Эдуард Бернгард
НОВЕНЬЯ
фрагмент
Про гулкий лог. Про голос. Про логос. Про Глобус. Про голову. Про логику. Про логово. Про Лог. Прогулка.
Дороги и город. До эпилога далеко.
Соприкосновенья. Прикосновения мгновений. По мановенью времени. Маг времени, с дирижёрской палочкой-минутной-стрелкой, она же метроном. Люблю, когда он задаёт анданте или ларго, этих спутников умиротворения, плавностью взмахов потворствуя мысли. Блаженство созерцания. Удручают аллегро и престо, мельтешащие холопы суеты.
Про Лог. Про Глобус ниже. Все дороги ведут в "Глобус" - храм торговли. Дороги и город. Город Глобус. Пролог прогулки.
Улица из числа тех, на которых замечаешь своё присутствие - нешумная, озеленённая, домашне-особняковая. Самосознание здесь вырастает, обретает связь с воздухом, шелестом, негромкими звуками, оттеняющими окружающую тихость. Особенно разительна перемена самоощущения, когда сворачиваешь с магистральной асфальтовой артерии, с её беспощадным беспрерывным потоком грохочущего с выхлопами железа, движимого резиной, на вот такую славную улочку.
Контраст на какой-то момент удивляет, словно очутился в ином своде законов, провалился-Алисой. Только что тебя подавляли рокотом и смрадом монстры, а ты, за отсутствием параллелей, от неумения смещать пространство, вынужден был двигаться вдоль их непререкаемого русла, напрочь утрачивая самоосознание, самоосязание. Они указывали тебе обочину, подчёркивая твоё ничтожество, да ты и сам расстался с "Я" на их фоне... как вдруг весь этот бред пропадает, проваливается назад, за спину, не было никаких парадов и демонстраций, не было стройных шеренг, выбрасывающих единым взмахом осапоженные ноги, не было ни Второй, ни даже Первой войны, ничего не было. И не могло быть.
Слышать свои шаги, ощущать своё тело, распознавать отдельные звуки и запахи, восстанавливать расползшиеся куда попало, как улитки и гусеницы, мысли, превращающиеся в новом элементе в стрекоз и стрижей. Грациозных. Да, анданте мне милей, для хода времени. На медленном фоне быстрая мысль. Редкие прохожие, обитатели здешнего особнякового уюта. Симпатичные клумбы и кусты маленьких палисадников. Одно окно раскрыто настежь, оттуда бьёт, когда поравняешься с ним, запах краски, и слышен методичный вурх-шурх-шорох кисти по стене. Запах краски и шорох кисти. Шуршащий кистью по стене кашлянул, его не видать, где-то в недрах источающей клубы молекул краски комнаты.
Резво и вприпрыжку проскакала молодая рыжая кошка с белыми лапами. Весёлая и довольная сытостью. Пересекла улочку, остановилась, прогнула спину, стержнем вытянула хвост, оглянулась, провела ироничным взглядом по ряду домов, один из которых, вероятно, вмещает её добрых и щедрых к ней хозяев, что вовсе не означает их доброты и щедрости к подобным им двуногим... Будь сыта и довольна, рыжая кошка с белыми лапами, и чёрные, и серые, и полосатые кошки - будьте сыты и довольны.
Как-то гулял за городом, шёл по песочной тропе, чуть в стороне от комплекса сооружений какой-то фермы, и вдруг с другой стороны, из высокой травы, выскочил чёрный котёнок с белым пятном на шейке и, не раздумывая, прямиком устремился на меня. Я остановился, а он ткнулся в мои ноги, выгнул спинку, задрал хвост и стал тереться, не мурлыча, в блаженном молчании, тёрся то о правую, то о левую ногу, пролезал между ними, огибая туловищем щиколотки, рисовал своим маршрутом восьмёрку между моими застывшими ходулями. Я следил с улыбкой и некоторой растерянностью за этим трогательным проявлением доверия к незнакомому двуногому. Котёнок потёрся вдоволь и отчалил в направлении фермы, даже не взглянув мне в лицо, я же тронулся дальше, но через несколько секунд котёнок вдруг прибежал обратно к очевидно понравившимся ему ногам в американских джинсах и коренных, немецких туфлях, и деловито-обыденно проделал вновь тут же процедуру, но так ни разу и не мяукнул. После чего всё-таки безвозвратно удалился в траву, где, в одном шаге от тропинки, принял важную, выслеживающую кого-то, позу, к чему-то присматриваясь и прислушиваясь, выискивая забаву в виде насекомых или мыши.
Наверное, я хороший человек, подумал я. Следующая мысль была: наверное, захотелось ему почесаться, вот и почесался. Блохи, может быть, у котёнка. Но доверие, тем не менее, было оказано. А эта рыжая кошка, в отличие от котёнка, не прибежала ко мне тереться, но посмотрела на меня снисходительно и лениво. Я улыбнулся ей, но она отвернулась. Человечья улыбка ей ничего не говорит... А кто знает...
Детский садик, в котором сейчас никого нет - хоть и ранний, но вечер. Ласковые, как принято, липы и тополя за решетчатой оградой. Деревянные коньки на толстых пружинах. Качели и "вертушки". Изрытые песочницы, с барханчиками и ямками. Брошенное пластмассовое зелёное ведёрко. На стене нарисованы держащиеся за руки краснощёкие бутузы, мальчик и девочка. На окнах детсада изнутри наклеены разноцветные разноугольные звёзды. Из куста, прижатого с внутренней стороны к ограде, шустро выпорхнула голубогрудая птаха, взмыв наискось вверх, и вибрирующий шорох её крыльев как бы завис на несколько секунд в воздухе, хотя сама она уже исчезла.
Возле детского сада - современная бетонная церковь, нарочито лишённая даже намёка на излишества, небелённая, серая, угловатая, современная, бетонная. Витражи её не цветные, просто прозрачные, просто стеклянные. Немцы, обожающие затейливость, порой демонстративно умеряют свою страсть ко всякого рода завитушкам и финтифлюшкам, к лепным орнаментам, кропотливой рельефной каменной вязи, и тогда их показная аскеза выражается в таких вот глыбах необлагороженного бетона. Самоограничение, понимаешь. Хоть бы побелили, что ли. Белой побелкой. Сереет современная бетонная башня, увенчанная стального цвета крестом. Между церковью и детсадом - улочка, перпендикулярная улице Рыжей Кошки, на которую я свернул и обрёл себя после грохота целеустремлённой магистрали. Эта перпенди-улочка ведёт к большому супермаркету "Глобус", заманчивая оранжевая эмблема которого возвышается над устремляющимися к нему рядами добротных домов, обрамлённых густой хвойно-лиственной флорой, с немалым числом скворечников на взрослых стволах, надо отдать обитателям должное. Обитателям не скворечников, а домов. Должное за скворечники. От имени их обитателей.
В "Глобусе" я нередко закупаюсь, как говорят русаки. Не зайцы. Другие. Но теперь я иду в ином направлении. Прогулка полезна для здоровья, говорю я себе и усмехаюсь: это бывает очень занятно, излагать самому себе архаические архибанальности, архипремудрости эпохи динозавров, достояние нынешних здешних и вездешних обывателей... Однажды в центре города мне надоело, машин не было, и я пошёл на красный свет светофора. Пошёл было. Старый немец, стоявший рядом, вдруг мягко схватил меня за руку при первом же моём шаге, и стал довольно вежливо объяснять, что улицу следует переходить не на красный, и даже не на жёлтый, а именно и только на зелёный свет. Он был вежлив и внятен, говорил любезно-уверенным тоном человека, исполненного незыблемой жизненной опытности. Я стоял, молчал и кивал согласно. А он втолковывал. А я кивал. А он внушал. Он был совершенно прав. Степенный старый му... мужчина.
В городе Вена, что на Дунае в Австрии, от домика Франца Шуберта я пришёл на остановку трамвая, не будучи уверен, что здесь останавливается и тот номер маршрута, который мне нужен. Таблички с указанием номеров не оказалось, и я обратился к единственному, кроме меня, ожидающему, благообразному, как говорят, старику, с вопросом, останавливается ли здесь трамвай номер такой-то. Старикан поинтересовался, куда мне нужно. Я сказал ему, что мне хотелось бы узнать, останавливается ли здесь такой-то трамвай. Он повторил вопрос о том, куда мне нужно. Я деликатно пояснил, что знаю, куда мне нужно, и пытаюсь выяснить лишь одно - могу ли я на этой остановке сесть в нужный мне трамвай. Когда он в третий раз спросил, куда мне нужно, я сообщил ему, куда. Узнав о том, куда мне нужно, он пожал плечами, пожевал вхолостую, как бы в раздумье, а потом заявил, что не знает, на каком трамвае мне нужно туда ехать. Я возразил, что знаю, на каком, и хотел бы только выяснить, останавливается ли здесь данный трамвай. Он начал меня расспрашивать, почему я решил, будто именно этот трамвай идёт туда, куда мне нужно... Я поблагодарил собеседника и ушёл с этой остановки, не разгадав её тайны. Мне кажется, старикан и поныне стоит там, жуя вхолостую в раздумье, и к нему по очереди подходят чужестранники, спрашивают про трамвай, а он всё пытается узнать, куда им нужно. И никаких решительно трамваев там не останавливается. Более того, они там и не ходят. Там нет никаких рельс...
Исключённый фрагмент: Есть что-то непостижимое в Европе, в европейских реках. Дунай, большой немецкий ручей, странствует и одновременно проживает среди стольких этносов, как свой, запросто меняя свою национальность. Австрия, ладно, не в счёт - там такие же немцы, те же имена-фамилии, тот же язык. Но вот уже Словакия, Венгрия. И у них - Дунай! И на нём прекрасный Будапешт. Ну ладно, была Австро-Венгрия, можно ощутить некоторые родственные связи... Однако, вот уж Хорватия, Сербия! Дунай и для сербов родной и главный, и Белград обступает его, льнёт к нему, будто он и не немецкого вовсе происхождения. Дальше - пуще: Румыния. Другой берег - болгарский. А там уж Чёрное море, и воды Дуная омывают Турцию. Как, турки - и их Дунай тоже?! /Абзац в черновике перечёркнут по диагоналям, так что никто его не прочитает/
Иногда, когда идёшь по улице, встречаешь то ли на специальном стенде, то ли на стене дома рекламный плакат, и волей-неволей приковываешься к нему вниманием, особенно если это удачный по композиции и цветовой комбинации плакат, причём неважно, что именно он предлагает взору: минеральную ли воду, пиво ли, гамбургеры ли, которые я не ем, автомобиль, мебель, какую-нибудь бытовую новинку... Удивительное дело: казалось бы, всего-навсего большой рекламный плакат, а как оживляет и облагораживает окружный мир! Есть в этих плакатах какая-то загадка...Даже если вокруг любопытный пейзаж, удачный рекламный плакат непременно отвлечёт тебя от созерцания нарядных построек и пышного цветения. Этот эффект сильнее всего заметен в тех случаях, когда выходишь из поезда на незнакомой станции, особенно ввечеру, и с некоторым беспокойством озираешься, пытаясь самоидентифицироваться в новой среде. И вот тут как раз улыбчивое лицо на рекламном плакате, лучше женское, не только привлечёт твой взгляд, но и вселит в душу некоторую уверенность: и здесь, в неизведанном прежде уголке Земли, существует гармония, ибо располагающая улыбка симпатичной женщины, соблазняющей тебя шоколадной конфетой, или приятного вида мужчина, держащий банку с пепси-колой или бутылку с мультивитаминовым соком, или просто изображение чего угодно, без лиц, только атрибуты цивилизации - уже наполняют тебя ощущением уюта и благополучия в данной географической точке. Ещё интереснее, когда реклама нарисована на чём-то стеклянном - на витрине - и подсвечена изнутри, из таинственной глубины, и светится яркими тонами, причём не только в темноте - так светятся и днём
