Д Е Б Ю Т
Мы все Вас приветствуем! Добрый день, вечер – спокойная ночь! Даже доброе утро! Но кто в эту рань читает Романы!
Здравствуйте! Жизни и мужества – бесстрашия Вам!
И, пожалуйста, будем знакомиться – милости просим! Попрошу протереть зеркала!
П Е Р Е В О П Л О Щ Е Н И Е
Никил увидел эти слова странным образом, будто кто выставил вдоль дороги огромное зеркало, чтобы отразить на нём весь текст. А вокруг струился размытый белый свет, растворяясь в неповторимой прозрачности свежего воздуха.
Было трудно очень определить: день ли, ночь сейчас или, на самом деле, раннее-раннее утро. Дорога петляла, уходила лентой под пустынную гору, на которой виднелись ещё редкие кресты – и сизый воздух расстилался внизу у большого холма. Огромные деревья, во всю глубину высокого неба, были будто разбросаны невпопад по всему этому холму, как бы скрадывая собой деревянные старые перекладины, которые издали Никил принимал за кресты. Но только перекладины эти были так же огромны, корявы – и совсем не радовали глаз.
Слова же, которые отражались в огромном зеркале вдоль дороги, на самом деле красовались у самого входа на кладбище, на большом транспаранте, явно выведенные рукой умелого художника. Зачем нужны были эти слова, и кому они были предназначены, Никил знать не мог. Он с трудом соображал, что же с ним приключилось, и почему он оказался здесь. Но что-то смутное возникало в его предрассветной памяти – и Никил, кажется, вспомнил.
Да, была дочь Богов, была Ксари. Он любил её, он любит, но зачем, почему это всё привиделось? И зачем эти странные слова?
Никил пошарил в карманах, и вынул оттуда маленький комочек окровавленного сердца. Это поразило его, но он вдруг отчётливо понял, что это Ксари – она подарила ему этот комочек. Как же звали эту птицу, как её звали?.. И мало-помалу он вспомнил всё – это амулет, амулет птицы Истхари, ночной и зловещей, которая должна витать где-то над ним в чёрном небе, помогая во всех земных странствиях.
Окровавленный же комочек сердца в его руках был твёрд, из какого-то поистине кровавого сердолика – он светился, а по краям его как бы свисали полы огромного плаща...
И вдруг Никил ощутил такое, что ему всё ясно, всё для него предначертано ранее – и земной его путь приведёт скитальца в 49-ый год... Но причём же здесь кладбище?..
Странной была и погода... Буквально за несколько шагов Никил преодолел осень, вступил в полосу зимы – пока не добрался до весны 96-го года. Сорок девятый остался далеко позади, был почему-то забыт. Забыт был напрочь тот декабрь сорок девятого года: все те пять дней, с 13-го по 17-ое, будто умерли, были убиты – и вмиг исчезли из его сознания.
Перед кладбищем сгрудилась небольшая кучка людей, но они казались не людьми, а какими-то неразличимыми силуэтами. Никил подошёл поближе, и увидел, что под огромными буквами транспаранта, стоят обычные манекены, будто кто их вынес на показ из витрины большого магазина и расставил как попало у самого входа.
Не успел он ещё прикоснуться к одной из неподвижных фигур, как тут же исчез... Он слился во мгновение со всей этой массой резиновых кукол, которая вдруг оживилась и направилась вглубь к деревьям и маячившим огромным крестам...
Был воскресный день, 17 марта предпоследнего високосного года минувшего столетия... Именно в этот день самой первой и последней героине нашего Романа исполнился 31 год... И попробуйте теперь сказать только, что всё в этой жизни не предначертано свыше!..
И Н А Я И П О С Т А С Ь
Итак, во вполне определённое время – лет, эдак, семь спустя, как отшумели все рядовые события чьей-то неразгаданной судьбы, где-то, быть может, в году девяносто шестом, очень странная процессия из тринадцати человек двигалась к кладбищу.
Впереди всех шёл крепкий, сильный мужчина высокого роста с чёрным дипломатом в руке. В дипломате его находились аудио и видеокассеты, и три красные папки с какими-то письмами;
Я держал под руку сестру свою Анну Андреевну, с которой был совсем незнаком, и совершенно не понимал, зачем мы всё это себе придумали. Затея же состояла в том, чтобы быть нам всем вместе здесь заживо погребёнными, чем премило обязаны мы нашему славному режиссёру Андрею Аркадьевичу Прядину, что-то вдруг закапризничавшему и не пожелавшему умирать в одиночку;
Шёл он в шествии третьим, вслед за Директором;
Торопилась преклонная Мачеха;
Щебетала Юлия Сойкина, обращаясь ко всем полушёпотом;
С нею рядом ступала сестра – звалась от рожденья Татьяной;
Тащилась костлявая Зина с уродливым животом впереди;
Перешагивала убогая Нищенка в одеянии грибника;
Плёлся в стороне ото всех, будто из чужого романа, вдоль и поперёк заезженный Автор;
Кто-то частил кучерявый, с голубой сединой, обочь моей сестры;
Замыкал всю эту процессию припыленный господин неопределённого возраста, с невыразимым и каким-то примятым лицом. Звали его никак – попросту Расстрига – и какое он мог иметь отношение ко всему, история пока умалчивает.
Господин Дворецкий (тот, что нёс дипломат) сделал знак свободной рукой. По велению его мы все замерли, так как худшего ждать было незачем. Да и был ли резон в чём ином, если щедрый Андрей Аркадьевич всех давно убедил в обязательном счастье для каждого!
— Кто из нас говорить будет первым, — возвестил направляющий, — пусть подойдёт ко мне!
Гладкий господин Галунов, что назывался Директором, лестное что-то заметив, подчеркнул деловито, что первый, без вопросов, это сам господин Дворецкий: «У кого ещё может быть такое высокое право!»
Названный первым, высокий шатен, посмотрел на господина Директора, как на нечто само собой разумеющееся – и так, словно не спрашивал и не слышал ответа, торжественно начал.
— На этом заброшенном кладбище, почти пустыре, мы по воле полуденных звёзд, которых не зрим среди Солнца, наконец-то, обретаем себя. Мы срастаемся вместе в единственно первый раз!
— Что-то я не совсем понимаю, — прошептала взволнованно Юлия сестричке своей Татьяне, — к кому это он обращается?
Та в ответ подняла свои узкие плечи: «Почём я-то могу это знать!»
— Нет, что это он говорит! — не сдавалась младшая Юлия.
— Но, как часть от числа, — обрывал её шёпот Дворецкий, — не восполнит всех действий целого, так и часть от души неделимой не есть полная мера вещей. Поелику считать себя порознь мы тем боле не вправе.
Тут даже и я засомневался в изысках господина Дворецкого. Душ-то здесь сколько? Но если это политика, пусть говорит: «Кто же им помешать посмеет, политикам нашим?»
Здесь господин Дворецкий сдержал верную паузу, чтоб закончить своё изречение...
По кладбищу пробежал шум, похожий на свист и шелест в кронах высоких деревьев. Он прокатился стремительно, как бы успев мгновенно зацепить всех, и остановился на том самом месте, где стоял Расстрига. Я бы ничего похожего и не подумал вовсе, но шум этот являл собою почти физическое тело, которое вызвало необъяснимый трепет и вселило во всех нас предательский ужас. Несомненно, что здесь, в этом пространстве, что-то колдовское витало над нами. И в этот же самый зловещий миг господин Дворецкий произнёс решительным тоном заключительную фразу, которая и меня ослепила своим несомненным значением.
— Мы предстанем доподлинной сутью всего одного человека! — сказал господин Дворецкий.
— Какого ещё человека? — едва слышно вновь прошептала Юлия — Какого человека?..
— Этот шум над нашими головами возвестил о том, что пора сверить часы. Итак, сегодня, 17 марта, в воскресный день, в 14-00 должно произойти событие, которое нас всех повергнет в совершенно иное состояние. На моих часах сейчас 13 часов 30 минут. Значит, мы должны поторопиться – в нашем распоряжении остаются все-то полчаса. Поэтому попрошу, Юлия Яновна, мне не мешать.
Но Юлия Яновна не слышала этих последних слов господина Дворецкого, а повернула голову куда-то назад, будто её позвали. Она даже попыталась туда побежать, но слова, зазвучавшие над головами процессии, остановили её. Она замерла, прислушиваясь, напрягшись всеми нервами.
Инородный голос читал, казалось, ей одной посвящённые строки. Он рассказывал, этот голос, он жаловался – он говорил о ком-то из нас... А Юлия Яновна всё никак не могла оторвать своего взора от места, где стоял Расстрига...
Ей даже была уверена, что знала его очень и очень давно, но никак не могла вспомнить, когда и где же она его видела...
И З Г О Й
Снова я без лучей, без зари и заката –
Будто ночи без дней, позументы без злата,
Звон пустой без монет, ожерелье без нитки –
На всё волчий билет... И этап от калитки...
Я ведь свыкся давно жить беспечно и мало:
Вместо двери – окно, вместо маски – забрало.
Я не то, чтоб злодей, на грехи не богатый,
Но... Как пёс без людей, без хозяина хата...
Я в который то век, дважды смертью крещёный,
Всё брожу средь калек, весь до одури чёрный...
Свет распался Луны, расплескался у края –
Будто эхо войны, я живу умирая...
З Е Р К А Л А
Эти невесть откуда взявшиеся стихи, определённо из былого сюжета, чуть было не испортили нам весь маскарад. Но тотчас, на едином дыхании, мы все покачнулись, а стоявший поодаль Расстрига будто вдруг растворился, превращаясь в безликую тень. Мне оставалось лишь смутно предположить, что именно это явление я и принял за неведомое физическое тело. А стихи, так оказалось, просто его уничтожили...
— Я о том говорю, — продолжал шатен, — что есть вещи, явления, не летящие в видимый свет: они бледны и аморфны, они расплывчаты. В целомудренном сне или яви, искоса будто, таят они тайну, загадку – грозят пробуждением – и теснят, вытесняют зримое. Вот почему вместо нас явны одни отражения.
— Но зачем же тогда зеркала? — спросила в смятении Сойкина.
— А затем, чтоб никто в них себя не узнал. Лишь едва обратимся мы к зеркалу, как прямой наш и пристальный взгляд, мгновенный выстрел зрачков, с неизбежной поспешностью искажают видение, а следом и сознание наше. Так-то, несравненная Юлия Яновна...
При этих словах сестра моя Анна застыла, как смиренница пред алтарём, скрестив на плечах свои руки. А Юлия продолжала спрашивать...
— Причём же тут «один человек»? Мало ли что он здесь вытворит с нами!..
— Много лишних вопросов, не так ли, моя милая? Тогда объясняю специально для вас, Юлия Яновна. Да попросту, он распался, рассеялся среди нас. Мы ему, можете мне верить, никакой не указ.
— Но ведь возникла же тень! Ей-то откуда здесь взяться?
— Ах, Юлия Яновна, мы просто выполняем волю самого провидения. А что касается Расстриги, то он – о, да! – сумасброден; но именно этим, как самым заразительным примером, породил не просто сюжет, но и сообщил необходимую динамику всему нашему повествованию. Вопросы ещё имеются?
— А если?..
— Подождите, Юлия Яновна. Прежде – о самом Романе... Это та область текста, которая на самом деле не принадлежит перу Автора. Хочу обратить ваше пристальное внимание и на то обстоятельство, что в нашем Романе пребывают незримые, но ощущаемые субстанции, как проявления живой Природы. Они являются совершенно самостоятельными единицами предложенного повествования. Так что
