не тревожьтесь особенно. Вполне вероятно, что вы даже подружитесь с ними. Только не забудьте, пожалуйста, этих моих слов. Надеюсь, теперь понятно?
— А стихи, господин Управляющий? — спросила Сойкина. — Что за стихи здесь звучали?
— Что же касается отдельных стихов (а они да, действительно только что имели честь выступить здесь перед вами), то мы их во внимание не берём. А почему, узнаем чуть позже. Вам, Юлия Яновна, нужно понимать очень немногое. Только то, что и сам Роман, и Стихи являются отдельными единицами текста, а значит, и отдельными персонажами, как бы это ни прозвучало странно. Впрочем, поймёте, если не будете торопиться. А поэтому не пропускайте всего того, что я вам сообщаю. Вы удовлетворены теперь?
— Более чем... И спрашивать больше не буду. Я сама постараюсь во всём разобраться.
— Ну вот и отлично...
На фоне этих реплик никто и не заметил даже, как тень уплывала всё дальше и дальше за пределы кладбища, пока не растаяла вовсе... Всё произошло будто в стоп-кадре – одна декорация мгновенно сменилась другой... Сам же Расстрига исчез совершенно бесшумно. Нас теперь оставалось двенадцать – и Юлия Яновна совершенно разгладилась. Дворецкий возобновил своё чтение...
— Дорогой господин Директор! — возвестил оратор. — Подайте бумагу! Я намерен прочесть персонажам «Правила игры...» в наш Роман.
Галунов суетливо порылся в рыжей кожаной папке, вынув отпечатанный текст.
— Мы все вас... — бегло пробежал Дворецкий, удерживая листы на поднятом к груди дипломате... Однако осёкся, взглянув отчуждённо и не без приязни на гладкие руки помощника.
— Что вы мне дали? Это было уже! Вот, спасибо, нашёл: «знакомиться будем»... Не забудьте протереть зеркала!
Присутствующие облегчённо вздохнули, слова о знакомстве пришлись всем по душе. Но вместо того, чтобы нам познакомиться, мы стали пропадать один за другим. Вслед за Расстригой исчезала Анна, за ней устремился и Автор... Кажется, умирал и я... Только господин Дворецкий, как ни в чём не бывало, продолжал держать дипломат на уровне груди...
— Объявляю обратный отсчёт, — решительно заявил он, — ровно на пять дней. А потому можете считать, что наступило лишь 13 марта этого неизменного года. Пока же мы все разойдёмся... До встречи через пять дней, дорогие мои!.. Я вас обязательно приглашу на наш прощальный спектакль... Вот тогда-то мы и доиграем эти недожитые полчаса, оставленные под занавес. Только попрошу не опаздывать...
Т Е Л Е П О Р Т А Ц И Я
Кладбище вмиг опустело – и Никил отделился от толпы манекенов. Он почувствовал оттого необыкновенную лёгкость, и даже улыбнулся.
И хотя после встречи с Богами он вполне понимал своё предназначение, всё же объяснения событиям, только что свершившимся, он найти не мог. Да и нужно ли ему теперь это было?..
Находясь в таком неопределённом, отрешённом состоянии покоя и умиротворённости, он ощутил редкое, щемящее чувство удовольствия, когда возможно ни о чём не думать ради того только, чтобы испытать настоящее освобождение.
Наверное, поэтому Никил чувствовал так много, как может чувствовать (с чего ему вдруг подумалось?) только одно дерево. И он вспомнил, что именно это и предрекал ему Пятый Старец, отец Ксари... И так ему стало тревожно от этого чувства, что он поспешил присесть на мартовскую, едва прогретую землю, расставив широко по сторонам свои большие ладони... Но слова Старца о топоре и его, Никила, возможном воплощении в человеческом облике, ещё более насторожили пришельца. Это было тем более неожиданно, что казалось неминуемой реальностью. Но ведь Никил говорил отцу Ксари о своём решении.. Так к чему же теперь топор?.. Что за человек станет рубить то дерево, которого нет?.. Однако эта здравая мысль совершенно не успокоила Никила, и он тут же отрицательно покачал головой.
Настроение от такого его предательского воображения испортилось ещё более... Да и по небу растекалась фиолетовыми плямами огромная грязная туча, убивая солнечный свет.
Никил вынул амулет, чтобы ещё и ещё раз рассмотреть все складочки и изгибы ткани тёмно-синего плаща, заключённые в камень. Теперь они казались ему какими-то неразгаданными знаками. Так это было или нет, но Боги, видимо, сжалились над ним – и Никил, вскочив на ноги, решительно зашагал прочь.
На краю кладбища, у главного входа, никакого транспаранта он не увидел. Только удивляться ему не пришлось. Казалось, что он утратил эту способность – удивляться хоть чему-нибудь. Да и никто другой не удивился бы теперь ничему на его месте. Вместо транспаранта у входа на кладбище стояла его Ксари...
— Я нарушила волю Отцов, — заговорила она торопясь, — и Боги покарают нас за это. Но я не могла, поверь, Никил, оставить тебя одного. Я хочу и буду помогать тебе во всём. Потому что птица Истхари не сможет помочь тебе – она по ночам всегда занята только собой. А вот её амулет найдёт решение даже и тогда, когда ты этого хотеть не будешь. А чтобы тебе стало всё понятно, то я скажу, что амулет Истхари и я – это одно и то же. Я – живой амулет, но принадлежу лишь Богам, как и сама Птица. Поэтому они берегут меня – и никому ни за что не отдадут.
— Но ведь они могут убить тебя?
— Они этого не сделают, Никил. Потому что убить меня – всё равно, что убить жизнь. А на такое они не способны. Они могут лишь отнять у меня свет и надолго обратить в Истхари, чтобы я не приходила к тебе. А самое страшное наказание будет заключаться в том, если они навсегда превратят меня в эту птицу, и отнимут последний луч солнца у всего живого на этой Земле. Вот почему я и решила подарить тебе амулет. Так нужно, Никил, нужно Отцам нашим, чтобы хоть один из людей оставался на тверди. Боги избрали тебя, Никил...
— А что же тогда чувство наше, Ксари? Что нам делать с нашим сердцем?
— Но ты ведь принял решение, Никил. Ты сам только что об этом думал. Просто мой Отец захотел убедиться, что ты не изменил своего решения. Он одобрил тебя. И сказал, что не ошибся в тебе. Поэтому я здесь, я с тобою...
— Наверное, это так, Ксари, как ты говоришь. Только из этого следует, что люди навсегда перестанут любить друг друга.
— Не перестанут, Никил. Ничто и никто на твоей Земле не утратят этого чувства. Люди будут любить по-другому, когда научатся прощать и понимать всё то, что сами придумали. Да и прощать нечего будет, когда не будет сочинённого ожидания... Человек не должен придумывать того, чего сам не понимает.
— Но во что тогда верить, Ксари, во что верить?
— Мой Отец сказал, что он верит в человека. А если бы не верил, я согласна с ним, то даже и Богам не для чего было бы жить.
— Но...
— Прощай, Никил. Я теперь нескоро увижу тебя. Боги наказали нас прежде, чем провисла над тобой эта огромная туча. Тебе нужно возвратиться на пять дней назад, чтобы попасть в «мёртвый дом» раньше молодого человека, в роли которого ты оказался поневоле на этом пустыре. Если он опередит тебя, этот молодой человек, тебе будет очень трудно. Боюсь, я не смогу помочь тебе. Тогда остаётся только одна надежда, амулет Истхари. Надеюсь, эта чудовищная птица спасёт тебя, я надеюсь только на неё, ибо сама буду спать.
— Я не понимаю тебя, Ксари. Ты же сама только что сказала, что ей этого не дано!..
— А тебе и не надо ничего понимать. Истхари сама всё увидит – этого будет достаточно. Спеши, Никил, догоняй молодого человека, догоняй свою судьбу. Я поторопилась, конечно, но ты снова должен будешь сыграть роль вместо него. И запомни, он никого ждать не будет, даже тебя. Спеши, Никил...
Ксари исчезла... И Никил перестал обо всём думать... Он мог существовать на земле лишь в единственной роли, каждый раз возрождаясь заново во всевозможных образах.
Огромная туча разливала, разносила дожди, казалось, по всей земле... Истхари хмурилась и мрачнела, проливая зловещие слёзы над непокрытой головой странника...
