строение на стоянке смотрит пустыми окнами… Не выбитыми, стекла на месте, а именно – пустыми, безжизненными. Так хорошо начиналось, масштабно и величественно, так весело стучали топоры, визжали пилы, и соорудили здесь что-то вроде трактира и постоялого двора, - и такой печальный итог. А говорилось им: назовите сие заведение «У Волкообразной», и будет вам успех. Нет, назвали «У мельницы»… Что такое – «У мельницы»? Мельниц много, что в них интересного, кто поедет к мельнице, а вот Волкообразная – она такая одна. Была.., старая, колченогая, в свалявшейся жесткой шерсти, да еще и с бельмом на глазу, собака. Голова у нее поворачивалась вместе с туловищем, что и послужило причиной для такого названия: Волкообразная. И впрямь, чем-то похожа на волка. Она приходила из Бугрово, подходила к приезжим и, тяжело и хрипло дыша, смотрела на них своим единственным глазом, дескать, кто это тут, в моих владениях? Ее непременно угощали, и она с достоинством принимала угощение и ела, роняя куски в траву. И обязательно после угощения «отрабатывала»: ложилась под машину и охраняла.
Как хотелось ее снова увидеть!.. Уже и Заповедник стал приобретать черты Волкообразной, уже не к Пушкину хотелось ехать… то есть, конечно же – к Пушкину, но и к Волкообразной тоже. Так и говорили накануне отпуска: "Едем к Волкообразной?" И она постоянно приходила, словно предчувствуя, словно бы ждала все эти дни и месяцы… И казалось, что так будет вечно.
Кто может заменить сегодня Волкообразную? Обойдите весь заповедник, всю Псковскую область, всю Россию обойдите – другой такой собаки вы не найдете. Она источала благородство и аристократизм, хоть и была простой дворнягой. Надо было видеть, как неспешно, с достоинством подходила она к посетителям, как смотрела своим единственным глазом, не виляя хвостом и не клянча. И угощение принимала с достоинством, как бы даже из уважения к угощавшим. И вот ее нет. Что такое Бугрово без Волкообразной, что такое Заповедник без нее, что такое вся Россия...
В дом-музей Поэта небольшая очередь, но нет особого желания заходить. И не потому, что бывали там много раз. Как уже было отмечено, ушла эпоха, ушел дух. Это уже не музей, не дворянская усадьба, это успешное предприятие, вроде мастерской или небольшой фабрики. Кажется, его и вовсе недавно перестраивали. Спасибо, хоть сайдингом не обшили. Пройдем мимо, под сень еловых аллей, туда, где еще незримая бродит тень Поэта…
Из нового – в окрестностях появился зоопарк, именуемый Зоогородком, и музей Довлатова. В Зоогородок настоящее паломничество туристов. Там собрана местная фауна. Есть медведица Василиса, есть большой любитель печенья – волк, есть кабан, лось. Летом, по территории разгуливает австралийский страус, Кузя, подходит к посетителям и на правах хозяина проверяет содержимое сумок. Есть несколько африканских страусов, гордых и высокомерных.
О музее Довлатова пока что не известно ничего, может, его и нет еще. Правда, в самом поселке, в «микрорайоне», висит уже выцветший огромный баннер, сообщающий о грядущем дне рождения гения русской словесности. Не Пушкина, а того, другого… И невольная закрадывается мысль: а может, и правы те, кто так навязывает нам иного кумира? Может, пора уже сбросить Пушкина с корабля современности? Устарел!.. А что! Раз уж пошли такие революционные перемены, не надо останавливаться на пол-пути. Ломать – так ломать!.. Довлатову, правда, далеко до Пушкина, очень далеко, но за неимением лучшего...
Кто бы сегодня ответил на вопрос: кто такой Довлатов? Что он такое? Каков его вклад в русскую литературу? В чем его заслуги перед человечеством, почему именно он вытесняет Пушкина, ведь жили здесь, приезжали «за вдохновением» куда как более известные и стоящие писатели и поэты. Почему же избрали в новые кумиры самого никчемного?.. Только лишь потому, что он уехал в Америку и там – подумать только! – печатался в журнале «Нью-йоркер»?
Нашествие Довлатова можно пережить, и несомненно будет пережито. Как пришел, так и уйдет, но самое печальное в том, что в Заповеднике нет ни слова упоминания о Семене Степановиче Гейченко. Маленькая памятная табличка на доме, в котором он жил, да простой, деревянный крест на могиле – вот и все. Впрочем, может, это была его воля, он не любил парадной мишуры. Служенье муз не терпит суеты…
Ну, и как же не посетить Святогорский монастырь… У самых ворот идет бойкая торговля. Примета нынешнего времени. Помимо сувениров, продают сбитень и мед. Вроде как собственного производства. Как тут не купить!.. Пластиковое ведерко (в таких расфасовывают майонез) меда стоит восемьсот рублей, но за ценой никто не стоит: все же, монастырский мед! Есть луговой, есть гречишный… И только на обратном пути, уже миновав Новгородку и вывернув на Киевское шоссе, вдруг споткнется неудачливый покупатель о неожиданный вопрос: а откуда в Псковской области гречишный мед? Гречиха, как известно, растение южное, теплолюбивое, и главное – солнцелюбивое, а много ли на Псковщине солнечных дней?.. Неужели ульи в Воронежскую область вывозили?.. Или, что вернее, привозной, из Китая, мед расфасовали в баночки, наклеили ярлыки, дескать – монастырский. Горечь на душе от такого меда не потому, что денег жалко, неприятно быть обманутым даже в таких мелочах. И – где? Кем?
Чуть поодаль, на деревянных подставках, нижняя часть большого колокола, своеобразная юбка, отколотая неровной, ломанной линией. Не знавший его истории турист пройдет мимо, окинув равнодушным взглядом обломки, а между тем, история весьма занимательная. Его отливали для Святогорского монастыря аж в самой Москве, в начале двадцатого века, еще при царизме. Когда процесс отливки был в самом разгаре, на завод нагрянула комиссия с проверкой. Ходили и тогда, и проверяли, потому как воровали и тогда. А мастера как раз натырили серебра. Наворовали, проще говоря. Что делать? Найдут – не поздоровится!.. Пришлось бросить краденное серебро в кипящий котел, вот и получился колокол такой звонкоголосый, что даже в Новоржеве, за тридцать верст, был слышен. А пострадал во время войны, здесь все, что от него осталось. Он и сегодня звенит, даже такой обломок, если постучать по нему согнутым пальцем. Говорят, приезжали мастера из Нижнего Тагила, обмеряли, что-то записывали… Обещали отлить такой же, но после их отъезда пока никаких подвижек нет.
На Воронической горе отстроили церковь. Восстановили то есть, на останках фундамента. Здесь, на тихом сельском погосте у церкви, упокоилась душа Семена Степановича Гейченко. Здесь же и его друг, реставратор и художник, Савва Ямщиков… Великие люди России. Почему-то сразу вспоминаются строки из стихотворения Пушкина:
«Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,…
… Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое…"
Мы уходим, тихо и незаметно, не нарушая кладбищенскую тишину, стараясь не потревожить их мирный сон.... Пусть себе дремлют в покое. И в прозрачном морозном воздухе чуть слышно звенят нам вдогонку волшебные Пушкинские строки, и кажется, ангел коснулся своим крылом потаенных струн, так светло и радостно на душе, и нежданная слеза (наверное, от мороза), скатившись по щеке, замерзает маленькой капелькой… А под горой, в излучинах, чернеет промоинами среди искрящегося снега студеная Сороть. И кажется, шагни - и ты уже в реке, хоть и говорят, что невозможно в одну вступит дважды. Можно вступить и дважды, и трижды, правда, это уже будет другая река… Не будет ни палаток на берегу, ни темного ночного неба, усыпанного бриллиантами звезд, ни густого, напоенного ароматом луговых трав воздуха, ни упоительного чувства сопричастности прекрасному и волшебному миру Заповедника… И Волкообразная уже не встретит на поляне у Бугрово.
Два дня пролетают незаметно, как две минуты, и снова летит под колеса заснеженная дорога, искрятся под солнцем ослепительно белые сугробы, и озябшие, продрогшие насквозь березы смотрят вслед с тихой грустью…Когда-то еще свидимся.
Другая река…
