ему показалось, что он перестаёт понимать её, хотя и раньше она не слишком баловала его ясностью своей сути и композиции. О сюжете вообще не могло быть речи. Он зло ухмыльнулся. Он совершает великий подвиг, принося себя в жертву Лигее, чтобы подарить её людям. Да, подобно Прометею, принести людям Лигею. Он знал, что людям Лигея не нужна, она им абсолютно ни к чему, и это опять наполняло его колючей, злой, пенящейся, искрящейся, пузырящейся, непередаваемой, фантастической, болезненной и тяжкой радостью. Подлинный гимн звучал в эти моменты в его отравленной душе, изощрённый яд Лигеи переполнял его больное тело, и он с каким-то подобием фатального ликования, как ведомый на заклание жрец - не агнец! жрец! - удивлялся своему назначению, избранничеству, своей уникальной миссии - донести сокровенный и сакральный смысл Лигеи всему человечеству.
Прекрасно понимая, что ни один человек не заглянет в «Лигею», в её иероглифы и абракадабру, он утверждался в космическом (на)значении Лигеи, в её основополагающей непреходящести и доселе неведомой никому трансцендентности. Он дал себе вялую пощёчину. Нет вещи более запредельной и вместе с тем более экзистенциальной, чем «Лигея». Пощёчина. Этим вечером «Лигея» вообще не шла. Он не начертал ни единого слова. И буквально свалился в кровать, заснув воспалённым отравленным сном. Сны тоже не давали ему никаких образов и ассоциаций, хотя сюжет был в них один - Лигея. Они, напротив, каким-то образом уводили его от Лигеи, именно тем, что представляли её в сновидческом обличии. Её сущность превращалась в сновидениях в карикатуру, в пародию, в отрицание самое себя. Лигея как бы издевалась над самой собой, заодно над ним - её избранником. Пробуждаясь, он несколько удивлялся этим морфейным трансформациям такой нешуточной вещи, как Лигея. Вселенская сущность не должна бы так себя вести, терзался он сомнениями, без охоты завтракая и принимаясь за «Лигею», привычно следуя величественному монотону процесса, втянувшего его в себя без остатка. Иногда он со страхом представлял себе, что никогда не сможет закончить «Лигею», потому что закончить её, в принципе, невозможно. Ах!.. Он мотал мутной головой и уверял себя, что именно поэтому сумеет её закончить, во всём её великолепии, и она как бы раскроется, развернётся в этот мир, и будет беспредельной и безмерной, нескончаемой в полном смысле этого слова. Только следует выйти к моменту кульминации, апофеоза, апогея... Но он даже не мог вообразить, где именно настанет такой торжественный момент. Надо отдаться течению Лигеи, убеждал он себя, и она сама вынесет тебя к причалу. И тогда, устало шептал он себе, можно будет выйти на этот причал и хорошенько размяться. Он весьма живо и явственно представил себе эту картину - он, довольный и даже радостный, будет разминаться где-то на зелёной травке под голубым небосводом, с огромным удовлетворением и облегчением от законченной им необыкновенной, непостижимой вещи. И тогда уже будет всё по-другому, можно будет приниматься за разные интересные занятия, можно будет отдохнуть, можно будет путешествовать, можно будет фотографировать, можно будет возродить увлечение музыкой, можно будет с удовольствием смотреть телевизор, можно будет с аппетитом обедать, можно будет встречаться с друзьями, можно будет улыбаться и даже смеяться... Можно будет. Он говорил себе, что это можно будет, поэтому надо усиленнее работать над «Лигеей», надо стараться, и надо пока отказывать себе во всём, ибо Лигея требует этого отказа. Лигея - великая религия, не терпящая расслабления и отвлечения. Следует посвятить себя всего, полностью, без остатка Лигее, и ты когда-нибудь ощутишь плоды этого самоотвержения, кои вознаградят тебя с лихвой за твоё усердие, за твоё подвижничество. И тогда уже можно будет... можно будет... можно будет...
Он лихорадочно работал над «Лигеей», втайне и со стыдом надеясь, что скоро обнаружится и предстанет перед ним во всей красе тот момент, тот апофеоз, когда можно будет, можно будет закончить эту «Лигею», оторваться от неё, отклеиться, освободиться от этой тяжкой, мерзкой, проклятой... Внезапно он вскрикнул от негодования на самого себя, стал лупить себя кулаком по лбу. Как ты мог! Как же ты мог употребить эти гнусные эпитеты в отношении Лигеи, этого чуда, этого откровения, этой вселенской сущности, как мог ты допустить такое!..
Он долго и жалобно просил прощения у Лигеи за этот коварный малодушный срыв, и всё причитал, пока не сморил его очередной лигейный сон. Лигея в зеркале Морфея опять, как и всегда, корчилась, кривлялась, строила ему глумливые рожи, хотя никакой рожи у неё не могло быть в помине, это было ясно. И не то что рожи, а даже и весьма солидной физиономии у Лигеи не могло быть тоже. Ну, никак не могло! Ужасно раздражали его эти превратные сны, извращавшие и опошлявшие суть этой неизъяснимой, надмирной Лигеи. В одну прекрасную ночь он даже расхохотался во сне над теми клоунадными пируэтами, каковые выделывала Лигея в искажённом мире балагура Морфея. Лигея вела себя непристойно, причём сама себя старалась унизить, но он-то знал - это всё проделки ночных сновидческих чёртиков! И не поддавался этим проделкам.
До поры. Как-то днём, сидя над манускриптом и грызя авторучку, он вполне осознанно рассмеялся при мысли от Лигеи. И не спохватился, не завыл, не стал причитать и лупить себя кулаком. Ему вдруг понравился этот его смех, и показалось, что Лигея, в общем-то, довольно смешная суть, или смешная вещь, или смешная дрянь. Вселенская сущность! Он стал давиться от подступающего приступа хохота, но тот неумолимо прорвался и превратился вскоре в истерику, если только бывает истерика у мужчин. Бывает. Истерика длилась долго, перешла в кашель и слёзы, а закончилась рвотой. Он думал, что погибает, и чрезвычайно ослабленный провалялся два дня в постели, исходя особенно мокрым, холодным и липким потом. Но, странное дело, эти неприятные симптомы не удручали его, напротив - он смутно предчувствовал выздоровление, и не просто выздоровление, а какое-то важное, кардинальное выздоровление. Выздоровление от этого. Выздоровление от «Лигеи». Спал он теперь вовсе без снов.
Вставая и прохаживаясь, он и не думал браться за «Лигею». И тут, казалось бы, ему бы облегчённо вздохнуть, встряхнуться и заняться совсем другими делами, наладить здоровый образ жизни и т.д. ... Да, он так и собирался поступить. И не было к тому препятствий - ведь он победил Лигею, оторвал её от себя. Она исчезла, не докучала ему ни малейшими проявлениями.
Несколько дней он чувствовал себя вроде свободным и довольным, пытался вернуться к былым занятиям и увлечениям, но почему-то не очень получалось... Странно, ему как будто чего-то не хватало. Он отвлекался, выходил на прогулку, ел вроде с аппетитом. Однако, что-то смутное и странное беспокоило его, и опять надвигалась какая-то особая хандра, объяснить которую нет никакой возможности. Он уехал на пару недель в другую страну, любовался, что называется, пейзажами, фотографировал, бродил. Возвратившись, пытался писать путевые (сразу в двух значениях) очерки, эссе и рассказы. Редакция, которую он давно не баловал своими посланиями, одобрительно отреагировала на его возобновившуюся деятельность. И дела вроде бы обстояли неплохо. Никаких тёмных туч на горизонте.
...Сначала он закричал. Потом проснулся и сел в постели. Ему впервые за много месяцев опять приснилась Лигея. Но, - о, ужас! - она не кривлялась и не корчилась в зеркале Морфея, не откалывала комических номеров. Она была очень серьёзной, великой и мрачной, и это было страшно. Это её величие, эта её строгость, этот её пронзительный призыв испугали его, внесли кошмарное смятение в его заново раненую душу. Он вдруг осознал, что не закончил «Лигею», нарушив своё слово довести её до апогея, что он должен корпеть над ней, пока она сама не отпустит его, будучи законченной. И к тому же он явственно ощутил, что без Лигеи его существование было если и не пустым, но и не слишком осмысленным, а ведь это плохо, согласитесь.
Он вновь взялся за «Лигею», но теперь уже с чувством вины, с угрызениями, и оттого ещё усерднее работал над ней. Препятствия он принимал и преодолевал стоически, почти не разрешал себе отдыхать, и вовсе не имел других намерений и желаний. Только Лигея, бормотал он, только Лигея. В снах она тоже была, но отрешённая и неподвижная, как статуя, как монумент, как напоминание. Он знал, что уже не бросит её и доведёт до апогея. Другого варианта он не то чтобы не допускал - его просто не было. Поэтому весьма спокойно разворачивал он свой текст, и не задумывался о его конце. Если бы теперь он обнаружил, что на самом деле заканчивает «Лигею», это его даже не обрадовало бы. Он не мечтал об отдыхе, о разминке на зелёной травке под голубым солнечным небом.
Окончание «Лигеи» стало восприниматься им как некое весьма относительное понятие - он ведь давно убедился в том, что окончание «Лигеи» - примерно такая же чепуха, как и окончание Вселенной. Лигея - говорил он себе, - часть Вселенной; Вселенная бесконечна, а часть Бесконечного тоже Бесконечность, ибо, - развивал он свою идею, - если взять бесконечную вереницу всех чисел, и сравнить, скажем, с вереницей только чётных или только нечётных чисел, то парадоксальным образом окажется, что бесконечная вереница только чётных или только нечётных чисел в два раза меньше бесконечной вереницы всех чисел! Но ведь бесконечны и те и другие вереницы. Выходит, одна бесконечность может быть короче или длиннее другой бесконечности, хотя сами понятия «короче» и «длиннее» в применении к бесконечности абсурдны, то есть попросту ей противоречат. Бесконечность равна бесконечности, даже если одна условно меньше другой. И что значит «меньше» или «больше», если и та и другая бесконечны! Лигея бесконечна как часть бесконечной Вселенной, хотя и меньше всей бесконечности всей Вселенной, будучи лишь частью Вселенной, но если часть бесконечна, то она уподобляется как бы всей Вселенной, отражает её в миниатюре, хотя что значит «в миниатюре»? Разве может в отношении бесконечности употребляться понятие «миниатюрный»? Не может. Значит, Лигея не миниатюрная часть Вселенной, а сама Вселенная, но при этом лишь её часть, отнюдь не миниатюрная. Ибо «бесконечность в миниатюре» звучит, надо заметить, довольно глумливо и даже издевательски, а подобного к себе отношения Лигея никоим образом не заслужила.
Такие построения придавали ему сил и веры в Лигею. Он знал, что не следует спешить закончить «Лигею», ибо очутишься тогда в более чем странном положении, гораздо более странном, чем сама Лигея и его «Лигея». Лигея и создаваемая им «Лигея» отныне наполняли его существование исчерпывающим смыслом... тут он задумался о том, что наполнение и есть исчерпывание, или исчерпывание и есть наполнение. Как же объяснить этот более чем, более чем странный, странный парадокс?.. - и расставаться с ними обеими он не желал. Он не помнил, с какого именно момента завладели им уже две Лигеи, но прекрасно понимал, что его «Лигея» должна попросту отображать саму Лигею. Лигея инспирировала его «Лигею», и каждый день он творил свою, но созвучную той Лигее, «Лигею». Однако, он вдруг ясно отдал себе
