Клиффорд Саймак Легкая рука

почувствовал, что его охватила какая-то печаль, которая тут же передалась мне. Я положил ему руку на ветку и мысленно спросил его, в чем дело.
Его реакция была очень грустной, словно речь шла о чьих-то похоронах. Это меня озадачило. Почему Растению так понравилось возиться с мотором, но оно так загрустило, увидев, как я делаю скворечник? Разобраться в этом мне удалось только через несколько дней, когда Растение наблюдало¸ как я рву цветы, собирая букет для кухонного стола.
Вот тут-то до меня и дошло. Мое Растение принадлежало тому же миру, что и цветы, и древесина, которая тоже, когда-то была растением. Я стоял с букетом в руках, словно пригвожденный к месту пристальным вниманием Растения, и думал обо всех неприятных сюрпризах, уготованных Ему, когда выяснится, как бесчеловечно мы относимся к его подобным: вырубаем леса, используем растения для приготовления еды и шитья одежды, выжимаем или вывариваем их для изготовления лекарств.
Точно так же, наверно, реагировало бы и человеческое существо, попавшее на другую планету, узнав, что ее обитатели выращивают людей для питания. Растение не возненавидело меня и не отшатнулось в ужасе, как от зачумленного. Но было видно, что это его сильно расстроило. А когда Оно было расстроено, это было совершенно непередаваемое зрелище. Охотничья собака, страдающая головной болью, наверно выглядела бы олицетворением радости по сравнению с Ним.
Если бы мы когда-нибудь дошли до общения с помощью слов и могли говорить о таких сложных вещах, как этика или философия, я наверно бы узнал, что Оно думает о нашей цивилизации, использующей растения в утилитарных целях. Я уверен, что Оно пыталось довести до меня свои соображения, но, увы,  дальше эмоций, у нас с Ним общения не получалось.
Однажды ночью мы, как повелось, сидели с Ним на ступеньках крыльца, глядя на звезды, и, мне кажется, Растение пыталось показать мне свою родную планету или, может быть, некоторые из планет, на которых Оно побывало. Я не знаю. У меня в голове возникали смутные картины: то какое-то место, которое было жарким и красным, то другое — холодное и голубое. Было также какое-то место, которое переливалось всеми цветами радуги, и от него исходило ощущение прохлады и покоя: я чувствовал дуновение нежного ветерка, вокруг журчали невидимые фонтаны и в сумерках слышалось пение птиц. Мы просидели так некоторое время, а потом он, положив мне на руку свою зеленую ладошку, заставил меня представить образ растения. Он должно быть вложил в это немало сил, потому что картинка была четкой и ясной. Это был чахлый, почти совсем увядший цветок, который выглядел еще более жалким, чем само Растение, когда ему было грустно, если такое вообще возможно. Когда я его пожалел, Растение навело меня на мысль о доброте, а когда его охватывали чувства доброты, печали, благодарности и счастья, моим эмоциям не было конца и края.
Все эти благородные ощущения так переполняли меня, что я думал я расплачусь. Я сидел, думая о цветке и, о чудо, он, вдруг, стал возрождаться прямо у меня на глазах. Он выпрямился и расцвел, превратившись в растение необыкновенной красоты.  Я увидел, как образовалась завязь, как созрели его плоды, и как они упали в землю и из них выросли новые растения. И эти растения тоже были здоровыми и необыкновенно красивыми на вид.
Несколько дней образ возрожденного к жизни растения преследовал меня и днем и ночью, он был до того навязчивым, что мне стало казаться, что я схожу с ума. Я пытался забыть о нем, и не мог. Вконец измучившись, я решил, что единственным способом  избавиться от этого видения будет попытаться претворить его в жизнь.  
У меня во дворе за пристройкой для инструментов росла самая, наверно неказистая роза во всем нашем городе. Как ей удавалось выжить из года в год, я представить себе не мог. Я помнил этот куст с детства. Я давно собирался вырыть и выбросить его, и только то, что это место никак не использовалось, спасало его все эти годы. И тут мне пришло в голову, что именно эта бедная чайная роза и нуждается в  моей помощи.  
Поэтому я тихонько, стараясь быть не замеченным Растением, пробрался на клочок земли за пристройкой, где оно обитало, и застыл перед розой. Я стал думать о ней только самое хорошее, что давалось нелегко — уж больно жалкий у нее был вид. Стоя перед кустом с остановившимся взглядом, я чувствовал себя полным идиотом и надеялся только, что никто из соседей не засечет меня за этим глупым занятием. Ничего особенного не происходило, но я не отступался, и потом снова  приходил на это место изо дня в день. За неделю я так "вошел в роль", что уже жить не мог без этой розы.
Первые изменения произошли спустя несколько дней. В конце второй недели цветок как-то вдруг распрямился,  превратившись из пожухлого, придорожного кустика в растение, которое могло бы составить предмет гордости любого садовода. Оно сбросило свою обглоданную жуками листву и обзавелось новыми, блестящими, словно навощенными, листьями. Затем появились крупные почки, которые в одно мгновение, распустились целой охапкой нежно-желтых бутонов.
Я не мог поверить своим глазам. В глубине души я был уверен, что это дело рук моего Растения, которое незаметно для меня помогает чайной розе. Я решил, что этот эксперимент надо повторить там, где Оно не могло в него вмешаться.
Милли вот уже пару лет безуспешно пыталась вырастить в горшке махровую фиалку у нас в офисе. В последнее время даже она была вынуждена признать свое поражение в битве за цветок. Я часто отпускал по поводу ее питомца едкие шутки,  вызывая ее недовольство. Как и мою чайную розу, это растение преследовали сплошные неудачи. То ее листья поела тля, то Милли забывала поливать ее, то кто-нибудь сталкивал горшок с растением на пол. Некоторые использовали его вместо пепельницы.
Естественно, что я не мог уделить этой фиалке столько внимания, сколько моей чайной розе, но я взял за правило каждый день несколько минут стоять перед растением, думая о нем только самое хорошее. Через пару недель цветок буквально воскрес из мертвых, а к концу месяца она уже зацвела, впервые в ее короткой, растительной жизни.
Между тем, обучение Растения шло своим ходом. Вначале Оно противилось моим призывам войти в дом, но потом, проникшись ко мне доверием, все-таки вошло в него. Правда, оно пробыло в доме недолго, ибо все в нем напоминало о нашем утилитарном отношении к растениям. Мебель, одежда, крупы, используемые в пище, бумага — даже сам дом — служили тому подтверждением. Я нашел старую деревянную бочку из-под масла и, наполнив ее землей, поставил в углу столовой, чтобы Оно могло, при желании, подпитывать себя в доме. Но я не помню, чтобы Оно хоть раз захотело воспользоваться ею.
Хотя мне самому не хотелось признаваться в этом, но  и я, и Растение поняли, что наш обучающий эксперимент не удался. Возможно, кто-нибудь и смог бы довести его до конца, я не знаю. Подозреваю, что многим бы это удалось. Если бы я знал, к кому обратиться, с кем поговорить об этом? Но я боялся, что надо мной станут смеяться. Ужасная это вещь в нас, людях, — боязнь стать посмешищем в глазах других.
Кроме того, мне нужно было и о Растении подумать. Я не знал, как Оно отнесется к смене хозяина. Пока что у меня не хватало мужества предпринять что-либо в этом направлении. Да и Растение, тоже, мне ни чем не мешало. Обычно Оно выходило из сада ближе к вечеру. Выйдет, подойдет к дому и сядет на крыльцо, и мы начинаем наш молчаливый разговор: ни о чем конкретном, конечно, но так, в общем,  — о счастье и печали, о братстве, — и моя решимость расстаться с ним сама собой исчезает и мне снова приходится начинать все с начала.
Мы были, словно двое брошенных всеми ребят — два странных подростка, воспитанные в различных мирах и волею случая оказавшиеся вместе. Мы бы с радостью играли друг с другом, но к несчастью ни он, ни я не знали правил игр друг друга и не могли объяснить их на своем языке.
Да, конечно, я знаю, что вы скажите. Вы скажите, что все препятствия можно преодолеть. Например, по логике вещей, всегда можно начать  с математики. Ты показываешь своему гостю из космоса, что дважды два — четыре. Затем рисуешь схему солнечной системы, показываешь а ней солнце, а потом указываешь на солнце в небе, показываешь планету Земля на схеме и обводишь руками вокруг, как бы говоря: вот это и есть Земля. Так ты открываешь Ему свое знание солнечной системы и космоса в целом и т.д. и т.п.
А затем передаешь Ему бумагу и карандаш.
Ну, а что, если он не знает математики в нашем представлении, что, если аксиома "дважды-два-четыре" ему ни о чем не говорит? Что, если Он вообще никогда не видел рисунка? Или, что он рисовать не умеет, или видеть, слышать, чувствовать и думать так, как мы?
Имея дело с Пришельцем, надо начинать с самых простых вещей. И возможно, математика — совсем не такая уж простая штука. Да и схемы — тоже. В этом случае, надо искать какие-то другие точки соприкосновения. И начинать с каких-то универсальных истин.
Я думаю, я знаю, что ими является. Именно этому, если и ничему другому, я научился у Растения.
По-моему, одна из таких истин — счастье. И печаль — тоже. А также чувство благодарности, хотя, может, и в меньшей степени. Как и доброта. Возможно, отчасти, и ненависть, хотя мы с Растением никогда не испытывали этого чувства.
Может быть, всеобщее братство. В интересах всего человечества. Так мне кажется. Однако, доброта, счастье и братство — слишком грубые орудия, с помощью которых можно прийти к конкретному взаимопониманию, хотя в мире Растения это может быть и не так.
Время шло к осени и я стал задумываться, что мне делать с Растением, когда наступят холода. Я бы с радостью поместил его в доме, но Оно почему-то очень противилось этому. И вот, однажды вечером мы сидели с Ним, как обычно, на ступеньках крыльца, прислушиваясь к стрекотанию первых сверчков сезона.
Космический корабль спустился вниз в полной тишине. Я его не видел до тех пор, пока он не оказался на уровне верхушек деревьев. Он проплыл плавно вниз и приземлился прямо на огороде. Я испугался всего на мгновение и даже не то, чтобы испугался, а просто вздрогнул от неожиданности, хотя в глубине души я может и ждал этого момента. Где-то в подсознании я был убежден, что дружки моего Растения в один прекрасный миг найдут его.
Летающая тарелка выглядела так, как ее обычно описывают очевидцы. Она вся светилась призрачным светом, как будто она была сделана из какого-то текучего материала. Я заметил, что она висит на расстоянии фута над травой, не касаясь земли. Из нее выступили три других Растения, причем я не заметил, чтобы они вышли откуда-то: в корпусе не было никаких дверей. Они просто материализовались снаружи корабля, обшивка которого оставалась такой же непроницаемой.
Растение  положило свой лист мне на руку и слегка потянуло за собой, как бы давая мне понять, что хочет, чтобы я пошел к кораблю вместе с Ним. Оно старалось мысленно меня успокоить, посылая мне ободряющие сигналы. И пока все это происходило, я чувствовал, как между моим Растением и его товарищами идет непрерывный процесс коммуникации — нечто вроде беседы, непостижимой для моего сознания.
А потом, пока Растение стояло рядом со мной, держа