Квест. глава 10.

                                                                                           Глава 10.
- Вау! - разбудил есаула звонкий, как пощёчина, вопль. - Я им говорю "Не так сели". Они молчат. Я им повторяю, как для слабослышащих и ЗПР "Сели не так!". Они снова молчат. Тут я рассердился не на шутку. Как вскочу, как заору. Они со стульев попадали. Я ногами топаю, руками хлопаю, лицом побагровел, чувствую, что "понесло". "Становись, холопы, - кричу - в очередь, целовать сапоги хозяина!"
Бегут на четвереньках, друг друга локтями толкая, пятками лягая - носы всмятку, скулы набекрень.
Понимаю я умом своим обиженным, что деспот я, диктатор, перфекционист. Но от понимания этого, мне не только хуже, а, даже, как-то сладостней на душе. В теле лёгкость с ощущением крылатости.
" Вот, - думаю, - какое я г... И, вот, такое г..., как я, первое лицо в государстве. Ну, чем не праздник? Чем не бодрость?" Воодушевился я. Ясность в голове, как от укуса пчелиного. " Вот, - думаю, - сапоги целовать могут? Могут. Значит, смогут и афедрон. Могут, но не хотят? Это как? Когда хотят, но не могут - это импотенция, закон несовершенства, насмешка природы. Тут не поспоришь. Когда могут, но не хотят - это антиправительственная агитация, заговор с целью насильственной смены власти. То есть преступление." Стал я ремень на штанах расстёгивать. " Вот, - думаю, укреплю в подчинённых дух согласия и товарищества. Чтобы, значит, не так, как всегда - один в лес, другой - по дрова - а все вместе, шеренгой по два, в афедрон!"
Есаул открыл глаза и не понял, что он видит. Не ослеп ли он?
Растревожился есаул. Монолог чей-то, от которого волосы дыбом. Слепота куриная. Нахлынувшие волной, воспоминания о трапезе у невидимок.
Есаул медленно поднял руку, поднёс к глазам, пощупал пальцами. Глаза залеплены какой-то клейкой, полужидкой субстанцией, иначе - дрянью. Впрочем, легко удаляемой.
Для дальнейшей ориентации в пространстве, есаулу потребовались время и толика мужества. В итоге, местоположение его было определено, как не зазорное. Для того, кто понимает, место почти привилегированное. Есаул лежал под столом.
Справа видны ноги в ботфортах - француза, значит, месье лейтенанта. Слева - лапы Змея Горыныча, украшенные массивными бронзовыми браслетами.
Есаул повертел головой, прислушался. Голос, вещающий с упоением  о подлости личной натуры, не принадлежал ни французу, ни чудовищу. За столом присутствовал третий. Безногий? Или невидимый? Хозяин корчмы! "То-то я ему сейчас объясню правила гостеприимства!" - вскипел есаул. В гневе Полубок горяч и неудержим. Сохраняя на лице стоическое бесстрастие, Полубок перекатом выдвинулся из-под стола на свободное пространство и подскочил как табакерочный чёртик на пружине.
- Ух, ты! - округлились вертикальные зрачки Змея Горыныча, не пойми - от неожиданности, или от восторга - Баба!
                                                                                               ***
Болезненные последствия пиршества счастливо миновали Змея Горыныча. По крайней мере, видимых изменений, его плотоядная наружность не претерпела.
У француза, у д'Артаньяна отросли усы, причём по всему туловищу, сплошным ковровым покрытием. Новое превращение сказалось и на душевном состоянии мушкетёра. Из пасмурных сумерек севера, в которых месье пребывал с утренника на поляне, ныне лейтенант обратился к обжигающему полдню Магриба. Он улыбался беспрестанно, жестикулировал, лопотал что-то по-заморски и подмигивал есаулу весьма фривольно, с намёком на интим. Тьфу, чучмек куртуазный!
Насчёт третьего за столом Полубок ошибался. Третьим  заседателем оказался незнакомый молодой господин, приятной внешности и благородных манер. Изъян очень небольшого роста компенсировал голос. Глубокий и сильный, с бархатной хрипотцой, да с откровениями в бессовестности и бесчестии в нагрузку, он производил неизгладимое впечатление.
- Где? - порывался Полубок, освоившись в текущей обстановке.
- Кто?
- Хозяин заведения, невидимка с родственниками!
- Кто их знает, они же невидимки!
- Зарежу! Задушу! Закопаю!
- Конечно, - соглашался змей. - Сперва поймаешь, потом закопаешь. Хотя, зачем невидимку закапывать, он же невидимый!
- Хорошо тебе язвить! - фырчал сердитый есаул. - Ты-то в порядке. Как была рожа зелёная, наглая, так она и осталась рожа зелёная, наглая.
- Тут ты не прав. Рожа зелёная - да, осталась. Но не смазливая рожа главное в жизни угодье. Плохо мне, товарищ дорогой. Ты представить себе не можешь, как плохо. Кровожадность мою, как порчу бабка рукой сняла. Всю, до последнего осадка. На муху гляжу и плачу от  восхищения, какая она, зараза, тварь распрекрасная! Прихлопнуть бы, да язык не поворачивается. Я теперь, значит, того...пофигист.
- Может быть, пацифист? - откорректировал молодой человек, судя по всему, образованный.
- Может быть, и он тоже, - вздохнул Змей и спросил есаула, уже ошарашенного противоестественным признанием. - А медведика узнаёшь?
- Какого медведика? - удивился есаул.
- Своего, которого ты у Гарпины строфейничал. Это, вот, он, - Змей кивнул на молодого человека. - Не зря, значит, на цепи сидел. За заслуги и достижения. Прынц он, царевич, наследник престола и волшебной сковородки. Вчера припозднился вслед за нами, но к основной раздаче успел, однозначно. Налакался похлеще твоего. Говорит, что и в прежней жизни, до проклятия, в пьянстве, буйстве и блуде меры не ведал.
- А кто его проклял?
- Так, волшебная сковородка и прокляла.
- Мамино приданное, - подтвердил медведик. - Она, сковородка, и папу приложила, однажды, за измену Родине и супружескому долгу. Папа охромел, окосел и в штаны писаться стал. - Медведик поскучнел лицом. - Папа никогда не выздоровел. Со временем забыл членораздельную речь, снял штаны и убежал в лес, где его егеря, по ошибке, подстрелили. Тогда сковородка взялась за меня. Давайте, господа, выпьем за мужскую солидарность! Если бы не вы, сидел бы я до сих пор, у ведьмы, в медведях, на цепи.
- Нет!
                                                                                              ***
" Нет!" - отказался есаул от выпивки. Не вообще, а от сомнительной выпивки, от которой сиськи растут.
- Зря, ты, есаул, тушуешься, - молвил Змей мечтательно. - Тебя побрить, в сарафанчик ситцевый принарядить - султан турецкий от тоски, на шёлковом шнуре удавится.
- Иди ты! - сердился есаул. Жажда немедленного возмездия погнала казака, сначала во двор, к конюшне, потом, по пристройкам, погребам и амбарам.
Богатое у невидимок хозяйство, ладное. Нигде прежде есаул не видел таких, сытых и довольных жизнью, свиней, кур и корову с телёнком. Однако, напасть на след самого хозяина или мыши с котом, есаулу не довелось.
- Предположу, что у невидимок и следы невидимые, - высказался Змей.
- Я сейчас здесь всё и всех сабелькой покоцаю, - грозился Полубок, злясь и запинаясь о свиное копыто, обладатель коего насмешливым взглядом созерцал мятежное брожение есаула.
- Это ты брось, - сказал Змей, чьи слова об утрате им кровожадности не были пустым сотрясением воздуха. - Птица чем виновата? А корова? Тем более, телёнок? Телёнка резать я тебе, точно, не дам!
- Эх! - брызгал слюной Полубок. - Как мясное трескать, так за уши не оттащишь. Как резать, так не дам?
- Невинных резать не дам! - твёрдо стоял Змей. - А с мясом ныне покончено. Перехожу на овощи, ягоды и грибы. На солёные; на грузди, волнушки, рыжики.
- Сбрендил? - отступил есаул от Змея, разглядывая чудовище в полнейшем изумлении.
- Наверное, да! - согласился Змей. - Но, как не странно это звучит, чувствую я себя значительно лучше, чем обычно. Кроме того, нельзя платить добрым хозяевам за всё, что они для нас сделали, чёрной неблагодарностью.
- За всё, что они для нас сделали? - воскликнул есаул, вытягиваясь в рост и заостряясь к носу.
- А пораскинь мозгами, есаул. По сравнению с тем, что приуготовила нам каменная девка, прочие неприятности - лишь мелкая рябь на глади графского пруда, - с потерей кровожадности у Змея пробудился вкус к поэтическим преувеличениям. - Зацени момент, есаул. Пожрали от пуза, попили до..., грязи в дом натащили, ругались матом. Не припомню, морды друг другу били, нет? Уснули там, где упали. И что? И за всё это беснование обрели мы сегодня прынца, стопроцентного кандидата в женихи подгорной княжне. Подумать только, ещё вчера, наша миссия казалась мне совершенно провальной.
Хлопая пушистыми ресницами, есаул смотрел на Горыныча, как деревенская барышня на столичного  кавалера, смысл речей которого поразителен и тёмен.