Солнечное затмение

Флюдвигом, канцлером Тевтонии, и правителем Астралии. Несомненно, Калатини за эту бумагу отдаст не только двадцать тысяч металлических безделушек, именуемых деньгами, но даже свою ненаглядную Тиану, спутницу жизни. Как все просто! Как все объяснимо! Жерас даже хотел рассмеяться от столь незатейливой разгадки, но вовремя спохватился, вспомнив, что умершим смеяться как-то не совсем прилично. Ведь этот проклятый документ он зашил во внутренний карман своего платья.

Хриплый баритон проворчал какие-то иноязычные проклятия, затем взял факел и посветил перед самым лицом эксгумированного тела. Жерасу показалось, что его замкнутый в собственных глазах незримый мир воспылал апокалипсическим огнем. В лицо хлынул жар. Он напрягся не столько от неожиданности, сколь от непредсказуемости последующих событий. Но контроль над собой сохранил — ни один мускул так и не дрогнул.

— А ведь действительно, хорошо сохранился… Словно спит, — баритон снова проскрипел по воздуху.

— Дай-ка его сюда! — тенор уже звенел над самым ухом. Видать, наклонился.

Жерас,  воспринимающий окружающую его полуреальность пока лишь органами осязания, почувствовал как с него стащили саван. Потом, сопя над самой грудью, принялись расстегивать платье и бесцеремонно перевернули набок. Он же, как подобает добросовестному покойнику, расслабил руки, позволив стянуть с себя верхнюю одежду. Платье было незамедлительно вспорото, и послышался шелест бумаги.

— Вот оно! Вот оно… — радостно запел обладатель тенора, — трубочкой замотано!

Жерас начинал подумывать, что весь этот спектакль пора бы приближать к финалу. Перед ним было несколько вариантов. Первое:  подождать пока эти троглодиты сами уйдут. Второе:  внезапно вскочить, выхватить у кого-нибудь оружие и… слишком рискованно. Он даже не мог подглядеть, как они выглядят внешне. Тот, который с «многоугольными мышцами и широченными плечами», надо полагать, неплохой боец. Президент Астралии не стал бы посылать слюнтяев… Ладно, еще третий вариант: действовать на психику. Медленно восстать из гроба и с округлевшими, как у зомби, глазами пролепетать какое-нибудь заклятие на никому не ведомом языке. Что-то вроде: «чкхвавва-чкхвавва-арандихавва!»

Испугаются?.. Первые мгновения — да. Но потом, обосравшись, вновь воспрянут духом и… снова непредсказуемый финал.

Наконец четвертый вариант: просто вскочить и убежать. Казалось бы — самое очевидное, но… дело в том, что наследник франзарского престола еще никогда ни от кого не спасался бегством, тем более от двух проходимцев, посягнувших на его инфернальные владения.

— Что с телом-то делать будем? — тенор голосил уже где-то в отдалении. — Не закапывать же его обратно?

Молчание было недолгим, но изматывающим. Вдалеке за кладбищем ветер затянул реквием человеческому безумию. В черной вселенной никто никогда не сходил с ума. Она изначально была задумана как мир сумасшедших. Изъян здравомыслия здесь долго не уживался. Поэтому нет ничего удивительного в ответе баритона:

— Давай поссым на него. — Сказано было почти ласково. С тем же безразличием, с каким читаются молитвы в храмах.

Жерас почувствовал как струя чуть теплой, но обжигающей влаги рисует у него на спине какие-то овалы.

Далее шла партия тенора:

— Послушай, лысая задница, давай хоть немного побудем людьми. Наденем на него платье, положим как лежал…

— Я думаю, логичней поступить наоборот:  снять с него всю одежду, самим разрядиться в принцев, а ему оставим свои потертые камизы. Если сильно замерзнет, так не побрезгует.

Жерас почувствовал, что его снова переворачивают, даже хуже — вываливают из гроба на влажную мертвецки-холодную глину. Сволочи. Он для себя твердо решил, что еще несколько мгновений побудет смиренным трупом, а потом воскреснет. Любой ценой. Даже если при этом от его руки погибнет все в округе нескольких десятков льен.

— Э-э-э… — по краткому выразительному эвфуизму «э-э-э…»  было сразу не понять, кому из двух он принадлежит. Эмоции, в нем заключенные, походили на помесь удивления и замешательства. Старший Ольвинг это почувствовал ресницами своих закрытых глаз. Слегка напрягся.

Далее из тьмы пока еще не совсем существующего для него мироздания донесся слегка подпорченный баритон:

— С-слушай, Гройе, у… у н-него каж-жется руки теплые…

«Спасибо за комплимент!» — Жерас напряг все мышцы, готовясь к внезапному прыжку.

— Ты бредишь! Ткни ему факелом в лицо. Если очнется и скажет, чтоб мы извинились — тогда извинимся и закопаем назад.

— И то верно, Гройе. Дай-ка факел. Ч-черт… наваждение какое-то!

Жерас вдруг понял, что смертоносная огненная масса приближается к нему, и его незримая вселенная внутри закрытых век вновь загорелась со всех концов. Это был армагеддон. Последний миг. Апокалипсис его загробной жизни.

Первое, что он увидел, открыв глаза, — это собственную ногу, выбивающую факел.  Месиво  вращающегося огня совершило два оборота в воздухе и оказалось во власти его правой руки. Прозревшая, наконец, вселенная представила ему визуальную картину происходящего. Жерас никогда уже не забудет то лицо, вернее — то изваяние ужаса вместо лица. Перед ним застыл не человек, побледневший от страха, а статуя, слегка обмякшая от недоумения. Огромная седая голова словно глотнула твердого воздуха:  застыла с открытым ртом и широко распахнутыми обезумевшими глазами. Жерас решил привести несчастного в чувства — молниеносным движением воткнул ему в пасть горящий факел, дабы тот больше не сомневался:  все происходит на самом деле. Седой широкоплечий здоровяк взвыл так, что его, ставший уже знаменитым, хрипловатый баритон вознесся до фальцета. Сын короля в этот миг почему-то испугался не за себя, а за рядом лежащих на их фамильном кладбище покойников. Родственники как-никак. Разве можно так орать, когда рядом люди спят? Причем,  вечным сном. Нет, этого крикуна следует наказать. Не давая опомниться даже самому себе, он быстро выхватил меч из ножен здоровяка, но не совсем ловко. Острие таурской стали нечаянно прошлось по животу ее прежнего обладателя. Жизнь здоровяка, лишенная чего-то выдающегося, имела, тем не менее, оригинальную концовку. Еще живым осмысленным взором он увидел экзотичное кариттидовое дерево на фоне молчаливых, всегда со всем согласных небес, и увидел собственный кишечник, который наматывался на ветви этого дерева. Его душа в виде вонючего дерьма вырвалась наружу и улетела в бесчувственную тьму… Впрочем, у него еще было время на размышление. Он хорошенько подумал, оценил ситуацию и пришел к выводу, что пора уже помирать…

Небольшого роста, седой, сгорбившийся от тяжести собственной головы старик, стоявший в пяти шагах от только что пролитой крови, нет чтобы спасаться бегством, сдуру продолжал стоять на одном месте и вместо предсмертной молитвы шептал какой-то вздор:

— Этого не может… этого не может… этого не может…

Фразу закончила летящая, вращающаяся в воздухе окровавленная голова:

— …бы-ыть… — бледным комком она прокатилась по настилу травы и закатилась под ближайшее дерево. Тело старика, укороченное минимум на восьмую часть, еще какое-то время прочно стояло на двух ногах. Из обрубка шеи бил фонтан кровяных искр. При близком свете факела он напоминал праздничный фейерверк торжествующей смерти.

Руки старика дернулись вверх, попытались сомкнуться над плечами… И только после этого его тело, удивленное полным отсутствием головы, рухнуло наземь.

Земля, придавленная сверху тяжелым небом, вдруг слегка приподнялась и опустилась — точно вздохнула. Был ли это вздох облегчения или воздыхание скорби, Жерас не знал. Его ноги пошатнулись, перед глазами поплыл легкий туман, но через пару мгновений вновь вернулась бодрость и сила. Это был всего лишь отголосок прошедшего шока. Асфиксия, перенесенная в могиле, давала свои вторичные метастазы. Он стоял с тлеющим факелом в правой руке, и насыщенным кровью мечом — в левой. Стоял, еще не уверовавший в то, что дышит настоящим прохладным воздухом. Ему до сих пор казалось, что монолит черных небес — это крышка гроба, побледневшая от ужаса земля — его погребальный саван, а все происходящее — лишь предсмертные флуктуации воображения.

Откуда-то из бесконечности пришел очередной порыв ветра, и он окончательно протрезвел. Глянул наверх. Нет никаких сомнений:  небесные костры, тлевшие в высшей сфере мироздания, те самые, что горели три, четыре, пять вечностей назад.

Осознав это, Жерас наконец поздравил себя с возвращением. Вокруг располагалось их унылое фамильное кладбище. Здесь, под толщей песка и глины, вне мира людей и даже вне мира теней, поселились останки членов королевской династии. В скупом свете единственного факела были призрачно видны силуэты многогранных памятников, мраморные бюсты королей с пустыми глазницами и мимикой заледеневшего равнодушия. Их бледные каменные души словно на миг вынырнули из-под земли посмотреть на деяния потомков, но время в этот миг застыло, а души так и остались. Так и глядят промеж пустоты. Без гнева и милосердия.

Жерас долго рассматривал собственную могилу, небрежно раскопанную двумя смердами, и вдруг что-то защемило в душе. Зачем он их убил? Ведь если бы не они…

Потом чувства внезапно закипели, дух затрепетал от дикой экзальтации, он вскинул голову к монолиту небес и громко закричал:

— Даур Альтинор!! Если кто-то посмеет убить тебя раньше, чем я, тот будет моим пожизненным врагом! Если ты сам покончишь собой, я оживлю тебя, но лишь только для того, чтобы придумать смерть достойную твоих деяний!

Крик был мощным, но эхо полностью отсутствовало. Смердящий воздух, нависший над кладбищем, впитал в себя весь этот словесный гнев, а очередной порыв ветра унес его невесть куда.

— Даже если мне встретится лишь твоя тень, я изрублю ее на мелкие куски!! — это проклятие Жерас извергал уже на бегу.
Дорога, мощеная разноцветной плиткой, капризно виляла между силуэтами сумрака. Горящий факел выхватывал из тьмы лишь ее малый осколок. Перед глазами мерцала немая цветомузыка плиточной мозаики. Справа и слева, словно щупальца недоумевающих монстров, корчились уродливые ветви деревьев. Они внезапно выныривали из темноты, пытались устрашить незваных путников, но тут же теряли свои чары и таяли, сливаясь воедино с первозданным мраком. Жерас знал, что пока не свершится его месть, все в этом мире будет казаться ему уродливым, страшным и безнадежно несовершенным.

— Я убью тебя, Даур Альтинор! Но сначала вытрясу из тебя душу, и засуну ее в твой собственный…

Но он, не закончив мысль, вдруг вскрикнул от боли. Капля горящей смолы обожгла ему руку.

— Вот ч-черт… — он обратил свой переполненный ненавистью взор на играющее в воздухе огниво. — Будь ты пятнадцать раз проклято!

И вдруг…

Вдруг он вспомнил. Свой сон… тот самый, что приснился ему там, в гробу. С сахарными оврагами и пышногрудыми девицами. Глядя на пылающий факел, он вспомнил, что ему снилось… солнце. Причем, не где-нибудь, а именно на небе.  Но  не такое, каким его изображали в древних книгах — огромное, дающее тепло и целый океан света. Его солнце выглядело намного скромнее. Это был маленький, едва ли больше