стропилам, став похожим на крылатого змея. Гусыни к нему потянулись, и каждая старалась шлёпать лапами быстрее, нагло отталкивая приятельниц.
Хорошо, что у Пимена больше нету курей - они самые дристопузые животные. Над моей головой висит их прежний насест: когда куры были живы, то бултыхались не в суп, а устраивали на жердях молодёжные вечеринки. Им поджарый петух оглашенные песни кричал, подняв руки ко рту, и жеманные цыпочки хлопали крыльями, солому накакав от счастья - особенно юные.
Во дворе у деда петелька скрипнула: на чём? - калитки старой уж не было. Шаги затаённые, будто путник старается тенью пройти по мокрым следам. Где ливень сильнее ударит, там и он своё - топ. Шлёп.
Это вор. Мне знакома его подлая натура, когда хозяев нет дома. Нашёл у кого грабить последнее добришко - старый Пимен давно разбил фарфоровую копилку на похороны жены, а из богатых вещей в хате лишь велосипед остался со сдутыми колёсами. Хотя, может быть вор охотится за древними иконами, в которых остро нуждаются городские невери. У них мода пошла косяком: в городе кто лимузин или терем прикупит, то за ним другие голодранцы спешат - кошелем пухлые, да нищие сердцем. А обжорство и жадность надо у бога отмаливать - вот и носятся по сельским церковкам скорые жулики...
Железистый визг спугнул мои мысли. Очень похоже на острый нож, перепиливающий дверную цепку. Изо всех замков дед Пимен только её признаёт. Он сказал мне однажды: - Как это я стану от людей запираться? Соседям нанесу обиду, и никто меня на погост не проводит. А всё из-за пары одеялок да лежалой подушки.
И вот этого справедливого старика пришли в грозу лиходеить подлые душегубы.
Взыграло моё сердце. Забыл сам, что дедом прикован к коровьим жевалам; заору как: - Эй вы! Шалопаи ночные! - да изо всей силы босыми ногами вдарил до синяков: - Отпустите ослабевшую душу, заходите ко мне биться!
И дёрнулся вперёд было, а привязанный ведь… Туточки пожалел я об ярых словах; шею к потолку вытянул, чтобы смаху поклониться господу. Мог он меня не спасти за отъявленную гордыню – мог, но смилосердился. К сарайкиной двери подбежал господь, оскользнувшись в дороге на грязной луже - и вдруг дитём расплакался: - Батя, ты здесь?! - Загрякали кулачонки в холодный каземат: - Ерёмушкин!! Это я!!! — развеяв прахом все подозрения мои...
