мой. Я расположился на твердой металлической поверхности, а Генри принялся колдовать над пультом сбоку кресла. Затем он протянул мне шлем опутанный проводами. – Одевай. Я хмыкнул и водрузил на голову тяжелую конструкцию. К вискам прилегли холодные металлические контакты. – Надеюсь, меня не убьет током? – Не волнуйся, все надежно. По сути, электричество здесь используется только для питания преобразователя, – он ткнул пальцем за спинку кресла, – а электроды в шлеме испускают особого рода излучение... Стоп! Ты же все равно мне не веришь. Значит, не будем медлить.
Он нагнулся над пультом и проверил настройки, бормоча какие-то цифры. – Ну что ж, приятного путешествия! – Генри нажал кнопку и выпрямился. На его лице сияла белозубая улыбка. У меня в глазах вдруг поплыло. Все вокруг стало терять цвет, контуры предметов дрожали, растворялись. Никаких электрических разрядов, только белая пелена, затуманившая взгляд. Четкой осталась только улыбка Генри, ее белизна заполняла все вокруг, она проглотила весь мир, а затем и меня.
* * *
Очень яркий свет. Круглое светило на бездонном синем небе. Я чувствовал, как его лучи порхают по моей коже, совершенно не обжигая, а даря приятное тепло. Потом картина перед глазами поплыла вниз, и я увидел множество людей, сидящих и стоящих ниже по склону. Мы находились на пологом холме. Я сидел на камне, ощущая через одежду его твердые края. Попытался встать, но не смог шевельнуться. Я не мог двинуть даже пальцем! Хотя чувства работали прекрасно: ветер шевелил волосы, солнце ласкало кожу. Слишком идеально. Такое яркое солнце должно жечь немилосердно, заставляя истекать потом. Трава на склоне была слишком сочная и яркая, как будто из нарисованного мультфильма. Люди на склоне одеты в одежду ярких цветов, ни заплаток, ни пятен – все идеальное. Бороды мужчин аккуратные, лица женщин добрые и приветливые. Вся эта картина напоминала рисунок из глянцевого журнала: вроде бы реальный мир, реальные люди, но в жизни все по-другому. И тут я вспомнил фразу Генри о «чистых фантазиях». Так вот оно что! Чистый, идеальный мир прошлого, наполненный нереальной реальностью. И еще это странное чувство, когда твоим телом управляет другой, а ты лишь смотришь, не в силах произнести и слова. Интересно, что будет, когда он заговорит. И, кстати, кто такой, этот «он»? Он живой? Или это я? Или мы слились и теперь неотделимы? И тут «он» заговорил. Слова по звучанию абсолютно незнакомые, возможно, это и не язык вовсе, а смесь всех слов, которые только были и будут произнесены человеком. Но я понимал все:
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.»
У меня перехватило дух. Люди на склоне внимательно слушали и согласно кивали. Я заметил, что кое-где в толпе кто-то из слушателей громко повторяет мои слова, донося их туда, куда не мог долететь мой голос. Мои слова? Мой голос? Я ничего не говорю, я молчу и смотрю чужими глазами, как живет прошлое под этим нарисованным небом и игрушечным ярким солнцем. Слова слетают, уносимые ветром, люди слушают и поднимают к небу лица, что-то выкрикивают. Время от времени он опускает глаза, и я могу увидеть его руки, загорелые руки плотника. Мой разум трепещет. Бастионы рационального мышления расплываются лужами талой воды под этим солнцем, вековые стены науки с грохотом рушатся, и я на некоторое время отключаюсь от реальности. От реальности? От нереальности?
Когда прихожу в себя, он уже идет по склону холма, рядом идут счастливые люди, несут корзины с едой и кувшины с питьем. Некоторые поют. Обутые в сандалии ноги ступают по траве, по камням, я чувствую мелкую пыль подошвами, чувствую каждую травинку, которая меня касается. Кажется, я смогу разглядеть каждую молекулу, если вгляжусь пристально. Чувства обострены, вокруг все предельно четкое и резкое. Я думаю о Генри. Когда же он вернет меня обратно? А потом вдруг вспоминаю его слова о том, что на зарядку машины ушел почти год. Целый год! Это невозможно! Я беззвучно кричу и стараюсь стиснуть кулаки, стараюсь броситься на землю, чтобы забиться в истерике, исходя пеной. Вместо этого с моих губ срываются слова радости и приветствий. Глаза выхватывают из толпы счастливые лица, руки поднимаются в приветственном жесте. В ответ мне тоже машут и улыбаются.
Я стараюсь не думать, кто такие все эти люди, чтобы сохранить остатки самообладания. Они смотрят на «него» и видят мудрость и терпение, мягкость и кротость. Они не видят меня, кричащего сквозь его добрые глаза, изрыгая проклятия и мольбы. Я молю, чтобы его глаза брызнули осколками битого стекла, чтобы весь этот пластмассовый мир зазмеился трещинами и осыпался мишурой. Кричу! Кричу, пока вместо чувств не остается пустота гудящего колодца.
Обреченный быть призраком, заключенный в чужую оболочку, бессильный наблюдатель иллюзий в мире нереальности. Потом приходит другая мысль. А что, если Генри не захочет меня вернуть? Чем больше я об этом думаю, тем правдоподобнее это кажется. Списать все на неудачный эксперимент и забыть. Что, если он поступит именно так? Что, если я так и останусь закованным в выдуманную плоть, блуждая по намеченному маршруту в мире обостренных чувств и ярких красок? Что будет в конце истории? Что я почувствую, когда хохочущие римляне вобьют гвозди в мои ноги и руки? И куда я отправлюсь потом?
