Рашен Помпея

Фёдоров обречённо вздохнул, сделал "кирпичное" выражение лица, повернулся в прежнюю "позицию" и стал по стойке смирно.
- Не вижу задора во взгляде! - ухмыльнулся Мамон. - В уставе как сказано...
Не дожидаясь пояснений Мамона, что сказано в армейском уставе о выражении лица солдата, хотя что-то об этом, помнится, там было сказано, Фёдоров оскалился, изображая улыбку и задор во взгляде.
- Салага! - разбушевался по этому поводу Мамон.- Ты толком ещё не понял, чем солдатские портянки пахнут, а уже выпендриваешься! Ты как стоишь? Ты перед кем стоишь, спрашиваю?
- Перед старшим по званию! - отрапортовал рядовой Фёдоров, прикидывая, надолго ли распалился Мамон, и успеет ли он до обеда в одиночку отбуксировать к водокачке десять плановых бочек.
- Ты перед дедушкой Мамоном стоишь, салага! - гордо постучал кулаком себе в грудь двадцатилетний "дедушка", вразумляя восемнадцатилетнего "молодого". - Обещаю, ты у меня на "сто дней до приказа" после отбоя с тумбочки по петушиному будешь кукарекать! Сто раз вечером, в полночь сто раз, и перед подъёмом сто раз! И так каждый день будешь откукарекивать, сколько мне осталось служить! Понял, молодой? И напоминай, если я спьяну забуду про обещание. Подходи и говори: "Извини, дедушка Мамон, за беспокойство, но ты возлагал на меня почётную обязанность объявлять народу количество дней до твоего приказа. Разрешите начать кукареканье?" Понял, молодой? Отвечай по уставу, когда тебя старший по званию спрашивает! - заложив руки в карманы не по уставному, Мамон выжидающе уставился в глаза Фёдорову.
Да, не зря ребята говорили, что лучше иметь дочь проститутку, чем ефрейтора Мамона  командиром.
- Так точно, товарищ ефрейтор! - с подчёркнутым воодушевлением отрапортовал Фёдоров.
- Ну, иди, паши, салага, - сдобрился Мамон.
- Есть!
Рядовой Фёдоров чётко отдал честь ефрейтору, повернулся кругом, и не спеша зашагал к месту работы.
- Ат-ста-ави-ить,- язвительный голос Мамона остановил Фёдорова. - Ну, ты, салага, совсем службы не знаешь! Крр-гом! Крр-гом! Ат-ставить! Крр-гом!
"Были бы мы на гражданке, я тебе показал бы "крр-гом", - зло подумал плотный Фёдоров, незаметно оглядывая из-под полуприкрытых век неказистую фигуру Мамона и вытягиваясь по стойке смирно.
- В уставе что сказано? После поворота кругом первые три шага строевые, а затем - бегом исполнять приказание командира! Строевого устава не знаешь, молодой? В казарму пойдём после работы, от одного телеграфного столба будешь бегать к другому, передавать приказы вдоль всей дороги. Понял, салага?
- Так точно, товарищ ефрейтор! Разрешите попробовать ещё раз?
- Попробуешь... когда женишься. И если, конечно, молодая жена разрешит. Ладно, вали, только не в штаны, - удовлетворившись учинённой выволочкой, снисходительно разрешил Мамон.
Рядовой Фёдоров чётко выполнил все движения, предписанные строевым уставом солдату, покидающему своего начальника, и стремглав кинулся в ангар, надеясь отвязаться от надоедливого ефрейтора до самого обеда.
- Я вон там, в тенечке подремлю, - крикнул Мамон вдогонку солдату и махнул на ящики у стены ангара. - Если начальство придёт, меня не буди. Скажешь, дедушка Мамон уработался и пошёл водички попить. Понял, салага?
- Так точно, товарищ ефрейтор!- отозвался на бегу Фёдоров.
- Эй, боец! - снова окликнул его Мамон, и Фёдоров чуть не споткнулся.- До обеда велено десять контейнеров отвезти. Если не уложишься, будем работать вместо обеда! Надо, чтобы дедушка Мамон за хорошую службу первым дембельнулся. Ты тоже об этом мечтаешь, а?
Так и сказал: "Будем работать"! Работничек!
- Но если хоть на минутку мой законный обед задержишь - пеняй на себя. До самого дембеля не отмаешься! Так что не рассиживайся там очень, не прохлаждайся. Инициативу проявляй, как устав учит. Но дедушку Мамона по пустякам не тревожь! - кричал вслед убегающему Фёдорову Мамон.
Фёдоров припустил ещё быстрее, но не оттого, что так предписывал устав, а для того, чтобы побыстрее убежать с глаз Мамона, и чтобы до обеда выполнить план - кровь из носу! Мамон, сволочь, угроз на ветер не бросает и законное время приёма пищи и положенного ему сна чтит свято. Не беспокоить же по пустякам, значило ни в коем случае не будить Мамона, даже если работу проверять прибудет министр обороны.
- А в бою, что будешь делать, если дедушку Мамона убьют? - орал однажды Мамон на новобранца. - Из могилы меня на помощь станешь за ноги тянуть?
Сволочной он человек, этот Мамон. Рядовые деды как-то рассказывали, что по молодости, на первом году службы, Мамон из нарядов не вылезал за вредность характера. А сейчас сам молодых терроризирует...
- Да кодировку не спутай, деревня! - глухо крикнул откуда-то из-за ящиков Мамон. - Бочки по-разному размечены! Если придётся хоть одну назад везти - зубной щёткой в сортире все унитазы перечистишь!
- Пош-шёл ты! - процедил сквозь зубы Фёдоров.
Работа, в принципе, не сложная. Подкатил на каре к бочке, соединил сцепку, и вперёд, к водокачке! Катайся себе весь день. С помощником, конечно, легче: один рулит, другой прицепляет-отцепляет. Но дедушка Мамон изволит почивать, так что придётся без него справляться. Придётся проявить инициативу.
Для стимуляции мозговой деятельности Фёдоров что есть силы почесал в затылке. Оглядевшись, у стены ангара увидел доску. Подставил ей под дышло бочки. Подрулил автокаром, стараясь проушиной попасть на серьгу бочки. С первого раза не получилось, от толчка дышло упало на землю. Фёдоров соскочил с кара, вновь поднял дышло на доску. Ничего, приноровимся...
Ближе к обеду Фёдоров оттранспортировал на водокачку девять бочек. Походив по ангару, десятой бочки с нужной кодировкой не нашёл. Будить Мамона - себе дороже. Докладывать начальству... Придут разбираться, по любому Мамона разбудят... Опять же, на обед опоздаем... Мамон не простит.
Ещё раз пересмотрев оставшиеся бочки, Фёдоров обнаружил, что некоторые из оставшихся были точь в точь, как нужные, только кодировки у них разнились всего на одну букву. На одну дополнительную красную букву, которая была приписана поверх алюминиевого покрытия. И буква краешками как бы отклеивалась от поверхности бочки. То ли краска не прилипала к покрытию, то ли красили некачественно...
Фёдоров скривил физиономию в раздумьях и поскрёб пятернёй затылок, где у него лежали на всякие случаи жизни спасительные мысли. Но мысли, видать, кончились.
Фёдоров походил по ангару, пытаясь что-то придумать. Контейнеры одинаковые, какая разница... Вчера с буквой возили, сегодня без буквы им подавай...
Не зная, что делать, Фёдоров вышел из ангара на улицу и вляпался в размякший под горячим солнцем кусок гудрона. О!
Фёдоров поднял гудрон, вернулся к бочке, пришлёпнул гудрон к ненужной букве.
Неубедительно.
Отодрал гудрон. Вместе с чёрной массой от бочки отклеились кусочки красной буквы. Фёдоров ещё раз пришлёпнул гудрон к бочке и снова отодрал его. Почти полбуквы осталось на гудроне. Шлёп... шлёп... шлёп... Через пару минут буквы на боку бочки как не бывало. Протерев бок бочки замасленной ветошкой, Фёдоров внимательно присмотрелся к зачищенному месту. Нет, следов, что здесь изничтожена буква, не было. Вот и ладненько! Инициатива проявлена, как учил старший товарищ... Спи спокойно, дорогой дедушка Мамон! Память о тебе в сердцах "салаг" неизгладима! Сейчас оттащу последнюю бочку - и на обед!

                                       ***
Полковник сидел на берегу Волги с удочкой.
День стоял хороший, тихий и солнечный. К тому же не особо жаркий. И место для отдыха чудное - мелкогалечная коса напротив  распарывающего прорехой высокий речной берег оврага. Удочку полковник держал в руках для камуфляжа. Есть на крючке наживка, или нет, он не проверял. Сидеть с пустыми руками и ничего не делать полковник считал неприличным. А с удочкой - вроде как рыболов, вроде при деле.
Полковник размышлял.
То, что они всё-таки стали отстреливать в глубь земли радиоактивные отходы, полковнику не нравилось. Он не знал состава химических веществ в контейнерах, поэтому не мог просчитать последствия этих "стрельб". На все вопросы начальство давало расплывчатые ответы. Радиоактивные отходы... Не взрывоопасны... Всё просчитано...
Полковник вдруг физически ощутил в груди непереносимую тоску, сердце как-то сжалось.
Почва под ним вдруг всколыхнулась, вместе с окружающим берегом поднялась на полметра... Воздух зарябил маревом... Затем бревно, на котором сидел полковник, просело вниз, словно спина скакуна во время мощного прыжка.
Полковник скорее почувствовал, чем услышал, необычайно низкий гул, от которого заболело сердце, а грудь сжал какой-то животный страх. Его обуяла неукротимая, заставляющая бежать неизвестно куда и в то же время, парализующая паника.
Воздух дрогнул, ещё раз смялся маревом, и полковник увидел, как огромные известковые берега слева и справа от него поползли в Волгу. Тяжёлый рокот услышал он у себя за спиной. Рокот колонны танков, рокот эскадрильи тяжёлых самолётов, даже рокот взлетающей ракеты был громким, но безобидным против этого негромкого, но могучего, нет - ужасного звука. То было угрожающее ворчанье разгневанной Природы.
"Похоже, всё-таки, взрывоопасно!" - моментально просчитав варианты причин разразившегося вдруг  невозможного в степи Поволжья землятресения, пришёл к выводу учёный, убегая с берега реки в устье оврага.
Раздвинутые метров на сто друг от друга края гигантского оврага вдруг начали быстро сближаться, и сопоставились почти заподлицо, словно песчинку поглотив в себе полковника, а затем единым берегом стали сползать в реку...

                                     ***

Катаклизм? Катастрофа? Природное бедствие? Как можно это назвать? То, что раньше здесь стоял город, допускалось с большой натяжкой. Полгорода смыла река, прорвавшая плотину ГЭС. Или обрушившаяся ГЭС выплеснула реку на город? Результат один. Впрочем, кто знал, полгорода смыто или три четверти? То, что раньше называлось городом, превратилось в свалку железобетонных плит, россыпей кирпича, вспоротой и вывернутой наизнанку земли,  рёбрами воткнутых в её раны огромных блинов асфальта и бетона, не так давно бывших покрытием  улиц и шоссе. А где они были, эти улицы и шоссе, не разобрался бы уже никто. Даже проживший в этом городе всю жизнь человек вряд ли сейчас отличил бы седьмой микрорайон от десятого, а улицу Степную от проспекта Героев. Да и улиц с проспектами как таковых не существовало. Всё смешалось. Будто к городу подполз гигантский карапуз и своей ладошкой, величиной со шлюзовые ворота, переворошил дома-кубики. А большие девятиэтажки-кубы поддел лопаткой, выворотил из земли вместе с корнями-сваями и огромными кусками земли на них, да положил на бок, некоторые, поломав, а некоторые очень даже аккуратно.
На всём обозримом пространстве... Да его и не было, обозримого. Земля вспучилась огромными валами, провалилась гигантскими оврагами, и попавший сюда человек почувствовал бы себя мышью, свалившейся в глубокую борозду свежевспаханного поля.
Ни души...
Нет даже птиц. Ни воробьёв, ни голубей, ни ворон.
Обессилевшее, умирающее время неподвижно лежало на развалинах мира.  Да и сам покорно засыпающий вечным сном мир был при последнем издыхании... А скончаться всё не