1.6. Во время смут – жизнь без судьбы, как в муравейнике

Во время смут - жизнь без судьбы, как в муравейнике

- Танки показали себя в морском бою, - признал Мичманок, когда мониторы, атаковавшие их понтоны, ушли на дно.
- Танку и авианосец, раз пальнуть, - гордо бросил Давид, остывая от стрельбы в упор.
Старшина ликвидировал охрану пристани, выиграв партизанскую часть схватки.
А у полковника Кромова было смутно на душе. Как в первые месяцы Той войны, когда смятая армия, огрызаясь, катилась на восток, разбегаясь по сторонам, когда ошалевшие генералы и чекисты-особисты довели дело до «все против всех». Сейчас он, Кромов, возможно, возглавляет боевую операцию новой гражданской. И, кто знает, как отсюда покатится по России.
- Танки сытые бьют копытами, - доложил Драган.
Впереди была Ивань. И их там ждут.
«Да, хоть и ждут нас там, в Ивани, мы придём, мы идём, мы - здесь», - Кромов знал, что воевало его имя.
Морская пехота заняла позиции на берегу. Понтоны выбросили аппарели. По ним съехали танки и грузовики.
- Давид, - сказал Кромов, - ты должен продержаться тридцать минут. Три танка - против батальона, но с тыла, но внезапно. За полчаса, мы возьмём усадьбу и тем, кто у мостов через каньон, защищать станет некого.
На берег съехал лимузин. Его Штатский дал не без умысла. Если Орлов капитулирует, в чём лубянский был уверен, то его с почётом доставят в Далик. Сдаст дела и будет арестован. Штатский стерпел, когда за руль сел личный шофёр Чумаченко.
- Это - Рубикон, - Мичманок махнул рукой на Кадаль. - Античные страсти в сибирской тайге. Другой земли нет, будем воевать на этой.
- Сказано сильно, верно, но - невпопад, - съехидничал Давид.
Высадка закончилась. Пала ночь на утёс Ивани. Вверху - ни огонька.
«Может быть, там сидит всё же какой-то другой Орлов», - подумал Кромов.
- За Родину! - призвал Старшина.
- За Сталина! - зычно гаркнул Подоприго, которого Мичманок так и не застрелил. И не зря. Кто бы так правильно крикнул.
- За Сталина, твою мать, - повторили окрестные леса и овраги.
- За родину, нашу мать, - подтвердили утёсы и река.
Танки ринулись вперёд. В сыром воздухе рёв боевых машин не громче, но страшнее. Танк, что шёл первым, метров через сто снёс баррикаду. По броне вроде чикнула пуля. Потом было ещё несколько баррикад.
«Чумаченко - стратег, пехоту они сдержали бы», - подумал Давид.
Были ли на баррикадах бойцы, он не знал. Если и были, то их уже нет. Серпантин узкий - или под гусеницы, или - с кручи.
Пётр Чумаченко, укрепившийся с горсткой людей на другой стороне каньона, услышав рёв танков на вершине утёса, понял, что Ивань пала. Бой только поставит точку.
Грузовики с десантом взяли 500 метров подъёма, прочищенного броней.
Рослые моряки швыряли через монументальный забор господского дома Ивани, гранаты. С правой руки, с левой руки. Такая у них манера. «Корейцы» Кромова прыгали с бортов через ограду чуть ли не навстречу взрывам.
Орлов обречённо выплевывал в пустоту слова.
«Не посмеют», - думал генерал госбезопасности, узнав, что Кромов разгромил тюрьму. «Не решатся», - мнил, когда шли на дно мониторы. «Не дерзнут», - сжал волю, едва танки взяли серпантин, а Кромов поднял своё войско на утёс. «Покусились», - обожгло Орлова, когда рванули гранаты.
Кромов-полководец в лимузине последним одолел гору.
У ворот усадьбы - надолбы.
«Прав был лазутчик, - отметил полковник. - Танкам сходу эти бастионы не взять. Тут и нужна штурмовая пехота».
Корейцы, вырезав передовые посты, распахнули ворота морской пехоте.
Ещё трещали автоматы, а Кромов по ухоженным аллеям Ивани неторопливо шёл к Главному дому. Рядом - Мичманок. Подоприго тоже успел наверх. Четвёртым офицером был каперанг, начальник морского арсенала, увешанный оружием. Его техники уже завели генератор. На фонари и выходили люди в разной форме, но с одинаково поднятыми руками.
У главного дома - мёртвые тела. Охрана полегла у парадного подъезда.
- Перебили? - спросил с наигранной укоризной Кромов у Старшины.
- Так тёмно было, как тут в плен взять. Да, и не успели они сдаться.
- Озлились солдатики и матросики на ГБ, - заметил Мичманок.
- Так точно, - отрапортовал Подоприго.
- На генерала я иду один, - отчеканил Кромов.
В вестибюле и на лестнице - пусто. Полковник поднялся на второй этаж.
У апартаментов Орлова отдал честь капитан-чекист, уверенный, что прибыл новый начальник Безымянного дома, напяливший для конспирации армейский мундир. Капитан замер, понимая, что тот, кто войдёт в кабинет первым, станет убийцей прежнего хозяина.
Кромов миновал приёмную и распахнул двери тамбура, отделявшего от неё кабинет. Грянул выстрел.
У Орлова пахло порохом и горелой бумагой, сургучом, хорошим табаком и отборным спиртным. Сейфы были распахнуты. В камине догорали бумаги. Парные куранты - причуда раннего бидермейера, невесть как добравшиеся из Германии именно сюда, показывали разное время. Одни - местное, другие - московское. На вторых было 13 часов 30 минут, и они не хотели считать мгновенья.
Перед мёртвым гебистом - пустая бутылка из-под коньяка и изящная рюмка с вензелем.
«Не тот Орлов, - облегченно вздохнул Кромов. - Пусть так и останется», - решил. - И бутылка, и рюмка, и не тот Орлов».
Иван достал из шкафа «трофейный» коньяк, нашлась и рюмка. Прочёл надпись: «И. ВасинЪ». Полковник, на правах мародёра, глотнул из горлышка, а потом уж наполнил историческую чарку.
«Видел бы купец Иван Васин, расстрелянный чекистами, как из его посуды будет пить русский офицер, отбивший у госбезопасности бывшую усадьбу эксплуататора», - торжествовал Кромов.
Орлов оставил несколько записок.
«Лаврентий мёртв, я ухожу за ним», - было в одной. Вторая была ещё загадочней: «Спасти себя или спасти страну!?».
«Власть и помешательство - нераздельны», - ответил на это Кромов.
Третья записка была и непонятна, и нелогична: «Сталинисты берут верх. На меня идет кровавый полковник Кромов. Маленков нас предал. Всё организовал Хрущёв. «Почему я не придушил его в 41-ом», - повторял мне Берия».
«Хрущёв, Хрущёв, кто такой, откуда взялся, сколько их там, вокруг Кремля», - гадал Иван.
«Тебе повезло, Лаврентий, твой отец пал в бою», - гласила записка сыну.
Может статься, что лет через двадцать, Кромов отдаст этот листок Анюте - сестре Наты и матери Лаврика.
«Сынишка, значит, в честь Берии, надо же, - заводился Иван. - Хм, племянник Лаврик. Как же он, Орлов, Нату-то. Ладно, сбежавшим невестам, может, и мстят, их мужьям - ради бога, чего же он свояченицу-то не пощадил. Ха, племянник Лаврик. Ровесник и кузен Кольки. А он и Кольку - в тюрьму. Не могут они без человечины...»
На столе - несколько папок. Их Орлов не бросил в огонь. Не бросил и Кромов, о чем жалел, когда прочёл.
Полковник сунул папки в генеральский планшет, выбрал в гардеробе просторный кожаный реглан. Под пальто планшет не заметен. Записки убрал в потайной карман, где хранят документы. У Кромова сейчас не было ни одного.
Вошёл адъютант Орлова.
- С вами будут говорить, - произнёс он, не глядя, на мертвого хозяина кабинета.
На проводе был Большой генерал: «Мне уже доложили о разгроме банды дезертиров. Жаль, что не успели спасти Орлова».
Так как трубку взял Кромов, военачальник понял, что в живых главного противника нет.
Генерал Иван Орлов, он же - Ганс Вольф, сидел в кресле, откинув на высокую спинку седую не по возрасту голову с простреленным виском. Мертвый, но гордый сатана. В любой трагедии есть доля недоумения. Постепенно у генерала сквозь лубянский оскал стало проступать лицо человека. Теперь Кромов не только знал, но и видел, что это - тот самый Орлов.
«Перекрестить его что ли. Он же - наверное, православный по матери, - подумал полковник. - Нет уж, лубянский бог ему - товарищ. Но свечу на погосте в Тологде, личном погосте Кромовых, поставлю».
Возник Мичманок. Отсалютовали победе коньяком из контрреволюционных рюмок. Моряк налил по новой.
- Помянем, - кивнул на тело Орлова.
Офицеры молча выпили.
- В Москве ещё 23 числа стали снимать портреты Лаврентий Палыча, - сообщил Мичманок.
- Помянем и его, - согласился Кромов.
- Заодно и Сталина, - предложил Мичманок.
- Не рановато ли? - удивился Кромов.
- Ты, ты, ты… Ты шёл на живого Кобу!? - Мичманок впервые испугался своего друга.
- Тогда всё равно - за Сталина, за то, что не успел нас убить, - провозгласил Кромов. - То-то в застенке слышу через оконце то плач, то радостные песни из общих камер. Значит ещё в марте, - задумчиво протянул полковник. - А сейчас, судя по погоде, - лето.
- В Москве заканчивается 26 июня. У нас уже - 27-ое.
- Потерь-то у нас нет. Царапины осколочные, да синяки. Так не бывает, - размышлял Мичманок. - Ну, ладно, твои зубами пули ловят и глотают, пока свинец не остыл, урча от удовольствия. Но мои-то идут напролом. Себя, конечно, берегут, но напролом.
- Так «азиаты» боеспособных у ворот вырезали, - возразил Кромов. - В самой усадьбе дрались с кабинетниками.
- Но и у Подоприго нет потерь, - наступал Мичманок. - Его-то команда воевать ни черта не умеет.
- Значит, это было - заклание. Мои-то воевать не любят, они настроены убивать.
- Это было…, - Мичманок не договорил, а картинно сполоснул руки коньяком.
В приёмной капитан дожидался своей пули. Ей его «одарил» Мичманок.
На воздухе Подоприго спрашивал у всех, где водрузить Знамя победы. Он не мог разобраться с картиной мира.
- Я их позвал «За Сталина!», а они пошли «За Родину!», - огорчался.
- За Родину недалеко было идти, по Родине и ступаем, а вот к Сталину, к Сталину никому не хочется, - хмыкнул Кромов. - Чего к Сталину торопиться, - полковник уже освоился с «новостью» от Мичманка.
Кромов окончательно осознал, что на Москву они не пойдут. И ему вдруг очень захотелось стать генералом и, наконец, Героем Советского Союза. Но за штурм заброшенной усадьбы, которую, невесть зачем, захватили одуревшие от мухоморов дезертиры, такие звания не присваивают.
- Ваши головорезы насилуют женщин, - возмутился Арсеналец, хотя стволы его автоматов, пожалуй, ещё и не остыли.
- Чекистку нельзя обесчестить изнасилованием. Это её боевая награда, - отмахнулся Мичманок.
«Хорошо, что здесь нет семьи Орлова», - подумал Кромов и внимательно глянул на каперанга.
- Я для себя уже всё решил и решил, думаю, правильно, полковник,- ответил тот.
- Выдюжим такую ерунду, - Иван панибратски хлопнул Арсенальца по плечу. - У наших баб не было выбора.  
Блюдя традиции, Кромов с Мичманком поднялись на каланчу бывшей дачи золотопромышленника. Вдали за рекой гремели взрывы. В воздух взлетали огненные шары.
- Стоит нам взобраться на высоту, как начинается салют с фейерверком, - восхитился Мичманок.
- Похоже, что восстал Большой лагерь, - ответил Кромов.
- Пошло-поехало, думаешь, - спросил, не для ответа, Мичманок.
Он тоже был в кожаном реглане. Задержался в кабинете генерала, говорил по телефону, какие-то документы спрятал, как и Кромов, под трофейное пальто.
- Запасливый народ чекисты. Одёжка-то - еще ленд-лизовская, - хохотнул Кромов. - От фронта скрыли.
Иван уже разобрался, что рядом с ним - второе лицо заговора.
«У переправы сложили оружие», - доложили Кромову.
Появился Пётр Чумаченко и привёл Драгана, для которого бой закончился ещё на серпантине.
- Далее было стояние на Угре, - охарактеризовал ситуацию танкист, вспомнив историю.
- Похоже на то, - согласился Чумаченко, - и политически верно. - А мы есть герои несостоявшейся войны.
-