нечто большее

НЕЧТО БОЛЬШЕЕ



— Всё, теперь моя очередь, — сказал Климов. Анна остановила машину. Климов быстро перешёл на место водителя и белый «жигулёнок» плавно тронулся с места
— Не забыл! Могу, чёрт возьми! — как ребёнок радовался Климов. Он, грешным делом, думал, что за столько лет разучился водить машину. Но едва сев за руль и немного понажимав педали, Климов не почувствовал никакой неуверенности, словно и не расставался со своим «жигулёнком». За восемь лет машина конечно новой не стала, и чем дольше Климов ехал, тем больше находил у неё недостатков: и тормоза заваливаются, и скорость набирается медленно, и амортизаторы стучат. Что делать, годы ...
— Ничего, всю её переберу, сделаю, — размышлял про себя Климов, — Анна ездила мало, а уж об уходе и говорить не приходится ...
— Не гони, что ты гонишь, как на пожар, — ласково проговорила Анна.
— Разве? Но я всегда так езжу, — весело отвечал Климов и давил на акселератор,  — молодец, что приехала на машине.
— Но ты же просил, вот я и приехала.
— Всё равно, молодец, — сказал Климов и одной рукой обнял жену.
— Смотри за дорогой, — нежно убрала его руку Анна.
  Шоссе было почти пустым, машин было мало. Было сухо и безветрено, как обычно бывает в разгар бабьего лета. Деревья вдоль дороги уже окрасились в жёлто-красные осенние цвета. За долгие годы Климов отвык от этой красоты и сейчас с удовольствием смотрел на увядающую природу.
— А ты рассказывай, рассказывай, — проговорил он Анне. Но напоминать было излишне, так как она и без того без умолку щебетала ласково-нежным голоском счастливой женщины.
   У неё сегодня был праздник. Сегодня Климов освободился из колонии усиленного режима, где провёл долгих восемь лет. Что эти годы стоили Анне, говорить, наверное, излишне. Вообще вся жизнь для неё разделилась на «до» и «после» того злосчастного дня, когда Климова арестовали. Соверши он действительно что-нибудь преступное, она не стала бы его дожидаться, но Климов убил человека по неосторожности. Это было очевидно для всех, даже для родственников погибшего, но суд рассудил иначе. Раз есть труп, значит, и наказание должно быть суровым. Тогда Анне было двадцать восемь, а теперь уже ... Теперь уже дочке шестнадцать. Много всего Анна пережила за эти годы. Многие её не понимали, но ведь каждому не объяснишь, что муж твой вовсе не убийца. Вот и терпела. Трудно было жить. Дочь подрастала, и расходов требовалось всё больше. Что-то Анна отрывала от себя, в чем-то себе отказывала, где-то подрабатывала, но старалась, чтобы их Светка была не хуже других девчонок. Были и другие проблемы  —  чисто женские. Тридцать для женщины — золотая пора ... Вот и Анна однажды не удержалась и уступила настойчивым ухаживаниям своего сослуживца. Но уже утром чувство стыда и отвращения к самой себе полностью заслонили все ночные удовольствия. Всё было не так, не так, как с Климовым. Тем более, что утром, не сказав ни слова сослуживец ушёл, отчего сделалось ещё противнее. После этого случая Анна поклялась себе больше подобного не допускать и даже сменила работу, чтобы не видеть каждый день ухмыляющегося победителя. На очередном свидании с мужем Анна расплакалась и все ему рассказала. Тот нашёл в себе силы понять и простить её, чем заслужил  ещё большую любовь и преданность. Словом, всё за эти восемь лет было: и лишения, и страдания, и тоска... но Анна дождалась. И вот он, её муж едет с ней вместе домой. Он почти не изменился, разве что появились седые волосы, да побледнела кожа, а, в остальном, он — прежний. Её Климов, её Виктор, Витя. Теперь всё позади, теперь всё будет хорошо. Анна даже не могла выразить все чувства её переполнявшие, она ещё просто не осознала до конца, что тот восьмилетний период её жизни, который начался с ареста Климова, уже закончился. Анна уже не помнила подробностей их той жизни, но знала, что тогда было очень хорошо. Потому она без остановки рассказывала Виктору обо всём: об успехах Светки, о работе, о знакомых и друзьях, которые все его ждут. Просто от счастья ей хотелось поговорить.
    Климов кивал в ответ и иногда задавал вопросы, что-то уточнял. Казалось он внимательно слушает жену, но на самом деле думал он о другом. Климов вспоминал. Именно сейчас почему-то под нежный голос Анны и размеренный шум мотора ему с мельчайшими подробностями вспомнились долгие арестантские годы, с их запахами, звуками и особым, солоновато-приторным вкусом тюремной баланды. Почему-то вспомнился следователь, который Климова успокаивал, и в то же время так перетасовал показания, что преступление получилось умышленным. Доверяя следователю, Климов подписывал все протоколы допросов, не вдаваясь в подробности и хитросплетения законов. А на суде было уже поздно. Не своим голосом Климов говорил последние слова, но судья его уже не слушал, приговор был готов ещё накануне. Потом Климов писал, жаловался, надеялся, но так и отсидел все восемь лет. Невольно он поймал себя на мысли о том, что вроде бы всего несколько часов назад вышел за ворота зоны, а кажется, что это было очень давно. С постылым и надоевшим расстаются легко, забывают очень быстро и стараются не вспоминать. Поэтому и холод, и клопы с тараканами, и каждодневные напоминания о том, что ты —  недочеловек и все другие малоприятные атрибуты лагерной жизни казались Климову чем-то очень далёким. Словно возвращался он не из лагеря, а ездил с женой за грибами. Даже не верилось, что это всё было.
 -  Нет... было, было, — подумал Климов и потрогал шрам на голове — результат обычной лагерной драки. Он вспомнил, как больно бьёт резиновая дубинка надзирателей и после этого остаются на спине и ногах синие рубцы. Он прямо-таки почувствовал запах прокисшей капусты и полусгнившей кильки, которыми потчуют зэков. Он увидел ухмыляющиеся, наглые лица лагерных авторитетов, которым ничего не стоило втоптать тебя в грязь, если ты на них не так посмотришь. И этот постоянный мат на языке и у осуждённых, и у вертухаев, на котором казалось и держится вся эта система
      Там, за колючей проволокой Климов со многими перезнакомился и даже подружился, и с ужасом понял, что подавляющее большинство сидящих не преступники, а случайно оступившиеся люди. А настоящих преступников было всего пара десятков, но они не давали житья всем остальным. Но охранники, воспитатели с погонами в эти тонкости вникать не хотели, и даже были заинтересованы в наличии такой вот специальной группы, которая поддерживала на зоне определённый порядок среди основной массы заключённых. За это им прощалось администрацией всё. Вот они и делали, что хотели. Климов понял сущность этой системы и перестал писать жалобы. Для системы он был нужен здесь, непритязательным и покорным. Всё остальное её не интересует. На поддержание этого своеобразного “Status Quo” направлено всё, и никто не заинтересован, чтобы на зоне был некомплект. Причём не важно, что ты совершил и соответствует ли степень наказания степени тяжести твоего проступка — ты должен забыть, что ты человек. Ты должен своим присутствием здесь оправдывать бюджетные средства на содержание всей этой системы, которая тебя сюда определила и охраняет. Им даже нет дела до потерпевших, украденного имущества, нанесённого ущерба. Это всё их интересует только с точки зрения времени полного комплекта арестантов. Есть комплект – есть финансирование, есть должности и звания. Давно канули те времена, когда зоны зарабатывали себе на жизнь сами. Теперь продукция подневольного туда никому не нужна. Ну и поселок при зоне тоже надо обслуживать, без зоны он пропадет.  «Всё. Хватит об этом, всё равно ничего там не исправить» — подумал про себя Климов, а вслух сказал:
— Так говоришь Сашка теперь зав. отделом?
— Да, уже несколько месяцев и зовёт тебя к себе работать.
— Что ж, поработать можно, — отвлечённо сказал Климов и, замедлив скорость, свернул с шоссе в придорожную берёзовую рощу. Заехав достаточно глубоко, он остановил машину.
— Ты, что, Вить? — томно спросила Анна, явно догадавшись о его намерениях.
— Я подумал, что не стоит откладывать до вечера то, что можно сделать немедленно.
— Но как ... , — начала было Анна, прильнув к мужу теплой щекой и ещё более усилив в нём желание.
— Как обычно. Разве изобрели какой-нибудь другой способ, —  бормотал Климов, покрывая лицо Анны поцелуями. Он откинул сиденья, захлопнул плотно двери, включил печку и, улёгшись в полный рост, привлёк к себе жену. Она легла рядом и прошептала:
— Теперь я тебя никуда не отпущу.
   Климов что-то отвечал в ответ, неумело расстегивая многочисленные пуговицы на одежде Анны. Дурман очень приятных духов, исходивший от её тела кружил голову ...
— Милый, милый ... — шептала Анна, дрожа всем телом...
...Через два часа Климов выехал на шоссе.
— Ну вот, теперь засветло не доберемся, и Светка будет волноваться, — сказала Анна, поправляя причёску.
— Успеем, — весело отвечал Климов, набирая скорость.
— Ты знаешь, я что-то устала. Всё-таки машина — это не наша с тобой кровать, а я уже давно не гимнастка.
— Вздремни.
— А ты сам-то не устал? Не уснёшь?
— Я? Ого-го! Я хоть снова в бой! — ударил себя кулаком в грудь Климов.
— Ну ничего, вот приедем домой и я посмотрю, какой из тебя боец,— шутила Анна.
   Через несколько минут она действительно задремала. Климов укрыл её своим плащом.
— Спи, спи, моя радость, — проговорил он нежно, — много ты натерпелась, теперь по гроб жизни буду тебя беречь.
  Но Анна уже не слышала. Она крепко спала, сном успокоенной счастливой женщины, с которой свалилась, наконец, непосильная ноша...
  Небо нахмурилось, быстро темнело. Неожиданно стал накрапывать дождь. Климов любил ездить в такую погоду, когда вода хлестала в лобовое стекло, когда за окнами автомобиля бушевало ненастье, а в салоне было тепло и уютно. Он немного сбавил скорость и целиком отдался дороге. Быстро мелькали столбики километров, отмеряющих путь домой.
— Ещё пару часов и я буду дома, — успел подумать Климов, как из темноты прямо перед машиной Климова вынырнул велосипедист. Он появился так неожиданно, что Климов не успел сманеврировать. Удар был сильным, машину тряхнуло. Климов успел заметить, как перевернулся в воздухе велосипед и тот, кто на нём ехал, упал на середину шоссе. «Жигуленок» занесло, но Климов выправил занос, быстро остановился и выбежал из машины на дорогу.
— Что случилось? — успела крикнуть Анна, но Крымов, не ответив, побежал в сторону чернеющего на шоссе велосипедиста. Дождь хлестал в лицо, но Климов его не замечал.
    Он подбежал к сбитому. Мужчина лежал навзничь, около головы образовалась лужа крови.
— Что же ты, а? — спросил его Климов, — разве так ездят? — он поднял мужчину под мышки и оттащил на край дороги. Тот не подавал признаков жизни. Климов расстегнул ему куртку и рубашку и прильнул ухом к левой груди. Сердце не билось. Он был мертв.
— Ты что?! — закричал Климов, — зачем ты это?!
    Подбежала Анна.
— Витя, что с ним?
— Всё, Анна, я убил его. Как коротко было счастье, — уже спокойно сказал он, —  надо остановить какую-нибудь машину, чтобы вызвали милицию, — и он посмотрел на пустынное шоссе. Машин не было.
— Нет! Н-е-т! — закричала не своим голосом Анна, — не хочу! Не хочу! — она обхватила свою голову руками и опустилась на