Петрович сидел на «именном» месте, словно и не уходил я вчера. Своих мест по реке у него было три: «именное», «запасное» и «дальнее», в самом устье реки Девица впадающей в полноводный Дон. На берегах Тихого Дона старый рыбак удить не любил.
- Здравствуйте, Владимир Петрович! – я приветливо улыбнулся.
- Здорово, рыбак, – не поворачивая головы, глухо ответил Петрович.
Я заметил у его ног, в садке, несколько крупных карасей и подлещиков, неторопливо и обреченно шевеливших жабрами. В этот момент поплавок на левой удочке «заиграл», поднимая круги на зеркальной глади затона. Петрович был «поплавочник», то есть удил только на удочки с поплавком, которых у него всегда было две. Я достал из рюкзака, купленных накануне, воблеров в блестящей упаковке:
- Я принес обещанное, Владимир Петрович!
- Что?
Надо сказать его вопрос меня озадачил: «Неужели ничего не помнит старик?»
- Воблера – искусственную наживку.
Я протянул неразговорчивому рыбаку три шуршащих пакетика. Петрович, не поворачивая голову от танцующего поплавка, взял подарок, покачал головой:
- Надо же! Будто настоящие, – и вернул назад: – Спасибо, не к чему мне.
- Как это не к чему? – растерялся я, вспомнив вчерашний вечер, за который я обежал все магазины «Рыболов» в городе, придирчиво выбирая подарок который вовсе не нужен: – Вы вчера говорили!
- Что?
- Что интересно посмотреть на рыбок искусственных …
- Посмотрел. Спасибо.
- Я вам их купил!
- Я не просил. Поддержал разговор под сто грамм. Я и щуку никогда не ловлю, а окунь крупный редкость в нашей реке.
Отказ Петровича принять подарок меня обидел. Молча положив невостребованных рыбок в карман своего рюкзака, я прошел несколько десятков метров вниз по реке, и сделал свой выбор в удобном заливчике. Стоптанные берега и множество самодельных рогаток-держателей красноречиво говорили: «Рыба здесь есть!» Быстро настроил пару удочек с разной наживкой, разложил раскладной стульчик, и стал терпеливо ждать. За пару часов, которые показались мне вечностью, ни один из оранжевых поплавков на моих дорогих удочках не предупредил меня о возможном скором улове. Я несколько раз менял глубину, насаживал свежую насадку, взамен нетронутой. Ничего! Сквозь разноголосое пение птиц я часто слышал характерный всплеск потревоженной воды, который мог означать одно: Петрович снова поймал.
Солнце, путаясь в кронах, поднялось к вершинам деревьев: скоро полдень. «Мертвое для рыбалки время» - как утверждал вчера «Спиноза» - Петрович. Он появился за моей спиной, по-хозяйски осмотрел мои разложенные снасти, тихо и, как показалось мне с нескрываемой иронией, сообщил:
- Здесь родники под берегом: вода холодная – рыбы нет.
Я даже вскочил от этого известия:
- Что же вы молчали два часа, Владимир Петрович!? Место все стоптанное, я думал, здесь до меня рыбачили! Кто все стоптал, рогатки наставил?
- Люди стоптали. Тоже рыбачили, или вернее сидели с удочками, - сделал заключение старик: – Место хорошее для отдыха: на берегу травка, течения нет. Тебе вот тоже понравилось.
- Не красиво Владимир Петрович! Вчера вы обещали мне, что научите меня рыбачить. Или тоже: «Под сто грамм, для поддержания разговора?»
- Это помню. Но ты не просил о помощи. Молча, ушел.
- Вы меня обидели своим отказом принять мой скромный подарок. Просто для приличия могли взять.
- Зачем?
- Чтобы не обидеть. Я старался, для вас, весь вечер бегал по магазинам искал лучшее. Все какие-то однотипные были, грубые и не яркие.
Петрович улыбнулся.
- Надо было у щуки спросить, какие ей нравятся. Может невзрачные ей больше по вкусу?
Шутка старика меня не успокоила. Я решительно собрал раскинутые снасти, одержимый единственным желанием: скорее уйти на автобусную остановку. День пропал зря!
Петрович, молча, наблюдал за мною, прислонившись плечом к шершавому стволу ивы, и покуривал папиросу.
- Все собрал? Тогда пошли.
В который раз за сегодняшний день я растерялся, не зная, что сказать.
- Куда пошли? – пролепетал я.
- Клева до вечера не будет. Уху сварим, перекусим. На вечернюю зорьку придем.
Петрович взял свою поклажу, стоявшую под деревом, и слегка сутулясь, отчего казался меньше ростом, широко зашагал. Мне ничего не оставалось, как безропотно идти за ним.
* * *
Жил «Спиноза» на крайней, от реки, улице. Его огород, наполовину засеянный многолетней травой, подходил к самому берегу, только немного вверх по течению от «именного» места старого рыбака. За десять минут мы добрались до дома. Во дворе, огороженном крашеным тесом, за исключением десятка кур и трех клеток с разношерстными кроликами другой живности я не увидел.
- Петрович, я думал у вас корова, или козы на худой конец: пол огорода под травой. Что кролики все съедают?
- Нет, конечно. Я в зиму трех самок и самца оставляю. Когда с Евдокией жили, держали и корову и поросят. Как в деревне без скотины! Одному мне зачем? Соседка косит, мне молоком отдает. Я вот держу ушастых, так для порядку.
- Как это для порядка? – не понял я.
- Сельский житель, чем от городского отличается? – Петрович поднял короткий, пожелтевший от никотина указательный палец: - Ответственностью! Живность дисциплинирует: ее кормить, поить, убирать за ней надо. И так ежедневно. Смысл жизни появляется: быть нужным кому-то.
Рубленный, добротный дом, обитый по моде сорокалетней давности досками, с резными наличниками на окнах. Колодец во дворе. Множество сараев и сарайчиков по периметру двора, теперь не востребованных, стояли с распахнутыми настежь дверями. В дальнем углу просторного двора небольшая, словно игрушечная, банька. Все вокруг говорило: хозяин дома деловой, энергичный мужик. Здесь же во дворе, близ баньки, выложенная из желтого огнеупорного кирпича аккуратная печка с металлической трубой. Петрович высыпал улов в большую полированную чашку, отобрал несколько рыбешек в ведро, залил водой.
- Николай, почистить сумеешь? Я начну печку растоплять.
- Здесь уху сварим? О, это оригинально!
- Не знаю оригинально или как, но только на костре уха настоящая. В доме на газе – рыбный суп, – как обычно, без эмоций в голосе, сделал заключение «Спиноза» и пошел в открытую сараюшку, до половины заполненную рубленными, уложенными ровными штабелями дровами.
Вдвоем мы быстро растопили печь, почистили рыбу и картошку. Петрович принес с огорода зелень, петрушку и укроп. Весело плескался бульон в большом закопченном чугуне. Самое ответственное, закладку продуктов, хозяин мне не доверил. Все делал сам, ловко орудуя острым ножом.
- Покури, – одним словом-приказом Петрович дал мне понять, что моя кулинарная миссия закончена.
От безделья я пошел в дом: захотелось все-таки отдать неразговорчивому хозяину искусственных рыбок. Рюкзак лежал в дальней комнате, которую хозяин отвел для меня, немногословно, объяснив:
- Здесь будешь.
По стенам, оклеенным бумажными обоями в цветочек, фотографии в рамках: красивая женщина с двумя девочками с огромными бантами, видимо дочь. Совсем старые, черно-белые в резной рамке. Молодой чернобровый старшина с иконостасом орденов и медалей, среди наград три Ордена Славы, в правом нижнем углу надпись: «Июнь 1945». Я достал злополучных воблеров, конфеты, печенье, палку копченой колбасы, выложил на стол на кухне. Вошел хозяин.
- Владимир Петрович это вам за гостеприимство. Не обижайте, примите.
Петрович промолчал, положил колбасу в большой двухкамерный холодильник «Атлант».
- Пошли обедать.
Я извлек из своего бездонного рюкзака бутылку «Одесского коньяка».
- Вечером, – проговорил хозяин и поставил плоскую поллитровку под обеденный стол.
Прав старик: уха на костре с неповторимым запахом дыма несравнима ни с чем. Кушать ее надо непременно на свежем воздухе.
- Владимир Петрович можно вопрос? – дуя на обжигающую горло уху, спросил я за обедом.
- Ну.
- Там в доме фотографии старые. Старшина это ваш родственник?
- Да.
- Надо же! Полный кавалер Ордена Славы. Это круче Звезды Героя!
- Там еще круче награда есть, не разглядел?
Я снова растерялся: «Шутит?»
- Нет … Что может быть выше трех Орденов Славы?
- Медаль «За отвагу».
- Медаль?!
- В сорок первом за Москву дали, первому из дивизии.
Я непонимающе смотрел на старика, неторопливо жующего кусочек рыбы.
- Так это вы?! Вы на фотографии?
- Не похож? – хозяин улыбнулся во второй раз за день. – Ешь, холодная уха теряет вкус.
- Вы герой, Владимир Петрович!
- Ешь! – одним словом ответил хозяин, давая понять, что тема разговора закрыта до лучших времен.
После сытного обеда, по инициативе Петровича, мы пошли в дом отдохнуть. Старик принес огромную пуховую подушку, положил на диван:
- Часок поспи.
Я блаженно растянулся на упругих пружинах. Фотография улыбающегося красавца старшины была напротив моего лежбища. Глаза и улыбка те же, только седые брови и редкие волосы на голове, да изрытое траншеями морщин лицо. Владимир Петрович – герой! Участник Парада Победы – снимок оттуда! Даже не верится, что старичок рыбак Спиноза и герой на пожелтевшей фотографии – одно лицо! Толик «Москвич», познакомившей меня вчера с Петровичем, рассказывал про него историю, в которую я не очень верил, учитывая репутацию « пустомели» у рассказчика.
В начале перестройки, когда в стране начался бардак и вседозволенность, руководство района, в сопровождении начальника районного отдела милиции, приехали на Девицу порыбачить, с бреднем конечно. Кто может указать местным царькам? Спиноза рыбачил. Увидев « высоких браконьеров», он сходил домой надел праздничный костюм с орденами и, возвратившись, порезал их бредень ножом. Никто не возразил ему: молча, собрались и уехали. Я представил картину: Семидесятилетний старик режет снасти, а разогретые злобой и водкой боссы, в семейных трусах, с «пивными животиками», стоят, не смея возразить. Конечно, не уважение к боевым наградам фронтовика останавливало их, а страх за свою должность: « Такой солдат не остановится на полпути – пойдет до конца». Сильный поступок – мужской! С тех пор на три километра вниз по течению, до самого устья, бреднем не ловит никто. Петрович со своими старенькими бамбуковыми удочками, всегда на реке: с ранней весны, до поздней осени, как на боевом посту.
- Вставай!
Я вскочил, сел на диване, с трудом соображая, что я спал, и, судя по старенькому будильнику на подоконнике, почти три часа. Вышли во двор. Кролики, быстро работая челюстями, аппетитно точили свежескошенную траву, с интересом наблюдая за нами, сквозь сетку вольеров. Наши снасти стоят возле крылечка, рядом два садка и болоньевая сумка хозяина. В ней термос чая с мятой, из которого вчера меня угощал «Спиноза». Спустились к реке. К моему удивлению на «именном месте» мы не остановились. Петрович уверенно шел впереди, давая понять: он знает куда идти. Спросить я не решился. Иногда, среди зарослей ивняка, проглядывала река: то широкая и спокойная, то узкая и быстрая.
Петрович остановился. Небольшой затон, один в один как мой утренний, где я удил два часа без единой поклевки.
- Пришли.
Увидев мою растерянность, старый рыбак улыбнулся:
- Родников здесь нет. Я без малого восемьдесят лет на реке, каждый камень на дне знаю.
- Всю жизнь здесь прожили?
- Всю. Только срочную и
