Квест.

                                                                                     Глава 9.
Долго ли, коротко ли, прибежали они в корчму. Не потому, что проголодались, а потому, что бежали"куда глаза глядят". А глаза глядели на дорогу. А у дороги корчма, ибо где ей ещё быть.
Названия у корчмы нет. На ржавых цепях, у крыльца, висит масляный фонарь и ведро без донца.
Дверь в корчму приветствует клиентов оскаленной мордой зверя. По задумке неведомого дизайнера - предупреждение неплатёжеспособным путешественникам, или напоминание об опасности голодных диет. Зверь с головой разлучен давно. Кто сегодня скажет с точностью, что это был за зверь?
Позаботившись о лошадях, товарищи по несчастью взошли на крыльцо и остановились перед дверью.
- Ого! - заценил есаул.
- Шмыга! - опознал, прищурившись, Змей.
- Кто?
- Ну, а кто? Уши, носяра, улыбка...
- И улыбка?
- Против улыбки ты не поспоришь. Если с ушами и носом ещё можно сомневаться, то другой такой улыбки нет.
" Шмыга? - пожал плечами есаул.  - А кто он? Для носухи страшноват, для турухтуна коротковат. Впрочем, какая разница? Змею виднее. Он здесь исстари шатается, местную фауну изучил досконально."
За дверью их встретили две подружки наперсницы - темнота да тишина. Кабы не тепло печи, ароматы хлеба, пряностей и браги, есаул подумал бы, что корчма пуста и заброшена.
- Эй, есть тут кто? - спросил Полубок настороженно.( А вдруг засада? Вдруг разбойники? )
- Хозяин! - гаркнул Змей.
Свет вспыхнул, как разрыв солнца в каменном небосводе.
Не успели товарищи проморгаться, как кто-то подхватил их за локотки, приподнял над полом и поволок к столу. За столом усадил на лавку, подсунул ложки-вилки и замутил беседу.
- А кто вы такие, путники добрые, будете?
- Мы-то? - сказал есаул, оглядываясь. Глаза от  яркой вспышки продолжали слезиться, смотреть было больно, очертания стен и обстановки плыли, раздваиваясь. - Мы-то, значит, эти...путники. Мимо шли, то есть, значит, галопом. Это, вот, француз, лейтенант мушкетёрский, великий дока шпагой вертеть. Это, вот, Змей Горыныч, популярный душегубец, почтенного рода, мастер по ушам ездить. это, вот, я - потомственный казак, есаул Полубок, горазд из пушки попадать в воробья. а ты кто будешь, хозяин радушный? Что-то я тебя не разгляжу никак.
- А ты и не разглядишь, мил человек, потому как я невидимый. И семейство моё сплошь невидимки,и слуги, и повар, и, даже, кот с мышью. Да вы не стесняйтесь, кушайте, пейте. Не часто ко мне гости захаживают, недолго засиживаются.
- Ага! - кивнул Полубок. Вопреки его опасениям, еда  у невидимок оказалась вполне презентабельна, и на цвет и на вкус. И не просто презентабельна, а изысканна, как где-нибудь в древнем Риме, на пиру у Мецената. Никогда прежде есаулу не доводилось ублажать естественную потребность столь утонченными яствами и напитками. Здесь не щи и не квас задавали угощению тон. Здесь правили бал вина заморские, закуски предивные. Овощи, фрукты, раки, рыбы и мясы - видов и красок неописуемых.
Изымать кусочки этого великолепия из общего натюрморта, ради насыщения плоти, было жалко.Романтическая душа у есаула, скрытая под внешними оболочками грубости и цинизма.
Чего не скажешь о Змее, которому скрывать нечего. Уж ему-то высокие порывы незнакомы. Он, как есть, до последней капли, хам ненасытный, раб желудка, кишкоблуд. Не задумываясь и без сожаления, набивает он толстое брюхо венцами длительной эволюции животного и растительного царств.
Расстроился есаул. Грустно ему стало от того, что в товарищах у него эдакая колода бесчувственная, чурбан пустотелый, бубен гремящий.
Иное дело - француз, месье д'Артаньян. Любо-дорого посмотреть. Ничего не ест, только пьёт и, чем больше пьёт, тем умнее выглядит.
А, может, это есаул хлебнул лишнего? Нос у д'Артаньяна что-то совсем стал несоразмерный и, кажется... Нет, не кажется.Несомненно, нос у лейтенанта растёт в длину. Не меньше, чем на ладонь вырос, и не намерен на достигнутом останавливаться.
Но хуже всего то, что пример француза заразителен. У Змея Горыныча уши расплескались как паруса, горят ярко малиновым Щёки обвисли, елозят по столу. Язык из пасти выскальзывает широкой, двухсаженной лопатой и замирает, словно ждёт добровольного седока в неведомое.
А у самого есаула беда настоящая. Зипун на груди трещит от распирающих его молочных желез, округлых и твёрдых, как артиллерийские шестифунтовые ядра. От этой тяжести есаул валится грудью на стол, потому как не только зипун, но и каждая косточка в казачьем организме трещит от несвойственного ему испытания.
Опоил, хозяин невидимый, окормил, насмеялся, подлец, скоморох похабный. Зачем? Ради анекдота?
" А ежели извращенец, а ежели снасильничает?" - ударила есаула злая мысль, как обухом по затылку. Голова есаула с хрустом вломилась в миску с устрицами.