Мы вещаем на русском языке…»
* * *
Сейчас девочке непременно хотелось узнать, как приняли в мире нападение Грузии на Южную Осетию. Узнать не из российских информационных выпусков, а из первоисточников. Она знает английский и немного немецкий; украинский и белорусский и знать не надо – понятно и так. Наташа включает радио и боится – вдруг сели батарейки. Но всё нормально.
Наташа ставит приёмник рядом с подушкой, укутывается одеялом…Первое, что слышит она более-менее отчётливо, кажется ей несколько странным. Язык не украинский и не белорусский, но, тем не менее, очень похож на русский. Всё, в общем-то, понятно, только приходится очень внимательно вслушиваться. Но передача полностью повторяет российские выпуски новостей, и это неинтересно Наташе.
Что-то на английском языке, но так шипит, что не разобрать… «Голос России» - это она всегда послушать успеет. Потом что-то совсем непонятное и со страшным хрипом.
Немецкий…Темп речи не очень быстрый, Ника отчётливо слышит слова – но все они не знакомы ей. Только мало значащие сами по себе союзы и предлоги…Обидно, но не слишком: вроде не про Осетию.
Украина возмущенно критикует «агрессию России». Лёгким поворотом колёсика настройки не менее возмущённая Наташа прекращает украинскую истерику.
И вдруг – о радость! – в наушниках зазвучал знакомый мотив. «В эфире радио Швеция. Мы вещаем на русском языке…» Наташа не могла даже поверить в такую удачу.
* * *
На следующий день девочка жаловалась коту:
- Ты представляешь, «Радио Швеция» заявляет, что Россия – агрессор, Россия напала на Грузию! Мало того, беспокоятся, как бы мы на них не напали! Мол, в сложившихся условиях надо пересмотреть собственную систему безопасности! Спокойными они оставаться не могут! Ну как это так может быть? – Наташа, конечно, ничего другого и не ожидала, но ей было очень горько, обидно, что это – Швеция. Она любила Швецию, любила Стокгольм…Сначала это была Швеция из сказок Сельмы Лагерлёф и Астрид Линдгрен. Потом – книга про шведского мальчика Эльвиса, ни названия, ни автора которой Наташа не помнила. Ещё какие-то книги… Наташа дважды была в Стокгольме с хореографическим ансамблем; и этой осенью снова намечалась поездка туда. Наташа постоянно ругалась и ссорилась с руководительницей ансамбля и давно бы уже бросила танцы, если бы не Стокгольм. Побывав там, Наташа хотела возвращаться снова и снова в этот город. Ансамбль был единственной возможностью для девочки, и это удерживало её. Ради Стокгольма Наташа готова была терпеть постоянные попрёки руководительницы – и справедливые, и несправедливые, нападки со стороны подруг по ансамблю, завидовавших, что девочке, несмотря на постоянные проблемы, почти всегда дают сольные партии…
Наташа понимала, что сказанное по радио – ещё не мнение всей Швеции; что эти непонятные и абсолютно несправедливые обвинения – лишь результат недостатка информации и влияния США – так ведь, кажется, это принято объяснять… Ей нетрудно было сделать такие выводы – всё уже давно сказано до неё, всем известно и вполне естественно. Но это был её любимый Стокгольм, и потому Наташе казалось, что кто-то обидел её лично.
- Слушай, зверь, - спросила она вдруг кота, - а как правильно: Цхинвал или Цхинвали?
Кот, конечно же, не удостоил её ответом, лишь внимательно взглянул на девочку. О чём грустит его подружка? Почему задумчиво жуёт недозревшую горькую ягоду рябины, грустно вглядываясь в соседнее окно?
Вопрос с Цхинвалом разрешил папа. Цхинвали – это по-грузински. Цхинвал – Цхинвали, Сухум – Сухуми… Всё предельно ясно.
Но был и другой вопрос, который не мог разрешить никто. Почему так грустна хозяйка её пушистого товарища? Почему всё время включен у неё телевизор, и то и дело слышно: Цхинвал, Хетагурово, Джава… Почему она так печально рассматривает фотографию на окне, а у неполитых гераней желтеют листья?
Кот, наверное, знал ответ; но коты не умеют говорить. А человеческая натура не терпит неизвест-ности, неопределённости. И неизвестное ей девочка домысливала сама. И выходило, что те двое с фотографии – из Осетии, и женщина в окне ничего не знает об их судьбе. И оттого необычайно внимательно смотрит все выпуски новостей – вдруг мелькнут где-то среди других беженцев или в развалинах Цхинвала…Наташа вспоминает весёлую девочку с розовым мячом, и ей страшно представлять незнакомку среди этого недетского и вообще нечеловеческого ужаса. Наташа пытается вообразить девочку испуганно прижавшейся к бледной усталой матери, пытается представить её совсем взрослые печальные глаза…Но видится ей беззаботная, несколько смущённая улыбка; и радость весёлой игры, с таким трудом сдерживаемая перед «взрослой» Наташкой…А Наташа сама почему-то оробела и кинув мячик во двор, скрылась в комнате. И сейчас девочка ругает себя за это; не уйди она тогда, были б они с незнакомкой лучшими подругами, и ей бы не приходилось стыдиться и пугаться своих переживаний, она имела бы право волноваться и порой немножко плакать. А женщина в окне не была бы так одинока.
Вечер. Родители уже пришли с работы и смотрят Олимпийские игры. Они слишком устали и слишком увлечены, и оттого ни попроситься к телевизору, ни поплакаться маме…И на балкон идти – тоже через их комнату. Наташа чувствует себя маленьким зверьком в огромной, пустой и неуютной клетке. И отчего-то ей очень хочется, чтобы в её комнате цвели такие же алые герани, как и на соседнем, так волнующем её окне.
* * *
Наташа на ощупь знала теперь шкалу настройки; и знала теперь что русский эфир «Радио Швеция» начинается полдвенадцатого, а перед этим – эфир на английском. Что-то похожее на русский – это «Голос России», но на болгарском. Какое-то немецкое радио, названия которого Наташа не знала – передачи на русском о немецких деятелях культуры. Девочке отчего-то запомнилась из этих передач опера Вагнера «Парсифаль» - верно, оттого, что звук в тот день был почти без помех.
Дикторши «Радио Швеция» - Ольга Макса и Ирина Мокридова. Наташе нравится голос Ольги и фамилия Ирины. Есть, наверное, и другие дикторы, но Наташе ещё не довелось их слышать.
Девочка с одинаковым интересом слушает и об Осетии, и о сугубо шведских событиях. Закон о перлюстрации электронных сообщений; и «перлюстрация» - странное и незнакомое слово. Наташа вспоминает школьные уроки. «Определите значение слова по контексту…» «Утром надо в словарь заглянуть» - как-то расслабленно и сонно думает она; но всё, что так важно и необходимо вечером, забудется утром; и толстый коричневый Ожегов останется лежать на самой верхней книжной полке. Погода – в Стокгольме, Мальмё, Гётеборге и заполярной Кируне. Это ведь тот самый Мальмё, куда ездила малышка Чёрвен из любимой детской книги…оказывается, он не придуман, этот город, он есть на самом деле, и вовсе не маленький и захолустный, как представлялось отчего-то Наташе.
И радостно, когда «выясняется» вдруг, что войну развязала Грузия, что были обстреляны миротвор-ческие посты России и жилые кварталы мирного города Цхинвала. А голоса Ольги Максы и Ирины Мокридовой абсолютно бесстрастные и сухие. Так положено; и текст они читают, какой положено. Кто вы такие, Ольга и Ирина? Какие вы настоящие, не в эфире?
И никто никогда не узнает, что слушает, закутавшись в одеяло, «Радио Швеция» маленькая девочка Наталия Синицына, птица-синица.
* * *
На следующий день Наташа напросилась в госте к своей подруге Алёне. Дружба это была так себе, от случая к случаю – но всё ж лучше, чем проводить весь день наедине со своими непонятными печалями.
Девочки сидят на диване и едят чипсы; рядом вертится Алёнина собачка Муха – маленькое, вертлявое, вечно дрожащее существо. Наташа терпеть её не могла; но сейчас собака вносила хоть какое-то оживление.
Наташе хотелось поговорить с подругой об Осетии, рассказать про «Радио Швеция»…Ещё несколько лет назад она бы без всяких сомнений сразу начала бы этот разговор. Тогда девочки увлекались всякой мистикой, мечтали о спасении мира и считали себя удивительно неравнодушными к судьбе человечества. Переживали даже из-за того, что вовсе не было достойно их переживаний. Но потом Алёнка стала предпочитать обществу Наташи какие-то «тусовки», выкрасила волосы в чёрный цвет и выстригла косую чёлку. Наташа, как давняя подруга, поначалу делала вид, что ей это интересно, но, встречаясь в очередной раз с Алёной, понимала, что разговаривать им не о чем. Косую чёлку Алёна сменила потом на прямую, но до самых глаз; волосы укладывались какими-то неопрятными космами, и считалось, что это красиво. Недавно Алёна стала блондинкой, но уверяла всех, что блондинка – это совсем другое. А она – «белая».
Спорить было нечего, внешне Алёна выделялась, была оригинальной и яркой. Но в том то и дело, что Алёны не было; была лишь пустая оболочка, картинка из модного журнала. Наташе не было обидно чувствовать себя чужой для давней подруги; она лишь тосковала по прежней, настоящей Алёне.
- Слушай, у тебя родители тоже домой приходят – и сразу в телевизор? Олимпиада там, новости? – начала издалека Наташа. И тут же пожалела: не нужно было о родителях.
- Ну Олимпиаду я и сама смотрю, а вот новости! – с раздражением отвечала Алёнка, - и, главное, целый вечер одно и тоже! Как будто с одного раза не доходит!
Кто знает, что за мысли в голове у Алёнки. Но то, что она всегда против родителей, давно известно, поэтому такой ответ вполне ожидаем. Наташа сама сделала совершенно невозможным продолжение долгожданного разговора, и оттого ей досадно и больно. И нужно хвалить новую песню незнакомой ей группы, музыка которой напоминает какой-то ужасающий шум, и обсуждать Алёниных друзей, которых Наташа никогда не видела…
На шкафу, в пластмассовом ведёрке из-под майонеза, треснутом наполовину торчит тощая блёкло-жёлтая ветка герани. Но две алые шапки на конце измученных стеблей – точь-в-точь такие, о каких мечтала Наташа. Она как зачарованная смотрит на засыхающее растеньице и, набравшись смелости, спрашивает:
- Алён, тебе эта герань нужна?
- Да её выкинуть давно пора, мама третий день покою не даёт! А мне лень… - как-то подчеркнуто заостряя внимание на своём несовершенстве, говорит Алёна, - А что?
- У меня мама всегда мечтала о герани, - у Наташиной мамы и в мыслях такого не было, но девочке стыдно сказать, что ей приглянулась «эта страшилка». Алёна с радостью избавляется от цветка.
Наташа мчится домой – словно на крыльях летит! – и бережно, словно маленького ребёнка прижимает к себе ведёрко с геранью, стараясь укрыть его от малейшего дуновения ветерка. Погода совсем портится; с утра всё хмуро и серо, и брызжет не то чтобы дождь, а какая-то ерунда.
Наташа ставит герань на окно в своей комнате. «Мама ругаться будет, - как-то очень спокойно и равнодушно думает она, - вот посажу тебя в красивый горшок, буду поливать три раза в неделю; нет, лучше четыре… и включать музыку Моцарта – по полчаса в день. И будут у меня такие же цветочки, как на том окошке».
Наташа случайно задевает рукой хрупкий стебель, и огненно-красная кисть безжизненно и жалко падает на подоконник; алые цветки чуть приминаются. Наташа как-то очень радостно берёт цветок, несколько раз кружится по комнате, выскакивает на
