ПОЛУСТАНОК
(житейская небыль)
Пораскиньте фантазией
Влево и вправо:
Это вам не Берлин,
Не Стокгольм и Варшава.
Из пожаров густых
Звонких звуков приветствий
Выплывает Россия
Из мрака столетий…
- Извините! – Николай тихо барабанит костяшками пальцев в купе проводника. – На следующей сколько стоянка?
- Это вы? – спросонья удивляется проводница. – Вам же ещё двое суток до конечной!..
- Сколько стоянка? – повторяет Николай шепотом.
- Минута… - отвечает быстро проводница и добавляет: - На этом полустанке лет, этак, десять никто не выходит, как и не садится. Буфет давно закрыт; вместо магазина – автолавка раз в неделю…
- А и не надо! - Николай спрыгнул на перрон и поёжился, после жаркого купе морозец ядрёный щипал дерзко за щёки и покусывал ухарски уши.
На полустанке, продуваемом ветрами, промываемом снегами пусто. «Я, как перст…» - подумал отрешённо Николай.
Сквозь блеклую морозную вуаль в предутренние нежные часы гордым флагманом выступал силуэт здания железнодорожной станции, смутно различимыми контурами отдалённо напоминая руины готического замка: высокие стрельчатые окна закрыты фанерой и забиты крест на крест досками; створки массивных дверей намертво скованы ржавой цепью и скреплены тяжёлым, покрытым патиной времени амбарным замком; сквозь круглое слуховое оконце, через обрушенную кровлю равнодушно зрит оловяным оком луна…
Скрипит, беспечно покачиваясь под едва ощутимым ветерком фонарь, разбрасывая щедро скупые пригоршни света…
Скрип-скрип… Скрип-скрип…
От водки холодной мой голос охрип…
Скрип-скрип… Скрип-скрип…
За спиной не крылья; над головой – не нимб…
- Милый, - хриплый женский голос сзади выводит Николая из снежной отстранённости. – Отстал, что ль?
Он оборачивается.
Бесформенная женская фигура в телогрейке не по размеру обвязана шалью, поверх одет желтый рабочий жилет, голова повязана шерстяным платком – дежурная по станции – представилась или просто проговорила женщина.
- Не отстал, - замедлил с ответом Николай, и, собравшись с мыслями, а, может и сдухом, продолжил. – Вышел; вот - просто вышел.Так не бывает разве?
- Вышел? – не поверила дежурная и сочным смехом сотрясла морозный воздух, пришедший в бурное движение. – В жисть не поверю!.. Мила-а-ай, тута, почитай, годков с десяток никто не выходит. Оде-вроде! – женщина загнула вывернутый оборот. - Старики повымерли; молодежь – сделала ударение на первом слоге – давно разъехалась, куды глаза-то глядят. Остались одни патриоты, как мы: ехать некуда, никто нигде не ждёт… в таком случае папаня любил мой приговаривать: жисть наша бекова, нас деруть, а нам – некого … старые звёзды на вялом небосклоне…
И снова рассмеялась; деланно, натужно, будто слёзы прорывались наружу сквозь латаную ширму веселья…
Из репродуктора бойко неслись оптимистичные звуки туша. Затем последовали несмолкаемые аплодисменты; наконец, через чехарду звуков донёсся искажённый помехами голос:
- Уважаемые граждане! Дорогие вы наши! Настал тот радостный…
Новый шквал аплодисментов прервал речь.
- Спасибо! Спасибо!.. Родина, как говорится, вас не забудет!.. Родина, как говорится, даст каждому по способностям, каждому по заслугам…
- Постановлением суда тройки, гражданин…десять лет… с поражением в правах… без переписки… статья пятьдесят восемь, часть…
Узкий двор ограничен стенами зданий; свежий морозный воздух несколько опьянил после удушающего смрада камеры; поднял голову и в чистом небе разглядел звёзды…
- И чтобы так счастливо жили враги наши, как мы сейчас живем!
- Вины своей не признаю… Родину и вождей… не предавал… С первых дней… был верным сыном…
- Верность – первый признак измены!.. Безукоризненная честность хуже отъявленной лжи… Сегодня ты танцуешь джаз…
- Пожалте, фото в профиль и анфас…
- Сынок, - дежурная по станции дергает Николая за рукав. – Ты к кому-то конкретно, или так, балду попинать?..
Николай достаёт из саквояжа бутылку водки.
- А!.. – восклицает равнодушно, считай, разочарованно, дежурная. – Энтого пойла хоть ковшом запоись! – и машет досадливо рукой.
- Мне бы ночку скоротать, - разъясняет обстановку Николай.
- Оно понятно! – всхохотнула дежурная и провела в свою каморку; сняла жилет, телогрейку с шалью; по каморке разлился устойчивый запах немытого тела с тонким ароматом «Шрапнели». – Таких, как мы, давно никто не хочет. Ни ночь скоротать, ни…
- Вовсе не то имел в виду, - пытается неуклюже реабилитироваться Николай.
- … но что имею, то и введу! – не зло закончила дежурная и снова залилась смехом, и в такт смеху подрагивали живо телеса… - Пить сам будешь, - и добавляет серьёзно, - на водяру аллергия. Вот так вот, дружок…
На тумбочку, укрытую куском клеёнки, лоснящуюся пожелтелым целлюлитом времён, выставляет два граненых стакана. Один придвигает неожиданному гостю: - Своё сам и пей!
Себе же нацеживает из заварничка с отбитым носиком жидкую заварку.
- А ты бы не скупилась, маманя, на угощеньице, - высокий, с впалой грудью и высохшим лицом, произносит шипяще. – Сынка твово мы, как целку берегли. Так что, давай, мать, расщедривайся! Гости званные, почётные издалека прибыли; оголодали малость в пути, застыли-устали…
- Ой, сынки! – всплескивает руками старушка. – Да неужто ж мне жаль чего? Так ведь, ничего нет, всё, супостаты, вымели подчистую! Дажеть мышке-ядрице не оставили крупицы…
- Ты, мать, мозги не долби, - надвигается на старушку высокий, рукой осаживая сокомпанейцев. – Мы – народ честный! Хлеб, водка, яйца и сало… отобедаем и уйдём, забудешь, как звали…
- Как же там сыночек-то мой? – вдруг всполошилась старушка.
- Да никак… - пренебрежительно отвечает высокий. – Кабаны и жирнее бывали…
- Сынок, ты, часом, не болен? – дежурная заботливо всматривается Николаю в глаза. – Вроде, нет; взор чистый…
- Здоров я, здоров, - улыбается ей Николай. – Призадумался что-то…
- Ну, разве что, призадумался, - протягивает дежурная и льёт в стакан водку. – Выпей-ка, сынок, водки-то; глядишь, и полегчает… на сердце-то…
Станционный репродуктор разрывается от лающей чужой речи:
- Ахтунг! Ахтунг! Слюшать всем народи радио Великий Германия…
- Чтоб вы поиздохли все, ироды… - раздается голос из толпы, собранной перед зданием станции, чудом уцелевшей после бомбёжки и долгого артобстрела.
Зимний день выдался на славу: солнечно; тихо; к утру, вьюга утихла, оставив после себя прекрасный пейзаж, разукрашенный всеми оттенками белого…
Над немногочисленной толпой вьётся едва заметный в морозном чистом воздухе парок от дыхания.
- Так и будем стоять? – спрашивает тот же голос. – Пока всех не изведут на студенину? Хаты не топлены, быдло не кормлено…
- А ты, умник, не ерепенься-тко, - раздаётся рассудительный женский голос, привыкший повелевать. – Спервази глянько, что с деревней сотворили, нехристи…
Жадно облизывая деревянные срубы, потемневшие и высохшие от времени, огонь быстро взбирался по стенам на крыши; крытые соломой избы вспыхивали, как стекляшки под солнцем, и, исходя желто-серым дымом, крыши проваливались вовнутрь изб.
Огромной, переливающейся линзой висит над деревней дым; жаром и искрами исходят догорающие избы, посылая последний привет небу.
Треск, похожий на оружейную стрельбу, раздаётся в утренней тишине; жалобно скулят дворовые псы, юлой крутясь на цепях; прощаясь, протяжно мычат коровы и тревожно блеют козы, задыхаясь от дыма и сгорая заживо в ритуальном огне в честь ненасытного бога войны.
- Ферфлюхт хуре! – офицер нервно расстегнул кобуру, вынул пистолет и начал стрелять в толпу, брызжа слюной и дико вереща: - Ферфлюхт швайне, ферфлюхт русише швайне!
- Поди-тко, какой ты впечатлительный! – дежурная похлопала Николая по плечу. – Ты пей водку-то, пей! Закипит, ненароком…
Звонкий смех разлился по каморке; сотрясались телеса, сотрясая воздух…
Воздух сотрясали разрывы снарядов и с той и с другой стороны. Временами казалось, все сошли с ума, напрочь забыли человечью речь и могут говорить языком пушек и ружей…
Красивые, непрочные цветы разрывов, искрясь снежно и сияя жемчужно, тают медленно в безветренном воздухе. Снежная трава от разрывов пуль, пересекая поле, устремляется в лес и оттуда, с удвоенной силой, наперегонки друг с другом, бежит вспять. Прилив-отлив. Крещендо-диминуэндо… Глиссандо страсти, форшлаги смерти… Легато – медленный уход; стаккато – возвращенье к жизни… … разрывы соединились и сошлись в диком танце смерти, бешено извиваясь и, рисуясь друг перед другом.
Разрывы снарядов – гавот; строчки пуль – тарантелла.
Тот и другой – чужие для наших равнин; тот и другой – жуткое зрелище.
- Может, всё-таки, останешься?
- Нет, решено бесповоротно. Квартиру продал, мебель раздал; здесь меня ничто не держит… Да и никто уже не ждёт…
- А мы, друзья, что же, пустое место?
- Не переиначивай… не рви сердце…
- А всё же?..
- Пустое…
Тук-тук, тук-тук… тук-тук, тук-тук…
Отсчитывают колёса стыки рельс…
Тук-тук, тук-тук… тук-тук, тук-тук…
Будет хорошо там, как было прекрасно здесь…
- … приглашаю всех в гости на мою новую Родину, кубанскую станицу… Приезжайте обязательно, летом: фрукты-овощи прям из сада-огорода, свежие, без нитратов. А дом, какой большой!.. И море близко!..
Скупые сводки ЦСО ГАИ: водитель не справился с управлением. В результате столкновения, водитель и пассажиры погибли… На месте ДТП работает следственная бригада прокуратуры РФ… Предварительная версия… Со слов очевидцев составлена следующая картина произошедшей трагедии…
Паровозные колёса: тук-тук-тук;
Уезжает навсегда мой друг;
Уезжает, только вот в том беда –
В те дальние края не ходят поезда…
- Ахтунг, ахтунг! Говорить радио Великий Германия…
Длинная автоматная очередь скальпелем разрезает хриплый голос репродуктора; он умолкает. В воздухе отчётливо пахнет серой, порохом, гарью, талым снегом, тёплым ветром, кирпичной пылью…
- Ахтунг, ахтунг…швайне!.. майн либе Августин… варум нихьт…
Репродуктор отрывается от крепежа и повисает в воздухе на проводах.
Левая створка высокой двери, ведущей в здание станции, издырявленная, лежит на перроне; правая, скрипя противно, лениво двигается, послушная легкому ветерку.
С грохотом, подняв густое облако пыли, правая створка падает на перрон.
Из пыльного сумрака помещения появляется фигура солдата в выцветшей от пота и пороха гимнастёрке; рукава закатаны до локтей. В левой руке широкая кисть; в правой руке резиновое ведёрко с красной краской.
Солдат подставляет солнцу небритое лицо в веснушках; закрывает глаза и улыбается. Сплёвывает изо рта дотлевшую самокрутку и радостно вдыхает полной грудью – ох-хха!..
Затем солдат окунает кисть в краску и выводит дрожащей, привыкшей к стреляющему автомату рукой букву «П», немного корявую, при этом бубня под нос:
