Кавалергарды! Век – не долог!..
Возможно Че Гевара
В субботу в одиннадцать часов одна девочка намеревалась вырыть большую яму, чтобы закопать в неё золотое колечко, ею же найденное накануне в пакете с ванильными сухарями, которые она купила в магазине «Чёрный Рассвет», который находился напротив дома, где жила когда-то, а затем вполне благополучно умерла её прабабушка, которую издалека звали Револиной Георгиевной.
Происхождение отчаянной девочки было покрыто таким плотным мраком неизвестности, что это заслуживает отдельного повествования.
Родилась она в небольшом городке, где все перерабатывающие предприятия уже несколько лет дышали на ладан. Дышать-то они дышали, да всё никак не могли задохнуться окончательно. Отец девочки работал на одном из этих предприятий в должности ночного сторожа. Обязанности свои он исполнял добросовестно. И не только свои. Работал он также и за главного бухгалтера. Составляя годовую отчётность морозной январской ночью, увидал он сквозь метель-пургу, как по двору предприятия осторожно крадётся некое подозрительное существо, которое впоследствии оказалось его дочерью. Но он ещё не знал об этом обстоятельстве и, недолго думая, выстрелил из пистолета, предупредительно успев крикнуть в воздух:
– Эй! Кто б ты ни был – убирайся отсюда к едрёной фене!
Существо промычало в ответ нечто неопределённое и продолжило передвижение по производственной территории, вверенной столь честному сторожу.
Будучи исполнительным работником, сторож проследовал к себе в кабинет, в котором имелись шесть стульев и всякая другая необходимая мебель, взял со стола пресс-папье и пошёл в буфет. Но буфет ночью оказался закрыт, потому что буфетчица любила проводить тёмное время суток дома. Она вообще была очень нерадивая и часто переругивалась с посетителями, которые требовали от неё неукоснительного исполнения их заказа, будь то бутерброд с сыром или стакан кофе с молоком. А буфетчице страсть как не хотелось им угождать. Она любила живопись Тинторетто, и всё внутреннее пространство её духа было занято раздумьями именно об этом творце. Она подробно изучала всё, что было написано о художнике в заводской газете, носившей довольно неуклюжее название «За мир!». А поскольку автором этих двух заметок являлась сама же буфетчица, то в изучении упомянутых текстов она существенно продвинулась вперёд. Прогресс был неоспорим, и директору предприятия, несмотря на склонность его к умиранию вследствие недопоставок сырья, не оставалось ничего другого, как поощрить буфетчицу путёвкой в город Кисловодск. Но буфетчица на курорт не угадала – она повесилась в приёмной начальника отдела снабжения парикмахерской «У Пахомыча», которая соседствовала с предприятием, которое дышало на ладан и где истово трудился отец девочки. Впрочем, это было значительно раньше, чем произошли описываемые события.
А этот самый начальник отдела снабжения Исайя Ионович Круцификсов, которому в дальнейшем рассказе о печальных событиях октябрьского дня уготована ответственейшая роль, был от рождения невесел: он – томился. Томился желанием прочитать книгу, глубоко запавшую ему в душу ещё с юности. Это была ироническая повесть «Кодекс Перла», написанная Палаццески в год гибели «Титаника» – именно в этом кораблекрушении погиб дед Револины Георгиевны.
А Револина Георгиевна была крупная, но худощавая женщина с большим художественным бантом на жилистой шее. Живописная такая женщина. Не без придури, конечно. Она ревновала мужа Аделаиды Ираклиевны (это та самая буфетчица, которая изучала творчество Йорданса) к ней же, то есть к Аделаиде Ираклиевне.
Однажды, когда они отдыхали на берегу Палеостоми, Револина Георгиевна призналась Исайе Ионовичу, что никогда не доверяла свидетельствам современников о шалостях Сухово-Кобылина. Но Исайя Ионович, утомлённый разглагольствованиями соседки, дремал, не вдаваясь в детали логических умозаключений Револины Георгиевны. Она взглянула на него и истерически взвизгнула:
– Негодяй!
– Не ори, матушка, – сквозь приятный сон жутко пролепетал начальник отдела снабжения. – Будь поспокойнее…
Револина Георгиевна в ответ только рассмеялась недобрым смехом.
Эти симультанные всплески хохота и безудержной ярости всегда настораживали Исайю Ионовича. И Никодима Пахомовича настораживали. И в такие моменты, после свершённой куафюры, он уединялся в маленькой комнатке, смежной с дамским залом, и пил горькую. Впрочем, всякую пил, и сладкую – тоже. Какая была под рукой, ту и пил.
А тем временем совершенно одичавший муж Аделаиды Ираклиевны, брошенный ею в угоду академическим занятиям поздними полотнами Айвазовского, бродил по обезлюдевшей квартире, пытаясь отыскать хоть какие-то признаки того, в каком направлении направились продукты из опустевшего холодильника, жалобно громыхавшего на кухне.
– Сущая пытка! – воскликнула Аделаида Ираклиевна, входя в квартиру, по которой тоскливо слонялся Леонид Кондратьевич, всё ещё числясь её супругом.
Она обвела взглядом привольную жилплощадь.
– Да! Тенрек – всегда тенрек! – веско резюмировала она.
А события на заметаемом свирепой вьюгой дворе предприятия, которое всё никак не могло отдать концы, продолжали развиваться с устрашающей скоростью.
Отодвинув доску шаткого забора, которым была ограничена территория предприятия, во двор заглянул исполнительный директор конкурирующего производства Карл Пантелеевич Коккинаки и покачал головой, немного похожий в этом своём телодвижении на кулана.
– Господи, как у вас всё сложно! – тоскливо изрёк он и отправился за квасом, покачивая верно служившим ему уже два десятка лет эмалированным бидоном.
По дороге он встретил взлохмаченную девочку, сосредоточенно выбрасывающую грунт из глубокой ямы, в которой она была скрыта почти на две трети своего роста. Поверхность земли вокруг углубления была усеяна осколками противотанковых снарядов, среди которых иногда – там, а иногда – сям выглядывали весёленькие глазки Анют.
– Копаешь? – сочувственно спросил Карл Пантелеевич.
– Копаю, – кротко и серьёзно ответила девочка.
– Ну, копай, копай… – согласился Коккинаки, вздохнул и неспешно двинулся дальше, разглядывая обручальное колечко на безымянном пальце правой руки, когда-то купленное за тридцать шесть копеек в галантерейном отделе магазина, от которого уже не осталось и следа.
Ваша проза изумительна.