть, того виноделия, квинтэссенции которого он так храбро хлебнул? Отложив книгу, он взял в руки серебряную фляжку, раздумывая, а не повторить ли эксперимент? Но по трезвому размышлению решил воздержаться - сильный галлюциноген, который
