Красная Армия отступала, бойцы и командиры, усталые и голодные, разрознёнными группами тянулись на восход. Жители станицы подкармливали отступающих, кто, чем мог. К нам во двор вошёл низкорослый молоденький солдат и попросил попить водички. Громадная не по росту винтовка-трехлинейка почти волочилась прикладом по земле, с ней он казался ещё меньше и смешнее. Женщины окружили солдата, предлагая молоко, хлеб и прочую снедь, он жадно ел и про запас укладывал в вещмешок всё, что ему приносили со всех сторон. Посыпались вопросы, главный, не встречал ли он такого-то, и показывали фотографии. Солдат никого не опознал. На вопрос, почему отступаете, отвечал уклончиво, оглядываясь по сторонам.
Вдруг из-за крыш показался немецкий самолёт похожий на наш «кукурузник» только не с четырьмя, а с двумя крыльями. Женщины бросились врассыпную, солдат снял винтовку и выстрелил вдогонку улетающему самолету. Неожиданно от него потянулась, постепенно расширяясь, струйка чёрного дыма, самолёт пошёл на снижение и упал где-то за домами. Все радостно закричали, захлопали в ладоши, поздравляя героя. Растерянный он медленно приходил в себя, наконец, вздохнул, улыбнулся и со словами: «Ничего особенного, на фронте и не такое случается» вышел со двора, где его подхватили подбежавшие однополчане и стали качать, подбрасывая вверх.
Оборонять растерянную станицу никто не собирался. Бомбёжки участились и дедушка, несмотря на ранение, отправил нас на небольшой хуторок Поролов, дворов 10-15 не больше, расположенный в двух километрах от Мальчевской, а сам остался в станице охранять имущество. Хутор был забит беженцами, все места в домах заняты, мы поселились за сараем в лопухах. Однажды налетел немецкий самолёт и вероятно, заметив движение, открыл огонь из пулемёта по лопухам. Сделав два-три захода, улетел, к счастью никого не поразив. На память об этом эпизоде мне досталась пуля, выковырянная мной из доски забора. Испуганные налётом хозяева пытались выжить нас из лопухов, но мы уходить отказались наотрез.
За садом дома тянулась глубокая балка, заросшая кустарником, из неё вышли два красноармейца с винтовками и стали расспрашивать, не видели ли мы фашистов. Кое-кто из беженцев, побывавших в станице, рассказали, что станица Мальчевская захвачена немцами, для наших пленных солдат организован лагерь военнопленных в поле за колючей проволокой. Жители станицы их кормят, тех к кому приходит родня отпускают по домам.
Вдалеке на дороге показался верховой в каске с торчащей винтовкой, красноармейцы засуетились.
- Побежали в балку, - предложил высокий солдат.
- Нет, я решил сдаться, - ответил напарник ростом поменьше.
- Юра, ты, что сошёл сума?
- Отстань! Ты как хочешь, а я сдаюсь, - ответил Юра, бросил винтовку и пошёл навстречу немецкому всаднику.
- Вернись! Пристрелю! – пригрозил высокий и щёлкнул затвором.
- Да пошёл ты...! – выругался Юра, злобно махнув рукой.
Прогремел выстрел. Юра рухнул на землю, пару раз дёрнулся ногами и затих. Всадник был ещё далеко и вероятно не слышал выстрела, так как по-прежнему ехал в сторону хутора.
Высокий залёг в кустах в ожидании немца. Вдруг бабушка подбежала к нему с криком:
- Не стреляйте! Это мой муж.
Действительно, это был мой дедушка. Он где-то поймал подраненную лошадь и ехал к нам сообщить, что и как. Его шляпу мы приняли за каску, а палку за винтовку. Юру похоронили на местном кладбище, а высокий, так и не назвав своего имени, ушёл в балку. Больше его никто не видел, а мы всей семьей вернулись в станицу.
В станице было две зоны оккупации: немецкая и итальянская, две соответственно военных комендатуры и полицейская управа. Больше всего неприятности доставляла полиция, она вывешивала всевозможные указы и совершала поборы на нужды немецкой армии. Теперь я знаю, был приказ самого Гитлера не терроризировать казачество, а склонить на свою сторону, поэтому особых зверств я не видел. Немецкие солдаты входили в каждый дом и молча забирали продукты, вскрывали сундуки в поиске ценных вещей, не найдя, обязательно брали какую-нибудь тряпку, но, поразмыслив, выбрасывали за калиткой. У итальянцев с грабежами было строго. Солдат есть солдат, они воровали, но стоило сказать: «Я пожалуюсь коменданту» всё бросали и, извиняясь, убегали. Говорили, что вору грозило 25 плетей, но били их или нет, никто не видел.
У нас произошёл анекдотичный случай. Полиция вывесила приказ военного коменданта: «Всем, кто имеет рогатый скот, свиней и гусей зарегистрировать в управе». Понятно, зарегистрировать, значит отдать. Дедушка ночью зарезал поросёнка и двух гусей – всё, что у нас было. Утром приходит итальянский солдат, офицерский денщик, молча берёт гуся и уходит. Бабушка грозит комендантом, но тот смеётся и жестами показывает, как дедушка тайком зарезал поросёнка и обрабатывал паяльной лампой. Если мы пойдём к коменданту, то нас повесят. Бабушка замахала руками, мол, «бери, бери».
В целом итальянцы были плохие вояки, но не плохие люди. У нас жил солдат по имени Бруно, он всё время беседовал с бабушкой и говорил: «Сталин плохо, Гитлер плохо, Муссолини плохо», плакал и показывал фотографии своих маленьких детей. Он был кондитером, перед Новым годом они ушли и вскоре вышли из войны, но он успел напечь нам много вкусных печений, которые мы ели ещё долго после освобождения.
Но был один итальянец, которого не любили и боялись свои же солдаты. У него на внутренней стороне крышки чемодана было наклеено два портрета: Гитлера и Муссолини. В редкие случаи, когда наши самолёты бомбили станицу, он садился на подоконник и пел под гитару, там его к всеобщему удовольствию и убило осколком бомбы.
До расквартирования итальянцев в нашем дворе стояли солдаты эсэсовцы в чёрной форме, они позволяли в присутствии полазить по танку. Однажды один из них пришёл в дом и стал, ругаясь, избивать меня ногами при этом что-то кричал. Бабушка схватила меня и унесла. Выяснилось, из танка пропала булка хлеба, которую украл румын, а подумали на меня. Поняв свою ошибку, он пришёл, что-то говорил, наверное, извинялся и подал кулёчек конфет мне в постель, где я отлёживался после побоев. А я, непривыкший к побоям инстинктивно швырнул конфеты ему под ноги. Он озверел, назвал меня «шваин!», но бить не стал, а ушел, стуча сапогами, которыми чуть не убил за день до этого.
Говорят, немцы культурная нация, ничего подобного, наглые грязные тупицы. Уходя, они оставляли после себя всё изломанным и загаженным. Они били меня ещё два раза. Раз за дело, я пытался из рогатки попасть в чашечку на столбе телефонной линии и тоже получил сапогом по ребрам. И ещё затрещины в воспитательных целях. Осенью немцы открыли начальную школу, я тогда учился в третьем классе. У нас был порядок, если домашнее задание не сделал, то ставили двойку в журнал, а если сделал неправильно, то просто журили. Я это понял и по арифметике перемножать трехзначные числа не стал, а ставил результат с потолка. Немец решил проверить мои тетради, взял ручку и на листочке, перемножив, полученный ответ, сверял с моим ответом. Шесть примеров – шесть затрещин. Зато за знание немецкого языка хвалил, так как предложение на немецком языке я списал на уроке с доски без ошибок. Смутила его фраза «Домашняя работа», которую я по незнанию написал латинским шрифтом. Он долго пытался понять, что там написано, но, усомнившись в собственном знании немецкого языка, отпустил.
Друг Пашка подарил мне две полоски красной резины для рогатки. Красная резина упругая и крепкая считалась в мальчишеских кругах лучшей и несравнимой. Я сделал рогатку, нарубил зубилом свинчаток из винтовочных пуль и пошёл на пруды в надежде подстрелить дичь к столу. На ставке никого не было кроме лощёного итальянского офицера с витиеватой тростью, которой он безуспешно пытался убить лягушку. Его отутюженная форма была изрядно забрызгана отлетающей после каждого удара грязью. К неудовольствию охотника я пошёл по берегу пруда впереди него, увидел лягушку и поразил из рогатки с первого выстрела. Офицер обрадовался, показал мне маленькую шоколадку и на пальцах объяснил, что за двадцать лягушек я получу шоколадку. Убить 20 лягушек не реально. Я твёрдо сказал: «Нет! Только 10». Он поочерёдно предлагал 18, 15, 12 штук, но я стоял на своём условии. Торг заказчика развеселил, и он согласился. Я настрелял штук 12 и понёс в станицу, где помимо шоколадки меня накормили и дали обед домой. По договору я поставлял лягушек ещё раза два-три, но вскоре конкуренты меня вытеснили из бизнеса.
Зимой по станице пронёсся слух, в Мальчевской появились неуловимые красные партизаны, которые днём и ночью перекусывают полевую телефонную связь. Полиция сбилась с ног. Однако скоро выяснилось, что всё гораздо прозаичней. Коньки с ботинками не только никто не имел, но и не знал, что такие существуют. Коньки привязывали ремнями к повседневной зимней обуви. Но где достать нужные ремни? А зачем искать, когда вокруг прямо по снегу тянется отличный гибкий провод телефонной связи. Взял топор, посмотрел по сторонам и отрубил кусок провода, нужной тебе длинны. Полицаи выловили с десяток мальчишек на коньках привязанных проводами и заперли в сарае. Немецкий комендант не стал судить и бить казачат, а потребовал солидный выкуп, который, разумеется, получил. Выпускал ребят здоровенный немец, провожая пинком под зад, как футбольный мяч. Я в число арестантов не попал, но мои любимые снегурочки дедушка безжалостно разрубил зубилом пополам, так вернее.
Руководил нашей компанией мальчишка по кличке Бот года на три старше меня ни имени, ни фамилии я не помню. Он где-то раздобыл несколько толовых шашек.
- Вот взрывчатка, - сказал он, - летом будем рыбу глушить, но к ней нужны бикфордов шнур и запалы, где взять я знаю. За рынком деревянный итальянский склад, соберите побольше окурков и к часовому поболтайте с ним, «кецалы» это любят.
«Кецалами» у нас называли лягушек и итальянцев заодно. Часовой обрадовался нашему приходу, свернули из окурков по закрутке и задымили. Итальяшка, что-то рассказывал наверно об Италии, мы смеялись, показывая на его громадные лапти, одетые на ботинки и наполненные сеном, чтобы не отморозить ноги. Он показывал, как он будет убегать в них от партизан и тоже смеялся. Бот дал сигнал, мы попрощались с весёлым часовым и ушли. Этот склад итальянцы подготовили к взрыву на случай отступления, но Бот вытащил из зарядов запалы, в результате при отступлении были взорваны только входные двери. Склад оказался важным, в нём хранились медикаменты. За проявленное мужество после прихода Красной Армии Бота наградили медалью «За отвагу», ему завидовали все мальчишки. Через несколько дней Бот подорвался, случайно перепутав бикфордов и дистанционные шнуры. Медаль так и не нашли, её спёр кто-то из нас. Я не брал.
Этот эпизод, несмотря на возраст, был вполне осознанным, результат правильного патриотического воспитания. Помню, когда мы вернулись из хутора Поролов, я вырезал из моей детской книжки цветные картинки пилотов, красноармейцев и краснофлотцев и вечером расклеивал их на стенах домов, как листовки.
Можно долго рассказывать случаи, врезавшиеся в память на всю жизнь, но, к сожалению, у сегодняшних мальчишек и
