Забавно, но прожекторы, сигнальные и тревожные огни, оцепления, комендантский час – все они вызывают бурю эмоций, протеста, негодования, лишь пока общество к ним не привыкнет. А благодаря такому свойству человеческой памяти как наивность, люди еще и станут благодарны за подобные меры, стоит дать страстям поутихнуть, а времени еще немного проползти вперед. Память – эталон женщины. Своевольная, непонятная, скрытная, равно как и открытая, причем в самых неожиданных местах, она работает столь странно и непредсказуемо, что зачастую проще привыкнуть и простить ей все ее странности, чем пытаться выявить хоть какую-то закономерность. А уж, какое магическое и роковое влияние она имеет на сознание, действия, поступки. И чувствую, даже сейчас, не обошлось без нее, и разум отключается, вновь предавая меня сну, дабы я не успел сказать об этой вредной особе ничего лишнего…
II
Я проснулся, сжимая обжигающую чашку кофе в руке и уставившись на официантку, спросившую, хочу ли я чего-то еще. Нет-нет, никаких трюков с перемещением, просто ту мутную кутерьму с едва ли теплым душем, поиском чистой одежды и вышвыриванием себя в промозглое утро, сложно назвать пробуждением. И даже вспомнить её порой не легче, чем то, что тебе приснилось. В сущности, прежде чем проснуться, я даже смотрел не на официантку, а на один из псевдореволюционных плакатов на стене. А девушка попросту неудачно встала, не то случайно, не то, пытаясь привлечь мое внимание, о чем, как я вижу по ее обеспокоенному взгляду, она уже жалела. Спешно разобравшись с конфузом ситуации, я выбрал новым объектом своего интереса настенные часы, что мерно отщелкивали каждую оставшуюся секунду ожидания. Кофе, который еще не успел остыть, бутерброд со свежим сыром и настоящим маслом…
Так же и с мыслями – они вклиниваются в сознание, будто теплый нож в ледяное масло. Медленно, уверенно, почти нежно. Столько всего необходимо обдумать, рассудить, оценить, вычислить, измерить. Столько чувств не высказано, так мало слов известно, еще меньше крутится в голове. Почти нисколько тогда, когда они больше всего нужны. Самые весомые и ценные истины приходят с опозданием, в ином же случае их принято считать чудом, волшебством, гениальностью. Мир сам по себе – панацея, приходящая с опозданием. Насколько должен уродовать он, если излечение приходит уже после того, как мы миримся с подаренной им проказой. Ты становишься лучше, чем когда бы то ни было прежде, но когда все (или почти все) уже отвернулись от тебя. Успели устроить тебе пышные поминки - как минимум. Это все никак не оправдывает нашего уродства, но звучит столь замечательно, что могло бы, стоит только высечь на камне.
Очередной проглоченный завтрак, снова расчет, снова улица. Дождь преследовал меня. Бесцветные капли яростно разбивались о землю, хлестали в лицо, заливались за шиворот и забирались в волосы, дабы ползти вниз, к подбородку еще более холодными струйками. Дождь находил меня всюду, и я не боялся его компании. Я шутил с ним, я подначивал его. Порой я молил умерить ветер, чтобы не продрогнуть окончательно. Иногда напротив – ярил его, чтобы тот исхлестал дома и антенны, разметал по всему городу черную кашу. Раскидал ее по домам, украсил ей афиши, забросал ею моноциклы. На короткие дни превратил весь город в шедевр сюрреалиста, ощетинившийся чернотой, острой и хищной, выглядывающей отовсюду. Счастливые младенцы на стендах, скидки, новинки, специальные предложения, стяги, наклейки, плакаты, иллюминация… Истеричные крики витрин и табло "Покупай. Приходи. Спешите. Не упустите свою возможность. Скидки. Ссуды. Проценты. Выгодные предложения. Инновации. Покупай. ПОКУПАЙ!". Вся это "красота" современной жизни будет вмиг изуродована и приведена в негодность на краткие мгновения дождя, ниспосланного холодным, белым, безучастным небом. Пока изо всех щелей не повылезут тысячи рабочих мушек, которые привычно исправят весь, казалось бы, капитальный урон. Тысячи, которые, так же как и остальные, будут растрачивать заработанные деньги, по науськиванию все той же рекламы, которую они реанимировали мгновениями ранее. Они не ищут спасения, и не нуждаются в нем. Они просто существуют.
Наедине с дождем мне еще тяжелее дается любое путешествие. Ты мерещишься мне в тенях и силуэтах, видишься в афишах и выглядываешь из закоулков. Темной птицей мне мечтается лететь вслед за горизонтом, окрашенным светом полудня, делающим его совершенным. Следовать за тобой, послушно и преданно, внимать голосу, чувствовать аромат, видеть то, что видишь Ты (лететь, ползти - в сущности, не так важно, ведь когда доходит до разговоров о Тебе, все прочее теряет свою значимость). Осознавать действительность Твоими глазами, явственно, без погрешностей на собственное мышление, его глупые шаблоны, больные идеи, странные мысли, ослабшее зрение, прохудившееся "Я"... Быть частью тебя, пусть и таким мимолетным, и, в то же время, невразумительным образом. Все это могло бы быть чем-то чудесным, если бы не одно но - я действительно хочу этого. Выпить тебя до самого донца, не отдав никому ни капли. Впитав тебя, растворить в себе. Ты не щадишь меня, блуждаешь вне моего "сегодня", не затрагивая мое "постоянно", так чего же и мне с тобой церемониться, моя безумная мечта. А раньше я был таким милым и славным...
Очередное посещение редакции провалилось с треском. Очередная кипа стихов станет пеплом, стоит только добраться до уютного закутка в городском парке. Свидетелем скольких сожженных строк было это место? Я вновь не получил работы, а значит у меня выходной. Мои влюбленные бредни вновь небыли востребованы, а значит и мне они не нужны. Порой все так просто, когда доходит до главного. Я трачу по полчаса на выбор фильма, на который хочу пойти и даже вкуса сока, который будет выпит за секунды, ради спасения от жары, но когда доходит до решения – разрушать ли мне и дальше свою жизнь, надеясь на нечто неподтвержденное и никем не обещанное, ответ дается мной за секунды. Никаких сомнений, ни капли сожалений, ни мига колебаний, даже перед лицом смерти. Быть готовым сожалеть о множестве самых мелких вещей, накопленных памятью за годы жизни, с самого младенчества, и не усомниться ни разу в избранном векторе движения по миру... это как минимум забавно.
Есть вещи, которые зависят от нашего восприятия, нашего мироощущения, самого осознания жизни. Они есть, если мы верим в них, есть и когда мы отрицаем их существование, но не можем усомниться окончательно. Есть они и тогда, когда мы не помышляем о них, в прочем. Но тогда они существуют независимо от нас, в скрытом от взоров мире, за пеленой молочно-белого дыма, которая не видна столь так же, сколь невиден нам и сам воздух. Шум дождя. Он разбивается об эту преграду, он клокочет, он заходится в истерике, снова и снова ударяя собой о безмолвную стену сквозь которую ему не проникнуть. Ровно так же, как не пройти через нее и нам, пока мы не просто не уверуем в нее, пока ее существование не станет для нас вещью столь же земной, столь же привычной, как рассветы и закаты. Как необходимость пить, есть, дышать. Смирение это вовсе не безразличие, вовсе не опутывание души цепями. Она не должна сидеть с подрезанными крыльями, забившаяся в угол, сложив руки, не двигаясь, боясь шелохнуться. Смириться не значит просто не оспаривать, согласиться, признать, откинуть сомнения. Смириться, значит принять. Пропустить сквозь себя, как через сито, на котором осядет добрая часть и сквозь которое проникнут лишь самые мелкие частицы. Пыль, пепел, прах. Жизнь же останется на стенках твоего сознания, осядет среди узоров и изгибов твоего Я, покроет его налетом новых идей и мыслей. Твоего Нового Я. Смирение это доверие. Смирение это осознание, а не только лишь немота и бездействие. Реальность напрямую зависит от нашего сознания. Данное знание не позволит Тебе обращать помои в золото или же заставить куриц нестись страусиными яйцами. Глупо было бы утверждать обратное. Но его вполне может достать, чтобы избежать многих болезней, спастись от холода и умерить собственную жажду. Этого вполне достаточно, чтобы однажды обратить воду в вино. Как в сказках старого мира, от которого мы стали так далеки.
Этим мыслям вторили лишь радостные крики нескольких детей, не загнанных домой непогодой и потрескивание костра, шипящего, будто хищный зверь. Он стрекотал и пощелкивал, отгоняя легкую морось и отклоняясь от нее под действием ветра так, будто пытается подняться и сбежать, от низвергающейся с небес смерти. Смерть ожидала и этот город. Ее алчущим, победоносным криком был визг сирены. Звук, который был таким непривычным, в отличие от тысяч других, наполняющих повседневность каждого жителя крупного города. Он погружал в состояние, граничащее с паникой. Звук, обрушившийся отовсюду, возвещал об ожидающем город ядерном ударе.
-
Я словно плыл среди бушующей толпы людей, несущихся во всех направлениях и сметающих друг друга с ног. Весь город обезумел. Многие пытались спасти себя, единицы – своих детей, большинство – свои вещи. Это было видно по обилию чемоданов, сумок, связок и мешков, взявшихся, казалось бы, из ниоткуда. Глупцы не пытались увернуться от встречной толпы, сметаемые ей как волной, сотканной из рук, ног, лиц. Мешанина одежд и мелких предметов. Идиоты же стояли в пробке, не желая оставить нагруженный разномастным добром транспорт. Обладатели моноциклов были как умнее, так и наглее, рискуя не то задавить несколько людей, не то исчезнуть в глубинах клокочущей и беснующейся живой массы. Постоянно что-то ломалось и билось, тут и там дребезжали стекла, за неимением своего полезного мусора, люди взялись за чужой (хотя был ли он теперь чужим в этом хаосе всеобщего горя?). Витрины распускались фантастического вида цветами, разлетаясь сотнями осколков, на секунды вспыхивая всеми цветами радуги. То и дело из очередного магазина выбегал очередной же искатель приключений с горами вещей и пакетов, из-за которых не было видно ни лица, ни, я думаю, дороги, в их случае. Кажется, одним из них был полицейский... Вниманием быстро завладевает другое зрелище - несущийся как ветер тучный мужчина, который словно перышко тащит пугающих размеров телевизор, который он только-только вынес из близлежащего здания. Я невольно ухмыльнулся, увидев как легко он, при своей ноше, чуть ли не вприпрыжку, огибал встречных
У нас есть такая целая книжная серия