( переведен на итальянский язык)
Хотя он и находился в доме весьма часто, но видел я его лишь урывками: идущего по коридору из комнаты в ванную, или в туалетную, или - обратно... Питался он чаще отдельно от семьи, как мать в ту пору говорила: «…ест лишь постное - зерно да кашу…», или вообще голодал. Когда он шел по длинному проходу внутри дома, соединяющему наши отдельные комнаты с коммунальными помещениями, полы его черных одежд развивались на все стороны, еще не подстриженные волосы, распущенные по плечам, если они не придерживались головным убором, колыхались, как будто вокруг поднимался невидимый ветер.
И мне тогда казалось, что вот-вот случится чудо...
Я всякий раз ждал этого чуда, но и страшно его боялся. Отец Федор, то есть Жаконя, смотрел на меня долгим холодным взором, если я вдруг случайно попадался на его пути... Нет, это не верно - он не смотрел на меня... он смотрел сквозь меня. В его взгляде чувствовалось осуждение и ...безразличие... абсолютное безразличие... холодное, как ночная пустыня... Словно, он смотрел в преисподнюю, видя ее в моем лице...
А может быть, он боролся с мирским искушением надевать мне обычных земных подзатыльников... И я чувствовал себя в такие минуты неумолимым грешником. Все семь моих недолгих лет, превращались для меня в беспрерывную цепь семи смертных грехов. Мне даже порой казалось, что посмотри я повнимательней на свою тень, то непременно увидел бы над своей головой элегантные рожки.
Как-то я все же набрался смелости, и, встретив очередной раз Жаконю в нашем длиннющем коридоре, попросил его срывающимся голосом помолиться за Жанну... Быть может ей трудно сейчас, и она ждет нашей помощи... На что новоявленный брат Федр положил одну руку на мою голову, другой рукой поднял мое лицо за подбородок и медленно покачал своей «утяжеленной нимбом» головой, так, как-будто я написал в штаны, несмотря на то, что мне давеча настоятельно предлагалось сесть на горшок! Затем служитель божий медленно удалился, и ряса его развивалась по таинственному ветру больше прежнего, а голова неслась особенно прямо, как будто он боялся уронить свой нелегкий «ореол святости».
Я так и не понял тогда, будет он молиться за Жанну или нет...
Однако у меня оставалась надежда, что, да, молится, потому, как, все ночи напролет у моего набожного брата в его маленькой комнате горел довольно яркий многоваттный свет.
«...Он молится за нас, грешных,..»- говорила мать, и никто не смел тревожить Жаконю в его убежище, ни днем, ни в темное время суток.
"Как же он может выдержать целую ночь, на коленях?» - Думал я, справедливо полагая, что молятся только так, и даже пытался встать на свои остренькие исцарапанные коленки и постоять так несколько минут. Суставы начинали ныть почти мгновенно, боль тут же становилась невыносимой, и никакие грехи не могли заставить меня продолжать экзекуцию. Поэтому, несмотря ни на что, я искренне восхищался моим взрослым братом, хотя и не понимал его укоризненных молчаливых взоров. Возможно, он просто скорбел за все человечество в моем лице?..
В одну из таких ночей, когда все в доме утихомирились, мой средний брат и сестра Лизавета разошлись по своим покоям, удовлетворенные очередными действиями (на этот раз в моей любимой книжке про ангелов каждому лику были пририсованы рога), в одну из таких ночей, любопытство мое достигло предела.
Повертевшись у дверей старшего брата, и заглянув в замочную скважину, я убедился, что через нее, к сожалению, ничего не видно, кроме светлого блика от яркой потолочной лампы. И тогда, как помню, ко мне пришла нужная мысль, что лучше всего было бы заглянуть в окно монаха, и удостовериться, как все-таки получается у святого человека всю ночь напролет стоять на коленях за наши мирские грехи? Окно отца Федора было как раз рядом с моим балкончиком. И если встать на край перил и ухватиться, руками за козырек над его полукруглым окном, максимально вытянув при этом руки и шею, то можно что-то увидеть... Лежа в своей кроватке, застеленной старыми, но все еще белыми простынями, я боролся с этой идеей и со сном до трех часов ночи.
Очень хорошо помнится это время. Старинные часы, огромные деревянные, которые только раздражали всех домочадцев и вряд ли кому были нужны, барабанили как раз точное время. Они трещали и охали на весь дом, пытаясь привлечь к себе внимание. Они жили своей жизнью, такой же размеренной, как и все мы в ту пору....
При этих позывных, я, не надевая ничего на пижаму, выскочил в коридор. Убедившись, что свет у брата еще горит, немедленно приступил к реализации моего плана. Я быстро вернулся в свою коморку, проскочил на балкон и довольно легко заб-рался на перила, опираясь руками о шершавую стену дома. Ночь тогда была особенно темной, и при этом не было видно ни одной звездочки... казалось, что тишина абсолютная. Даже наша псина, от старости давно выжившая из ума, псина, которая «разрывалась» лаем - все ночи напролет, доказывая свою состоятельность, (днем она естественно беспробудно спала), даже она - не взвизгнул ни разу. Неуклюже озираясь по сторонам, я чуть не свалился со своей позиции, но вовремя зацепился за выступ в кирпичной стене дома - нашего родового гнезда... Перебирая руками, я достиг витого чугунного козырька, несильно выдающегося над ярким окном моего старшего брата... Встав на цыпочки, я максимально вытянулся всем телом, настолько, насколько мог... Как и предполагал, штор на окне монаха не было и в темноте время суток … «…ему незачем скрываться от мирян…»… В первую секунду проникновения моего взора в молитвенную келью, я лишь зажмурился от яркого света... Мне даже показалось, что горит не один очаг освещения, а, как минимум, в каждом углу... Затем я все-таки вгляделся в
скудный интерьер обители молящегося за нас неустанно... и... чем больше я вглядывался, тем сильнее глаза мои вылезали из орбит, расширяясь до максимума... Я снова зажмурил глаза и снова их вытаращил...
То, что я увидел в комнате брата, потрясло меня до такой степени, что тело задрожало как от сильного ветра... Меня бросило в жар и в холод одновременно, липкая волна поднялась от кончиков пяток до затылка, куда внедрилась тысячами иголок... пальцы соскочили c мокрого железа, ноги подогнулись... и...
Я рухнул на клумбу с несчастными бегониями, давно увядшими, предназначенную лишь для нужд соседских собак... …Свалился без единого возгласа. Мое везение, что там, куда я приземлился, не было бетонной дорожки, или бордюров из колотого кирпича... Я «отделался» огромной кровавой ссадиной на плече, ушибами обоих локтей и переломом ноги.
